она соорудила его, разодрав на части простыню. Гуляя вдоль кромки воды. Пенни подбирала и рассматривала выброшенные приливом причудливые ракушки. Странно, лучи палящего солнца (обычно Пенни легко загорала; истинная причина надвигающейся солнцебоязни была ей неведома) неприятно жгли ей кожу, которая покрылась пятнами и быстро розовела. Пенни опустилась на колени в озерцо соленой воды, оставшейся в песчаной ложбинке после отлива; вода омывала пылающую кожу и приятно холодила ее. Там и застал ее Гарри, возникший внезапно в тени дерева, ствол которого наклонился под напором дующего с океана ветра.
Пенни оглянулась на его голос, увидела его, почувствовала исходящую от него магнетическую силу, еще более мощную, чем прежде. Это была любовь; нет, это было больше, гораздо больше, чем любовь. Пенни готова была сделать для него все, что бы он ни пожелал. Она была его рабыней. Захватив самую красивую раковину, Пенни подбежала к нему и увидела, как он изменился. Хотя и был все тем же Гарри. Перед тем как прибыть сюда, Гарри раздобыл где-то широкополую черную шляпу и длинное черное пальто. Ну и наряд для пляжа в полдень, подумала Пенни. Вылитый сыщик-любитель, охотник за вознаграждением — или тип из похоронного бюро. Только те не носили темных очков.
Там, где тень от дерева была гуще всего, Гарри освободился от пальто. Выглядел он ужасно: все тело в синяках, ссадинах; лохмотья одежды, пропитанные кровью, присохли к коже. Страдая от его боли сильнее, чем он сам. Пенни стянула с себя мокрую от соленой морской воды полоску ткани, заменявшую ей лифчик, и смыла сгустки крови с его ран. А потом осторожно отделила лохмотья одежды, прилипшие к телу, вполне человеческому. С виду.
Дырка от пули в правом плече Гарри выглядела не так уж плохо; а вот на спине, там, где пуля вышла, рана выглядела ужасающе. Пуля вырвала кусок мяса размером с детский кулачок, вдобавок крюк Найда разворотил край раны. Тем не менее, все начинало заживать на удивление (для Пенни) быстро. Открытая кость затянулась блестящей розовой плотью, рана почти не кровоточила.
— Если спокойно понаблюдать, — проворчал Гарри, — можно увидеть, что все заживает буквально на глазах. Через день-два останется только шрам. А через неделю даже сломанная кость перестанет болеть.
Пенни как зачарованная смотрела на него, потом обняла за плечи и стала тереться об его рану сосками, изгибаясь юным телом. Это было так приятно, хотя и немного больно! Оглянувшись через плечо, Гарри увидел, что ее коричневые соски выпачканы свежей кровью, сочившейся из его раны. Но тут Пенни, словно застыдившись, сказала:
— Что это я? Не понимаю, что на меня нашло!
— Зато я понимаю, — ответил Гарри, подхватил ее и опустил на песок.
День был длинным и жарким, их любовь, их вожделение, все то, что соединяет любовников во все времена, — тоже. Но они испытывали нечто большее, что-то вроде посвящения, оба — и Гарри, и Пенни. Да, Вамфири и их рабов связывало нечто более сильное, чем человеческая страсть.
* * *
Когда она проснулась, дрожа от холода, Гарри сидел рядом, положив раковину на колено. Черты его лица были суровы. Солнце садилось над катившим свои волны океаном, его косые лучи отбрасывали угольно-черные тени на впадины и неровности лица некроскопа. Пенни сощурилась, чтобы его черты выглядели мягче. Резкие линии размылись, но печаль и боль все равно остались. Потом Гарри увидел, что Пенни не спит, и взгляд его потеплел. Она села, зябко поеживаясь. Он укутал ее плечи своим пальто.
Взяв в руки раковину, Пенни сказала:
— Красивая, правда?
Гарри странно покосился на нее.
— Эта штука мертва, Пенни.
— Ты видишь только то, что она мертва?
— Не вижу, чувствую. Я ведь некроскоп.
— Ты чувствуешь, что она умерла?
— И существо, что жило в ней, тоже умерло, — кивнул Гарри. — Точнее сказать, не чувствую, а... ощущаю? — Он пожал плечами. — В общем, знаю, и все тут.
Она снова поглядела на раковину. Лучи солнца упали на перламутровую поверхность, и она радужно засияла.
— Разве не прелесть?
— Она безобразна, — нахмурился Гарри. — Видишь тут, с краю, крохотную дырочку?
Она кивнула.
— Отсюда и пришла ее смерть. Другой моллюск, крохотный, но для нее смертоносный, просверлил это отверстие и высосал ее плоть, ее жизнь. Тоже вампир, как видишь. Нас миллионы.
Он вздрогнул.
Пенни положила раковину рядом с собой.
— Это ужасно, Гарри, — то, что ты рассказал.
— Но это правда.
— Откуда тебе знать?
— Потому что я некроскоп, — резко ответил он. — Потому что мертвые разговаривают со мной. Все, что умерло. Даже если оно не обладало разумом, все равно я получаю... сообщения. А эта чертова... прелестная раковина? Она рассказала мне о тупой боли в скорлупе, когда ее грызет убийца, и как разъедают плоть соки убийцы, пока он пробует ее на вкус, а потом медленно высасывает и переваривает. Прелестная! Это скелет, Пенни. Труп!
Он поднялся на ноги и устало побрел по песку.
— И это всегда так? С тобой?
— Нет, — качнул он головой. — Раньше не было. А теперь — так. Мой вампир растет. И с его развитием обостряются мои таланты. Когда-то я мог разговаривать лишь с умершими людьми и другими существами, чьи мысли мог понять. Знаешь, собаки продолжают жить после смерти, как и мы. А теперь... Я чувствую все, что когда-то было живо, а теперь умерло. И с каждым днем все отчетливей. — Он пнул ногой песок. — Погляди на этот пляж. Даже песок и тот стонет, шепчет и вздыхает. Миллиарды миллиардов, сокрушенных временем и приливом. Все это жизнь, давно истраченная, и ни одна из них не хочет смириться и молча вечно лежать в неподвижности. Даже мертвые предметы хотят знать: почему? зачем мне умирать?
— Но так и должно быть, — воскликнула Пенни, удрученная его тоном. — Так всегда было. Не будь смерти, в чем был бы смысл жизни? Если впереди вечность, зачем к чему-то стремиться? Успеется.
— В этом мире, — взял ее за плечи Гарри, — есть жизнь и есть смерть. И только. Но есть другой мир, где возможно иное существование...
И в надвигающихся сумерках он рассказал ей о Темной стороне.
Когда он кончил говорить, Пенни вздрогнула от чувства неотвратимости и спросила:
— Когда мы туда отправимся?
— Скоро.
— А нам нельзя остаться здесь? Меня пугает тот мир.
— А мои глаза? Они тебя не пугают?
Глаза, как две маленькие лампы, сияли на его лице.
Пенни улыбнулась.
— Нет, я же знаю, что это твои глаза.
— А других они пугают.
— Потому что они не знают тебя.
— Я построю нам замок на Темной стороне, — сказал ей Гарри, — и там твои глаза будут такими же алыми, как мои.
— Ой, правда? — казалось, она ждет не дождется этого.
— Точно! — заверил ее Гарри, и подумал: “Можешь не сомневаться, бедная моя девочка!”
Потому что уже сейчас он мог различить в них алый отблеск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Пенни оглянулась на его голос, увидела его, почувствовала исходящую от него магнетическую силу, еще более мощную, чем прежде. Это была любовь; нет, это было больше, гораздо больше, чем любовь. Пенни готова была сделать для него все, что бы он ни пожелал. Она была его рабыней. Захватив самую красивую раковину, Пенни подбежала к нему и увидела, как он изменился. Хотя и был все тем же Гарри. Перед тем как прибыть сюда, Гарри раздобыл где-то широкополую черную шляпу и длинное черное пальто. Ну и наряд для пляжа в полдень, подумала Пенни. Вылитый сыщик-любитель, охотник за вознаграждением — или тип из похоронного бюро. Только те не носили темных очков.
Там, где тень от дерева была гуще всего, Гарри освободился от пальто. Выглядел он ужасно: все тело в синяках, ссадинах; лохмотья одежды, пропитанные кровью, присохли к коже. Страдая от его боли сильнее, чем он сам. Пенни стянула с себя мокрую от соленой морской воды полоску ткани, заменявшую ей лифчик, и смыла сгустки крови с его ран. А потом осторожно отделила лохмотья одежды, прилипшие к телу, вполне человеческому. С виду.
Дырка от пули в правом плече Гарри выглядела не так уж плохо; а вот на спине, там, где пуля вышла, рана выглядела ужасающе. Пуля вырвала кусок мяса размером с детский кулачок, вдобавок крюк Найда разворотил край раны. Тем не менее, все начинало заживать на удивление (для Пенни) быстро. Открытая кость затянулась блестящей розовой плотью, рана почти не кровоточила.
— Если спокойно понаблюдать, — проворчал Гарри, — можно увидеть, что все заживает буквально на глазах. Через день-два останется только шрам. А через неделю даже сломанная кость перестанет болеть.
Пенни как зачарованная смотрела на него, потом обняла за плечи и стала тереться об его рану сосками, изгибаясь юным телом. Это было так приятно, хотя и немного больно! Оглянувшись через плечо, Гарри увидел, что ее коричневые соски выпачканы свежей кровью, сочившейся из его раны. Но тут Пенни, словно застыдившись, сказала:
— Что это я? Не понимаю, что на меня нашло!
— Зато я понимаю, — ответил Гарри, подхватил ее и опустил на песок.
День был длинным и жарким, их любовь, их вожделение, все то, что соединяет любовников во все времена, — тоже. Но они испытывали нечто большее, что-то вроде посвящения, оба — и Гарри, и Пенни. Да, Вамфири и их рабов связывало нечто более сильное, чем человеческая страсть.
* * *
Когда она проснулась, дрожа от холода, Гарри сидел рядом, положив раковину на колено. Черты его лица были суровы. Солнце садилось над катившим свои волны океаном, его косые лучи отбрасывали угольно-черные тени на впадины и неровности лица некроскопа. Пенни сощурилась, чтобы его черты выглядели мягче. Резкие линии размылись, но печаль и боль все равно остались. Потом Гарри увидел, что Пенни не спит, и взгляд его потеплел. Она села, зябко поеживаясь. Он укутал ее плечи своим пальто.
Взяв в руки раковину, Пенни сказала:
— Красивая, правда?
Гарри странно покосился на нее.
— Эта штука мертва, Пенни.
— Ты видишь только то, что она мертва?
— Не вижу, чувствую. Я ведь некроскоп.
— Ты чувствуешь, что она умерла?
— И существо, что жило в ней, тоже умерло, — кивнул Гарри. — Точнее сказать, не чувствую, а... ощущаю? — Он пожал плечами. — В общем, знаю, и все тут.
Она снова поглядела на раковину. Лучи солнца упали на перламутровую поверхность, и она радужно засияла.
— Разве не прелесть?
— Она безобразна, — нахмурился Гарри. — Видишь тут, с краю, крохотную дырочку?
Она кивнула.
— Отсюда и пришла ее смерть. Другой моллюск, крохотный, но для нее смертоносный, просверлил это отверстие и высосал ее плоть, ее жизнь. Тоже вампир, как видишь. Нас миллионы.
Он вздрогнул.
Пенни положила раковину рядом с собой.
— Это ужасно, Гарри, — то, что ты рассказал.
— Но это правда.
— Откуда тебе знать?
— Потому что я некроскоп, — резко ответил он. — Потому что мертвые разговаривают со мной. Все, что умерло. Даже если оно не обладало разумом, все равно я получаю... сообщения. А эта чертова... прелестная раковина? Она рассказала мне о тупой боли в скорлупе, когда ее грызет убийца, и как разъедают плоть соки убийцы, пока он пробует ее на вкус, а потом медленно высасывает и переваривает. Прелестная! Это скелет, Пенни. Труп!
Он поднялся на ноги и устало побрел по песку.
— И это всегда так? С тобой?
— Нет, — качнул он головой. — Раньше не было. А теперь — так. Мой вампир растет. И с его развитием обостряются мои таланты. Когда-то я мог разговаривать лишь с умершими людьми и другими существами, чьи мысли мог понять. Знаешь, собаки продолжают жить после смерти, как и мы. А теперь... Я чувствую все, что когда-то было живо, а теперь умерло. И с каждым днем все отчетливей. — Он пнул ногой песок. — Погляди на этот пляж. Даже песок и тот стонет, шепчет и вздыхает. Миллиарды миллиардов, сокрушенных временем и приливом. Все это жизнь, давно истраченная, и ни одна из них не хочет смириться и молча вечно лежать в неподвижности. Даже мертвые предметы хотят знать: почему? зачем мне умирать?
— Но так и должно быть, — воскликнула Пенни, удрученная его тоном. — Так всегда было. Не будь смерти, в чем был бы смысл жизни? Если впереди вечность, зачем к чему-то стремиться? Успеется.
— В этом мире, — взял ее за плечи Гарри, — есть жизнь и есть смерть. И только. Но есть другой мир, где возможно иное существование...
И в надвигающихся сумерках он рассказал ей о Темной стороне.
Когда он кончил говорить, Пенни вздрогнула от чувства неотвратимости и спросила:
— Когда мы туда отправимся?
— Скоро.
— А нам нельзя остаться здесь? Меня пугает тот мир.
— А мои глаза? Они тебя не пугают?
Глаза, как две маленькие лампы, сияли на его лице.
Пенни улыбнулась.
— Нет, я же знаю, что это твои глаза.
— А других они пугают.
— Потому что они не знают тебя.
— Я построю нам замок на Темной стороне, — сказал ей Гарри, — и там твои глаза будут такими же алыми, как мои.
— Ой, правда? — казалось, она ждет не дождется этого.
— Точно! — заверил ее Гарри, и подумал: “Можешь не сомневаться, бедная моя девочка!”
Потому что уже сейчас он мог различить в них алый отблеск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135