– Да и на крестничка посмотрите, оказия будет, – блудливым соловьем продолжал заливаться Павлик.
Голова был крестным почти у всех сельских детишек, однако припомнить, что он кум Павлику, никак не мог.
Сердце, правда, вещевало Голове, что во всем этом скрыт какой-то подвох, но какой именно, он разобрать не мог, и к тому же разбушевавшаяся мигрень притупляла его обычную бдительность. И поэтому он на радость Маринке и Тоскливцу позволил Павлику себя увести, хотя на душе у него и скребли кошки, а лицо само по себе стало вдруг выражать нечто вроде великомученичества да причем так убедительно, что Маринке на какое-то мгновение даже стало совестно – храбрый Голова отводит от нее с Тоскливцем беду и принимает удар на себя. Впрочем, она тут же вспомнила, что удар имеет вид копченого поросенка, и принялась тут же жалеть самое себя – уже под тридцать, а она все продолжает прозябать в селухе, и, быть может, зря она тогда не поддалась на уговоры того пронырливого ухажера, который доказывал ей, что работает режиссером, и для убедительности притаскивал видеокассеты со всякой похабщиной, чтобы ее, Маринку, раздраконить…
Ее минорное настроение настолько овладело ею, что она отмахнулась от Тоскливца, как от надоедливой мухи, когда он, как только за Головой захлопнулась дверь, как всегда, почти бесшумно подполз к ней со всякими шалостями. Тоскливец подумал было, что она просто кокетничает, но тут на его беду в сельсовет, невзирая на предупреждение о работающей комиссии, которое он уже предусмотрительно вывесил, заглянул Дваждырожденный. Увидев Тоскливца возле Маринки, Дваждырожденный оглушительно провещал:
– Спасется лишь победивший похоть!
Дверь со скрипом захлопнулась, и Маринка, окончательно отстранив от себя Тоскливца, принялась надевать дубленку. Тоскливец, выдававший себя за человека деликатного, настаивать не стал, а помчался прожогом к себе домой в надежде, что к нему наконец заглянет на огонек окончательно помолодевшая Тапочка. Он уже три месяца после работы отлеживался в постели и копил для нее, несравненной, силы и комплименты, и хотя она не спешила навестить его и даже с трудом узнавала на улице, когда он по-подхалимски перед ней раскланивался, как почуявший весеннее солнышко павлин, он все же не оставлял надежд на свое счастливое будущее.
В этот вечер его напряженное ожидание увенчалось успехом, но совсем не тем, который он предвкушал. Кто-то громко постучал в дверь, и когда Тоскливец как человек аккуратный и предусмотрительный посмотрел в глазок, то увидел перед собой, как всегда, оскаленную от бешенства пасть своей подруги жизни. Ошарашенный Тоскливец так и сел на холодный как лед линолеум у двери и несколько минут не мог себя заставить протянуть руку к двери. Но стук в дверь не прекращался и, более того, становился все более грозным, и до Тоскливца наконец дошло, что он был замечен, и ему пришлось преодолеть силу гравитации, оторваться от пола и дрожащими, как у смертника, поднимающегося на эшафот, ногами подойти к двери. Впрочем, он тут же сделал вид, что бесконечно рад и бросился открывать дверь своей ненаглядной половине. Но та шипящей от избытка электричества молнией, в потертом кожаном пальто и с такой же кожаной сумкой в руках ринулась мимо него во вторую комнату, а затем принялась обшаривать шкафы и забитые всякой гадостью сундуки. И только когда она убедилась, что ее супруг действительно один, она несколько расслабилась, продрогшая ее физиономия оскалилась в подобие той улыбки, которая возникает на морде у только что загрызшей дичь львицы, и сообщила опешившему от нечаянной радости Тоскливцу, что решила облагодетельствовать его своим присутствием.
Тоскливец, которому в этот вечер судьба вместо Гапочки преподнесла то, что ему полагалось в соответствии со свидетельством о браке, окончательно приуныл, но виду не подал и, кудахтая что-то маловразумительное, принялся собирать на стол то немногое, что у него обнаружилось в холодильнике.
А Голову тем временем усадили за стол в плохо проветренном помещении, в котором обитал Павлик со своей молчаливой половиной и двумя проворными, под стать папочке, мальчиками. Мы еще не сообщили тебе, о терпеливый читатель, что от Павлика, быть может, по причине его невероятной юркости, бойкости и прыгучести исходил какой-то особый, удушающий окружающих запах, напоминающий, пожалуй, те «духи», которые выстреливает в обидчика разъяренный скунс. В тот вечер, правда, запах этот был несколько заглушён ароматами, исходившими от недавно натертого хрена, солений и лоснящегося каплуна. Голове, однако, показалось, что, увидев его, поросячья харя, в пасть которой Павлик воткнул бутафорскую розочку, ехидно расплылась в зловещей улыбке, но Голова, которому уже отчаянно хотелось наконец выпить и закусить, списал все на мигрень.
А хозяйка и в самом деле постаралась на славу. Голове, впрочем, было невдомек, что происходит нечто совершенно невероятное – Павлик никогда и ни при каких обстоятельствах гостей не принимал, считая это непозволительной роскошью и расточительством. Голова тем временем наслаждался копченой свининкой и обжигающим внутренности, но согревающим душу напитком.
– Славную свинью тебе прислал тесть, – похвалил Павлика Голова, оттирая со рта салфеткой жир, чем вызвал недоумение хозяйки – Павлик как человек благоразумный женился на круглой сироте. – Да и ты, видать, неплохо в своем ведомстве зарабатываешь…
– Голодаю я, – пробурчал в ответ Павлик, запихивая в рот кусок свинины одновременно с нежинским огурчиком. Дело в том, что Павлик выпил рюмку и совершенно забыл, что сидит за столом, а так как у него всегда были наготове две темы – первая, что он голодает, а вторая, что его уволили не по справедливости, то он и завел свою обычную песню…
– Ну, ты это, братец, заврался, – укоризненно заметил Голова, которому незаметно от хозяйки пришлось расстегнуть пояс, чтобы не задохнуться.
Павлик и сам заметил, что оплошал, и тут же бросился обхаживать Голову и наливать ему рюмочку на посошок, а^ потом рюмочку, чтобы волки нас по ночам не пугали, и было этих последних рюмочек столько, что Голова вдруг оказался в густом тумане, из которого иногда выглядывал надоедливый Павлик и тыкал ему, Голове, какую-то бумаженцию, от которой Голова открещивался, как от черта, ибо был человеком по-своему строгих правил и на пьяную голову ничего не читал и ничего не подписывал. И тут сердце провещевало ему, что пора уносить ноги подобру-поздорову, пока не поздно, и он кое-как выбрался из-за стола и пробрался к выходу. Павлик изо всех сил извивался вокруг него мелким бесом, цыкал от удовольствия зубом и притворялся, что помогает Голове напяливать пальто, а на самом деле вытащил у него кошелек и аккуратненько выгреб из него все, что там было, включая лотерейный билет и мелочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68