Голова пристально посмотрел на того, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки того, что Тоскливец и в самом деле упырь, но Тоскливец был свежевыбрит, надушен и даже штаны, которые обычно пузырились на коленках, были аккуратно поглажены, а ботинки были настолько отполированы гуталином, что в них, как в зеркале, отражалась унылая и ничем не примечательная обличность сельского писаря, и только вот лоб… На лбу у Тоскливца за праздники проросла здоровенная шишка, словно третий рог норовил прорезаться сквозь его бледный, чуть продолговатый череп. «Но к шишке ведь не придерешься, – подумал Голова, – да и к рогам тоже, тем более, что ему прекрасно известно, что он, я и Хорек товарищи по несчастью, и если он захочет, так вмиг настучит районному начальству. Нет, ссориться мне с ним никак нельзя, надо как-то иначе его… убрать. Похоже, однако, что шишка-то от моей сковородки… Знала бы Гапка, кто ей заморочил голову, так ушла бы в монастырь… хвой-да!».
– Шишка откуда у тебя, а? – мрачно поинтересовался Голова.
Тоскливец застенчиво, словно стесняясь, заулыбался и кротко ответил:
– Супружница моя бывшая намедни на меня осерчала оттого, что соболиную шубку ей к празднику не купил и вот…
От такой наглости у Головы перехватило дыхание.
– Ты мне это, шубками голову не забивай. Откуда у тебя могут быть соболя?
– Вот и я ей тоже самое, а она хвать кастрюлю и…
– Не лги! – осадил его Голова. – Мы оба прекрасно знаем, откуда у тебя эта гадость на голове. Заявление пиши и смывайся из села, пока я не рассказал всем, кто ты есть на самом деле.
– Как кто? – горько вскричал Тоскливец, словно он мог испытывать какие-то чувства и Голова его оскорбил. – Я, Уткин Григорий Альфонсович, секретарь сего богоугодного заведения, в прошлом – примерный семьянин, а теперь временно холостяк – меня тут все знают. И уважают.
Злобная и в то же время торжествующая и осклизлая улыбочка расползалась по тонким, почти фиолетовым губам Тоскливца, и при виде ее Голова чуть не возвратил в окружающую среду только что выпитый им чай.
– Я тебе скажу, кто ты, – сурово ответствовал из-под сползшей на лоб тюбетейки полулежащий на диване Голова (тюбетейку он надевал во избежание мигрени), – ты гнусный, распоясавшийся вампир, упырь стало быть, и если через полчаса я тебя еще тут увижу, то подниму на ноги все село и мы осиновым колом пригвоздим тебя, как жука, к сырой земле…
– Самосуд, самосуд затеяли. Василий Петрович, а ведь доказательств-то никаких…
Но тут вдруг Тоскливец изменился в лице, словно у него кольнуло сердце или ногу свела судорога, и предательская зелень на какое-то мгновение сменила благородную бледность (или Голове это все же показалось?), но Тоскливец каким-то образом овладел собой и опешивший было Голова снова видел перед собой тоскливую и нудную физиономию своего подчиненного, а не жаждущего человечьей крови упыря. Тоскливей, продолжая изображать обиду, стремительно покинул кабинет начальника, и Голова остался наедине с горькими мыслями о том, что если сегодня ночью Тоскливец, опять к нему заявится, то когда же спать? И рука Головы потянулась к телефону. К счастью, Грицько оказался на месте, и его профессионально жизнерадостный голос сразу же придал и Голове какую-то толику оптимизма.
– Грицько, ты меня теперь охраняй, – вместо приветствия выпалил Голова.
– От кого это я тебя охранять должен? – уже без всякого энтузиазма в голосе ответил Грицько. – Не от Гапки ли?
– Причем тут Гапка? Тоскливец по ночам превращается в упыря и гоняется за мной, чтобы крови моей напиться…
Грицько помолчал, чтобы переварить столь неожиданную для себя новость, а затем вкрадчиво ответил:
– Слушай, Василий Петрович, друг у меня есть – начальник диспансера для начинающих, если хочешь я с ним договорюсь и он тебя недельки две поохраняет, а потом ты будешь как огурец и не будут тебе мерещиться ни вампиры, ни упыри, а спать будешь как младенец. Мне Наталка говорила, что ты уже всю квартиру перелопатил, – Гапка ей жаловалась, но я молчу, мое дело сторона, но если ты меня уже сам просишь от тебя же самого поохранять…
– А ты приди ко мне сегодня на ночь, по-родственному, я тебя на раскладушке положу, только пушку свою возьми с собой.
К удивлению Головы, Грицько согласился.
На этом и договорились.
Остаток дня прошел как-то сам по себе, незаметно, и когда стало смеркаться, Голова вдруг понял, что проспал почти весь день у себя в кабинете и что подчиненные его ушли… И тут страх холодной иглой кольнул его усталое сердце – а если Тоскливец поджидает его где-нибудь за шкафом и только и ждет, чтобы он, заспанный и расслабленный, вышел из кабинета, чтобы наброситься на него? Голова вооружился тяжелым пресс-папье и внимательно осмотрел все помещение – похоже было, что он остался в сельсовете один. Кукушка мрачно прокуковала семь раз, Голова оделся, выключил свет и собрался уже было эвакуироваться из присутственного места, как дверь кладовки с грохотом распахнулась и зеленый, фосфорирующий Тоскливец катапультировался из нее в сторону Головы, норовя вцепиться наконец в него длинными, изогнутыми зубами. Голова ойкнул и сообразил, что оружия у него нет, стол ему от пола не оторвать, и он бросил пресс-папье в сатанинское отродье, но промахнулся и оно вдребезги разнесло оконное стекло и вылетело на улицу. Тогда Голова метнулся к «красному уголку», схватил бюст и товарищем Лениным изо всех сил запустил в Тоскливца, который молча, но со скрежетом зубовным носился по помещению, как плохо управляемая ракета. Видать, в Голове пропал дискобол мирового масштаба, потому что бюст пришелся упырю прямо в темя, да с такой силой, что вмял голову в полуразложившееся туловище, а затем уже с неприятным сухим треском распался на множество мелких осколков, которые, как снежинки, плавно опустились на дощатый пол. Свет выключился, и Голова подумал, что из темноты на него может напасть контуженый бюстом упырь. «Не бывает совершенно бесполезных вещей», – мелькнула у Головы мысль, пока он совершал из последних сил спурт в сторону входной двери, но та и сама распахнулась и благодушный и благоухающий отнюдь не лимонадом Грицько с криком: «И здесь все крушишь, алкоголик начальственный!» ворвался в полутемное, освещаемое только лунным светом, скупо проникающим сквозь казенные сатиновые занавески, помещение. Глаза его несколько секунд привыкали к темноте, а потом перед ним открылся развороченный, невиданный доселе пейзаж. «Ой ты Боженька мой!» – прохрипел Грицько, и рука его потянулась к кобуре и тут же брезгливо возвратилась в исходное положение – кобура хранила в себе всего лишь флягу с «живой водой» местного изготовления, потому как Наталка его «обезоружила», опасаясь, чтобы он по пьяни чего-нибудь не учудил… И тогда Грицько, видать, насмотревшись по телевидению вестернов, пошел на зависшего в воздухе упыря с голыми руками, но Голова схватил его за рукав и потащил за собой к двери, чтобы смыться, пока Тоскливей, не оклемался и опять не принялся за свое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Шишка откуда у тебя, а? – мрачно поинтересовался Голова.
Тоскливец застенчиво, словно стесняясь, заулыбался и кротко ответил:
– Супружница моя бывшая намедни на меня осерчала оттого, что соболиную шубку ей к празднику не купил и вот…
От такой наглости у Головы перехватило дыхание.
– Ты мне это, шубками голову не забивай. Откуда у тебя могут быть соболя?
– Вот и я ей тоже самое, а она хвать кастрюлю и…
– Не лги! – осадил его Голова. – Мы оба прекрасно знаем, откуда у тебя эта гадость на голове. Заявление пиши и смывайся из села, пока я не рассказал всем, кто ты есть на самом деле.
– Как кто? – горько вскричал Тоскливец, словно он мог испытывать какие-то чувства и Голова его оскорбил. – Я, Уткин Григорий Альфонсович, секретарь сего богоугодного заведения, в прошлом – примерный семьянин, а теперь временно холостяк – меня тут все знают. И уважают.
Злобная и в то же время торжествующая и осклизлая улыбочка расползалась по тонким, почти фиолетовым губам Тоскливца, и при виде ее Голова чуть не возвратил в окружающую среду только что выпитый им чай.
– Я тебе скажу, кто ты, – сурово ответствовал из-под сползшей на лоб тюбетейки полулежащий на диване Голова (тюбетейку он надевал во избежание мигрени), – ты гнусный, распоясавшийся вампир, упырь стало быть, и если через полчаса я тебя еще тут увижу, то подниму на ноги все село и мы осиновым колом пригвоздим тебя, как жука, к сырой земле…
– Самосуд, самосуд затеяли. Василий Петрович, а ведь доказательств-то никаких…
Но тут вдруг Тоскливец изменился в лице, словно у него кольнуло сердце или ногу свела судорога, и предательская зелень на какое-то мгновение сменила благородную бледность (или Голове это все же показалось?), но Тоскливец каким-то образом овладел собой и опешивший было Голова снова видел перед собой тоскливую и нудную физиономию своего подчиненного, а не жаждущего человечьей крови упыря. Тоскливей, продолжая изображать обиду, стремительно покинул кабинет начальника, и Голова остался наедине с горькими мыслями о том, что если сегодня ночью Тоскливец, опять к нему заявится, то когда же спать? И рука Головы потянулась к телефону. К счастью, Грицько оказался на месте, и его профессионально жизнерадостный голос сразу же придал и Голове какую-то толику оптимизма.
– Грицько, ты меня теперь охраняй, – вместо приветствия выпалил Голова.
– От кого это я тебя охранять должен? – уже без всякого энтузиазма в голосе ответил Грицько. – Не от Гапки ли?
– Причем тут Гапка? Тоскливец по ночам превращается в упыря и гоняется за мной, чтобы крови моей напиться…
Грицько помолчал, чтобы переварить столь неожиданную для себя новость, а затем вкрадчиво ответил:
– Слушай, Василий Петрович, друг у меня есть – начальник диспансера для начинающих, если хочешь я с ним договорюсь и он тебя недельки две поохраняет, а потом ты будешь как огурец и не будут тебе мерещиться ни вампиры, ни упыри, а спать будешь как младенец. Мне Наталка говорила, что ты уже всю квартиру перелопатил, – Гапка ей жаловалась, но я молчу, мое дело сторона, но если ты меня уже сам просишь от тебя же самого поохранять…
– А ты приди ко мне сегодня на ночь, по-родственному, я тебя на раскладушке положу, только пушку свою возьми с собой.
К удивлению Головы, Грицько согласился.
На этом и договорились.
Остаток дня прошел как-то сам по себе, незаметно, и когда стало смеркаться, Голова вдруг понял, что проспал почти весь день у себя в кабинете и что подчиненные его ушли… И тут страх холодной иглой кольнул его усталое сердце – а если Тоскливец поджидает его где-нибудь за шкафом и только и ждет, чтобы он, заспанный и расслабленный, вышел из кабинета, чтобы наброситься на него? Голова вооружился тяжелым пресс-папье и внимательно осмотрел все помещение – похоже было, что он остался в сельсовете один. Кукушка мрачно прокуковала семь раз, Голова оделся, выключил свет и собрался уже было эвакуироваться из присутственного места, как дверь кладовки с грохотом распахнулась и зеленый, фосфорирующий Тоскливец катапультировался из нее в сторону Головы, норовя вцепиться наконец в него длинными, изогнутыми зубами. Голова ойкнул и сообразил, что оружия у него нет, стол ему от пола не оторвать, и он бросил пресс-папье в сатанинское отродье, но промахнулся и оно вдребезги разнесло оконное стекло и вылетело на улицу. Тогда Голова метнулся к «красному уголку», схватил бюст и товарищем Лениным изо всех сил запустил в Тоскливца, который молча, но со скрежетом зубовным носился по помещению, как плохо управляемая ракета. Видать, в Голове пропал дискобол мирового масштаба, потому что бюст пришелся упырю прямо в темя, да с такой силой, что вмял голову в полуразложившееся туловище, а затем уже с неприятным сухим треском распался на множество мелких осколков, которые, как снежинки, плавно опустились на дощатый пол. Свет выключился, и Голова подумал, что из темноты на него может напасть контуженый бюстом упырь. «Не бывает совершенно бесполезных вещей», – мелькнула у Головы мысль, пока он совершал из последних сил спурт в сторону входной двери, но та и сама распахнулась и благодушный и благоухающий отнюдь не лимонадом Грицько с криком: «И здесь все крушишь, алкоголик начальственный!» ворвался в полутемное, освещаемое только лунным светом, скупо проникающим сквозь казенные сатиновые занавески, помещение. Глаза его несколько секунд привыкали к темноте, а потом перед ним открылся развороченный, невиданный доселе пейзаж. «Ой ты Боженька мой!» – прохрипел Грицько, и рука его потянулась к кобуре и тут же брезгливо возвратилась в исходное положение – кобура хранила в себе всего лишь флягу с «живой водой» местного изготовления, потому как Наталка его «обезоружила», опасаясь, чтобы он по пьяни чего-нибудь не учудил… И тогда Грицько, видать, насмотревшись по телевидению вестернов, пошел на зависшего в воздухе упыря с голыми руками, но Голова схватил его за рукав и потащил за собой к двери, чтобы смыться, пока Тоскливей, не оклемался и опять не принялся за свое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68