Он ворвался внутрь холодным сквозняком, от которого Гапкины ножки свела зловредная судорога, и улетучился в дымовую трубу, унося с собой не только тепло хорошо протопленного дома, но и Гапкину молодость… И из зеркала, в котором еще минуту назад виднелась надменная красавица, смотрела теперь согбенная от домашних забот крестьянка в пестром очипке и без малейшего намека на красоту.
– Пощади! – неизвестно кому крикнула Гапка.
Но отвечать было некому – лишь угрюмое воронье то ли зловеще, то ли с издевкой каркало во дворе, за которым начиналась почти непроходимая для старух белая, холодная пустыня.
А тут еще уже известный нам черт стал нашептывать ей, что ее муженек задержался на работе не просто так… Ох, как не хотелось прислушиваться ей к словам врага рода человеческого, который, притаившись за ставнями, втолковывал ей, что Голова сошелся с молоденькой актрисой, которая сегодня же, если только Гапка не отстоит свои права, пинком вышвырнет ее из родимой хаты, и скитаться ей тогда по станциям метро с другими бомжами, проклиная ту минуту, когда она появилась на свет. От таких перспектив черная ревность и ненависть словно защербленным ножом полоснули ее моментально состарившееся, холодное сердце, и она принялась напяливать на себя всю одежду, которая попадалась ей под руку, понимая, что просто в пальто она насмерть замерзнет на ледяном ветру. И в сельсовет, чертяка, наверное, ей пособил, она попала как раз вовремя – в ту самую минуту, когда Голова сообщил, что вот только развестись он еще не успел.
По своему обыкновению Гапка не стала дожидаться продолжения этой крамолы и, как дорвавшийся до жертвы инквизитор, ворвалась в хорошо известный ей кабинет, оттолкнула оторопевшую невесту и заорала, как исстрадавшийся пациент на зубного врача:
– Люди, спасайте, Голова спятил и родимую свою жену ненаглядную хочет пустить по миру, выгнать из родной хаты, отдать на поругание и обречь на вечные муки, голод и холод!
– Ну, насчет ненаглядной, это ты загнула, – пробормотал Голова, с удивлением рассматривая мало примечательную, скорее напоминающую пугало в конце сезона, чем красавицу-весну, Гапку.
– Невесту, невесту он себе нашел, инфарктник, – продолжала злопыхать Гапка, – бросая стремительные, как наскоки кобры, взгляды на примолкшую от ужаса Галочку.
Впрочем, уже через несколько минут оказалось, что ужас Галочки был вызван вовсе не гневом супруги своего бывшего дружка, а тем, на кого он ее променял.
– Ты на этом женился? – удивленно спросила она Голову, словно Гапка была неодушевленным предметом да еще к тому же и бесполым. – На этом? Я думала ты нашел себе кого-то, как Брижид Бардо, и постеснялась встревать, а ты на этом… И серебристый Галочкин смех зазвенел в пустом сельсовете тысячей серебряных колокольчиков, а затем, вырвавшись на свободу, ураганом пронесся над лесом, валя деревья и распугивая зверье.
– Ты это, не оскорбляй! – окрысилась было на нее Гапка, но та не стала ее слушать и, подобрав длинные белые юбки, чтобы они не волочились по заплеванному сельсоветскому полу, стремительно покинула это затхлое и убогое помещение. Голова было ринулся за ней, чтобы все объяснить, но перед его круглым лицом с выпученными от переживания глазами захлопнулась лоснящаяся дверца шестисотого «мерседеса», и сквозь полуоткрытое окошко Галочка как-то бесшабашно и почти кокетливо сообщила ему:
– А я ведь, Васенька, богатой стала. Вот так. Ну пока, тебя ждет твоя неразлучная половина, и я желаю тебе провести с ней сегодня романтический вечер, полный воспоминаний о том времени, когда ты меня ради этого подло бросил. Негодяй!
Впрочем, она тут же поправилась:
– Негодяй? Да какой ты негодяй, ты просто, просто, – казалось, она подыскивала слово, – придурок!
И «мерседес», сказочный, как санки деда Мороза, выпустил в лицо Голове струю удушливого дыма и рванул в сторону города, а Голова замер на месте, как промерзшая на веки веков снежная баба, и слезы лились у него из глаз, но не по щекам, а как-то внутрь, застилая глаза соленым туманом, из которого чертяка строил злобные хари и приговаривал:
– Вот тебе Галочка, вот тебе «мерседес». Выкуси, а? Выкуси!
Мы не знаем, о взыскательный наш читатель, сколько бы еще простоял на ледяном ветру отчаявшийся вкусить счастья в этой жизни Голова, и, быть может, слезы в его глазах превратились бы к утру в соленые льдинки и он ослеп бы, чтобы больше никогда не видеть издевательски смеющегося солнышка и наглой белолицей луны, которая наплевательски равнодушно, покачиваясь, скользила среди ночных туч, притворяясь, что ей и дела нет до какого-то там Головы, а на сдмом деле жадно ловила каждое слово, чтобы смеяться потом про себя во время своих одиноких странствий. Но Голова не ослеп, потому что осатаневшая от бешенства Гапка, уже забывшая, что еще час назад была красавицей и ей было ровным счетом наплевать на Голову и его художества, набросилась на него сзади, норовя то ли загрызть, то ли удушить. Спасая свою жизнь, Голова бросился бежать, и это спасло его не только от Гапки – черт и тот уже норовил похитить его душу, рассчитывая, что тот в суете ничего не почувствует, а запыхавшийся Голова вбежал в дом и так и рухнул на тахту в полном изнеможении и попросил:
– Если можешь, не убивай… Дай-ка я лучше посплю.
И от всех свалившихся на него переживаний Голова погрузился в густой, почти гипнотический сон, и ворвавшаяся в хату Гапка так и не смогла его добудиться, хотя она и трясла его как грушу, пока окончательно не выбилась из сил и, запыхавшись, не утащилась в свою комнату, пообещав бессловесному истукану, что сведет с ним счеты поутру. Но проспать всю ночь до утра Голове было не суждено, потому что в ногах у него оказался все тот же Васька со своими привиденческими проблемами и стал настойчиво требовать, чтобы хозяин почесал у него за ухом, погладил и извинился за то, что заморил его голодом. От этой клеветы Голова проснулся посреди ночи в холодном поту и попытался было уговорить своего бывшего кота убраться куда подальше и не приставать. Но тот совершенно не собирался оставить Голову в покое и все нудил о том, что ему некуда деться и совершенно осточертело скитаться, но и отдыха у него никакого нет и к тому же скука смертная заедает его и единственная его отрада – поговорить вот так, по душам, со своим Василием Петровичем.
«Что за жизнь, что за жизнь, – думал Голова, – просто какая-то чертовщина. Супруга сегодня красавица, а на завтра – на тебе – экспонат музея истории. И еще ругается. И привидение кота вместо сладостного сна, дарующего отдохновение после трудов праведных…».
– Я к тебе теперь каждую ночь приходить буду, – нудно вещал кот, – потому как мне больше некуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68