В его машину угодил снаряд, она еле держалась в воздухе, еще одно попадание и рухнет.
Мы с Дьяконовым сразу же вступили в огневое взаимодействие. "Мессер" довольно ловко ускользал от моих очередей, но мне удавалось подводить его под огонь стрелка Ил-2. Раз, второй - безуспешно. На третий - стрелок сделал свое дело: "мессер" задымил, стал уходить в сторону. Но второй "мессер" не сдрейфил. Он тут же нанес ответный удар по кабине стрелка. Стволы пушек вздрогнули и застыли. Стало ясно: стрелок или тяжело ранен, или убит. Теперь Дьяконов совершенно беззащитен. Надо разделаться с оставшимся гадом. Осмотрелся - мои хлопцы оттягивали "мессеров." подальше от штурмовиков, с одной парой отчаянно сражался Шевырин, с другой - Мартынов. Штурмовики нанесли по станции повторный удар и теперь уходили. Только вот направились они почему-то не туда, куда следовало. Без ведущего потеряли ориентировку, что ли? Надо действовать. Энергичным доворотом преграждаю путь "мессеру", прицеливаюсь, жму гашетку... оружие молчит. Кончились боеприпасы. Ну что ж, тогда проверим крепость нервов у фашистского аса. Иду не сворачивая. 30... 20... 10 метров. Уже вижу побледневшее лицо вражеского летчика, его выпученные глаза: смотрит на меня, а не стреляет и не отворачивает. Что с ним? Его сковал страх. И лишь в последние доли секунды, опомнившись, поняв мое намерение, он ушел в сторону. Снова мелькнуло его перекошенное от ужаса лицо, я успел ему погрозить кулаком. В ответ он прибавил скорость и исчез в дыму, который поднялся с земли.
Немцы знали, что советские летчики часто идут на таранные удары. Сами они никогда к ним не прибегали, очень боялись их. Поэтому, встретившись с нашим отчаянным истребителем, спешили уйти. Так поступил фашистский летчик и при встрече со мной.
Таран - оружие сильных духом, смелых, мужественных, отважных. Но это оружие особого - крайнего случая, когда врага нужно уничтожить любой ценой и все другие возможности для этого исчерпаны. Можно лишь в таком случае идти на то, чтобы платить смертью за смерть. Но если есть хоть малейшая возможность победить, оставаясь в живых, надо во что бы то ни стало воспользоваться этим шансом. И не ради собственного спасения, а чтобы, выживая, побеждать снова и снова. Иными словами, в основе даже такого наивысшего проявления героизма, каким является таран, должен лежать точный расчет. А для этого нужно обладать исключительной силой воли плюс блестящее владение самолетом, высокое боевое мастерство.
Ну, а как быть, если цель надо сразить во что бы то ни стало с первой атаки, а летчику, к примеру, сделать это огнем не удается? Идти на таран! Боевая задача должна быть выполнена любой ценой...
После боя Дьяконов по радио тепло поблагодарил меня, попросил передать спасибо моим товарищам, и мы, покачав друг другу крыльями, расстались. Мы так ни разу и не встретились с ним на земле. А летали вместе частенько. Я не знал, каков он на вид, что у него за характер. Но гордился им как подлинным мастером штурмовых ударов, мужественным человеком.
Вскоре я приземлился на своем аэродроме. Шевырин и Мартынов уже были там. Честно говоря, переживал за обоих, опасался, как бы с ними чего не стряслось. Но все обошлось благополучно.
Утром меня вызвали к командиру полка. Алексей Дмитриевич подозвал к столу, указал на карту с красной стрелой:
- По личному распоряжению начальника штаба армии вам предстоит произвести разведку в районе Днепра. Задание крайне ответственное, но и почетное. Вылет парой завтра ранним утром.
"Вот и Днепр Славутич", - охваченный радостью, подумал я. В памяти невольно ожили слова прекрасной песни: "Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч..."
Глава VI. Ой, Днипро, Днипро...
Длительное время после войны я нес свою службу на берегах красавца Днепра. На моих глазах выросли Каховская, Киевская, Кременчугская, Каневская гидроэлектростанции. На ленте могучей реки гигантскими жемчужинами заблестели полноводные рукотворные моря, до неузнаваемости изменившие пейзажи воспетого поэтами всех веков седого Славутича...
Послевоенная судьба Днепра как бы стала и моей судьбой - сына далекой и столь же древней матушки-Волги.
И каждый раз, вдыхая свежий воздух Днепра, проносясь над ним на сверхзвуковом реактивном истребителе, я переживаю такое же волнение, какое испытал в тот незабываемый день, когда впервые увидел его величавый простор.
На своем фронтовом пути мы форсировали многие реки. И такие, как Кубань и Дон. Однако все они воспринимались нами как сложные водные рубежи, за которые придется вести тяжелые, изнурительные бои. Днепр же вставал в нашем сознании еще и как символ прекрасной украинской земли. Выйти к Днепру, испить священной воды, утолявшей жажду Ярослава Мудрого, Богдана Хмельницкого, Тараса Шевченко,- это стало нашей сокровенной, заветной мечтой.
Битва за Донбасс завершалась, грандиозное сражение за Днепр только разворачивалось.
В полку состоялся митинг.
- "Товарищи коммунисты и комсомольцы! Бесстрашные летчики-истребители! читал зычным голосом подполковник И. Егоров обращение командования и политотдела армии к нашим воинам. - Вступая в новый этап освобождения Советской Украины - битву за Днепр, - смелее бейте врага, ищите его змеиные гнезда, обрушивайте на них шквал смертоносного огня..."
Воодушевленные этим призывом, выступили многие летчики, техники, механики. И каждый давал клятву не жалеть сил, крови и самой жизни для разгрома фашистского зверя на Днепре.
Чувствую, как гулко бьется сердце. Иду на стоянку. Там меня встречает техник звена лейтенант Николай Тонкоглаз. Он был на этой должности у Володи Евтодиенко, и вот он в моем звене. Все, кому доводилось с ним вместе служить, были о нем самого лучшего мнения, дорожили им, любили его. Я тоже относился к нему с большой теплотой. Тонкоглаз часто появлялся у моего самолета, спрашивал у Мартюшева, не нуждается ли тот в каких-либо запчастях. Самой ценной запчастью считались тогда свечи к авиационным моторам, потому что от них иной раз зависела жизнь летчика: барахлит свеча - мощность мотора снижается, скорость падает, а это всегда на руку противнику.
- Срочный вылет? - спросил Тонкоглаз, поспешая со мной к самолету.
Тем же вопросом встретил меня и Мартюшев. Я ответил:
- К шести утра самолет должен быть как штык. Предстоит очень ответственное задание.
- Будет сделано, товарищ командир! - четко отвечает механик. Он всегда такой - другого ответа у него нет. Впрочем, как и у остальных. И мы ценили это, свои успехи делили с ними.
- Не беспокойтесь, - добавил Тонкоглаз, - все будет так, как надо. - И тут же полез в бездонные карманы своего комбинезона за новыми свечами...
На стоянку прибыл старший сержант А. Вайнер - парторг эскадрильи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Мы с Дьяконовым сразу же вступили в огневое взаимодействие. "Мессер" довольно ловко ускользал от моих очередей, но мне удавалось подводить его под огонь стрелка Ил-2. Раз, второй - безуспешно. На третий - стрелок сделал свое дело: "мессер" задымил, стал уходить в сторону. Но второй "мессер" не сдрейфил. Он тут же нанес ответный удар по кабине стрелка. Стволы пушек вздрогнули и застыли. Стало ясно: стрелок или тяжело ранен, или убит. Теперь Дьяконов совершенно беззащитен. Надо разделаться с оставшимся гадом. Осмотрелся - мои хлопцы оттягивали "мессеров." подальше от штурмовиков, с одной парой отчаянно сражался Шевырин, с другой - Мартынов. Штурмовики нанесли по станции повторный удар и теперь уходили. Только вот направились они почему-то не туда, куда следовало. Без ведущего потеряли ориентировку, что ли? Надо действовать. Энергичным доворотом преграждаю путь "мессеру", прицеливаюсь, жму гашетку... оружие молчит. Кончились боеприпасы. Ну что ж, тогда проверим крепость нервов у фашистского аса. Иду не сворачивая. 30... 20... 10 метров. Уже вижу побледневшее лицо вражеского летчика, его выпученные глаза: смотрит на меня, а не стреляет и не отворачивает. Что с ним? Его сковал страх. И лишь в последние доли секунды, опомнившись, поняв мое намерение, он ушел в сторону. Снова мелькнуло его перекошенное от ужаса лицо, я успел ему погрозить кулаком. В ответ он прибавил скорость и исчез в дыму, который поднялся с земли.
Немцы знали, что советские летчики часто идут на таранные удары. Сами они никогда к ним не прибегали, очень боялись их. Поэтому, встретившись с нашим отчаянным истребителем, спешили уйти. Так поступил фашистский летчик и при встрече со мной.
Таран - оружие сильных духом, смелых, мужественных, отважных. Но это оружие особого - крайнего случая, когда врага нужно уничтожить любой ценой и все другие возможности для этого исчерпаны. Можно лишь в таком случае идти на то, чтобы платить смертью за смерть. Но если есть хоть малейшая возможность победить, оставаясь в живых, надо во что бы то ни стало воспользоваться этим шансом. И не ради собственного спасения, а чтобы, выживая, побеждать снова и снова. Иными словами, в основе даже такого наивысшего проявления героизма, каким является таран, должен лежать точный расчет. А для этого нужно обладать исключительной силой воли плюс блестящее владение самолетом, высокое боевое мастерство.
Ну, а как быть, если цель надо сразить во что бы то ни стало с первой атаки, а летчику, к примеру, сделать это огнем не удается? Идти на таран! Боевая задача должна быть выполнена любой ценой...
После боя Дьяконов по радио тепло поблагодарил меня, попросил передать спасибо моим товарищам, и мы, покачав друг другу крыльями, расстались. Мы так ни разу и не встретились с ним на земле. А летали вместе частенько. Я не знал, каков он на вид, что у него за характер. Но гордился им как подлинным мастером штурмовых ударов, мужественным человеком.
Вскоре я приземлился на своем аэродроме. Шевырин и Мартынов уже были там. Честно говоря, переживал за обоих, опасался, как бы с ними чего не стряслось. Но все обошлось благополучно.
Утром меня вызвали к командиру полка. Алексей Дмитриевич подозвал к столу, указал на карту с красной стрелой:
- По личному распоряжению начальника штаба армии вам предстоит произвести разведку в районе Днепра. Задание крайне ответственное, но и почетное. Вылет парой завтра ранним утром.
"Вот и Днепр Славутич", - охваченный радостью, подумал я. В памяти невольно ожили слова прекрасной песни: "Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч..."
Глава VI. Ой, Днипро, Днипро...
Длительное время после войны я нес свою службу на берегах красавца Днепра. На моих глазах выросли Каховская, Киевская, Кременчугская, Каневская гидроэлектростанции. На ленте могучей реки гигантскими жемчужинами заблестели полноводные рукотворные моря, до неузнаваемости изменившие пейзажи воспетого поэтами всех веков седого Славутича...
Послевоенная судьба Днепра как бы стала и моей судьбой - сына далекой и столь же древней матушки-Волги.
И каждый раз, вдыхая свежий воздух Днепра, проносясь над ним на сверхзвуковом реактивном истребителе, я переживаю такое же волнение, какое испытал в тот незабываемый день, когда впервые увидел его величавый простор.
На своем фронтовом пути мы форсировали многие реки. И такие, как Кубань и Дон. Однако все они воспринимались нами как сложные водные рубежи, за которые придется вести тяжелые, изнурительные бои. Днепр же вставал в нашем сознании еще и как символ прекрасной украинской земли. Выйти к Днепру, испить священной воды, утолявшей жажду Ярослава Мудрого, Богдана Хмельницкого, Тараса Шевченко,- это стало нашей сокровенной, заветной мечтой.
Битва за Донбасс завершалась, грандиозное сражение за Днепр только разворачивалось.
В полку состоялся митинг.
- "Товарищи коммунисты и комсомольцы! Бесстрашные летчики-истребители! читал зычным голосом подполковник И. Егоров обращение командования и политотдела армии к нашим воинам. - Вступая в новый этап освобождения Советской Украины - битву за Днепр, - смелее бейте врага, ищите его змеиные гнезда, обрушивайте на них шквал смертоносного огня..."
Воодушевленные этим призывом, выступили многие летчики, техники, механики. И каждый давал клятву не жалеть сил, крови и самой жизни для разгрома фашистского зверя на Днепре.
Чувствую, как гулко бьется сердце. Иду на стоянку. Там меня встречает техник звена лейтенант Николай Тонкоглаз. Он был на этой должности у Володи Евтодиенко, и вот он в моем звене. Все, кому доводилось с ним вместе служить, были о нем самого лучшего мнения, дорожили им, любили его. Я тоже относился к нему с большой теплотой. Тонкоглаз часто появлялся у моего самолета, спрашивал у Мартюшева, не нуждается ли тот в каких-либо запчастях. Самой ценной запчастью считались тогда свечи к авиационным моторам, потому что от них иной раз зависела жизнь летчика: барахлит свеча - мощность мотора снижается, скорость падает, а это всегда на руку противнику.
- Срочный вылет? - спросил Тонкоглаз, поспешая со мной к самолету.
Тем же вопросом встретил меня и Мартюшев. Я ответил:
- К шести утра самолет должен быть как штык. Предстоит очень ответственное задание.
- Будет сделано, товарищ командир! - четко отвечает механик. Он всегда такой - другого ответа у него нет. Впрочем, как и у остальных. И мы ценили это, свои успехи делили с ними.
- Не беспокойтесь, - добавил Тонкоглаз, - все будет так, как надо. - И тут же полез в бездонные карманы своего комбинезона за новыми свечами...
На стоянку прибыл старший сержант А. Вайнер - парторг эскадрильи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84