В конце августа из Башкирии приехала семья Вяземских и провела несколько дней у меня. Мы часто музицировали, и княгиня Мария восхищала меня своим великолепно поставленным голосом. Она знала наизусть все итальянские оперы; кроме того, она очень мило рисовала. Она подарила мне рисунок, на котором была изображена ее роскошная вилла, расположенная на Каменноостровском проспекте в Петербурге. Позднее, сравнивая рисунок с виллой, я обнаружил полнейшее сходство, хотя она рисовала ее тогда по памяти. Мы совершили также несколько прогулок по окрестности. При этом я показал княгине киргизскую кибитку, чтобы она познакомилась с семейной жизнью этих кочевников. То, что мы там увидели, свидетельствовало, естественно, о колоссальной разнице между жизнью даже богатой киргизской семьи и русской аристократки. Князь обещал мне навестить мою семью в Петербурге и приглашать ее как можно чаще на свою виллу, что он позднее и сделал. В начале сентября они отправились в столицу.
Первые дни после их отъезда я чувствовал себя очень одиноко и изолированно, потому что привык к общению с этими высокообразованными людьми. Позднее я узнал об их благополучном прибытии в Петербург, а также о том, что моя семья часто бывает у княгини на их великолепной вилле. Моя маленькая Ольга была любимицей всей семьи, потому что всех восхищали живость, грация и красота ребенка. Здесь, в Оренбурге, она также была всеобщей любимицей, и часто случалось, что, когда я с обеими моими девочками, Еленой и Ольгой, гулял по главной улице города, прохожие останавливались, любуясь красивыми детьми. Комендант Оренбурга генерал-лейтенант Патон сказал мне однажды: "Когда я вижу ваших милых девочек, идущих по улице с соломенными шляпками на головах, мне всегда кажется, что я любуюсь фотографиями красивых девушек в английском альбоме".
Ах! Очень скоро я должен был испытать правдивость шиллеровских стихов:
Но судьба хитра и лжива,
Краток с ней союз счастливый:
Срок пришел - и горе в дом*70.
Миновали сентябрь и октябрь. Каждую неделю я получал хорошие известия о моей семье, спокойно выполнял свои служебные обязанности и все свободные вечера проводил в семье барона Морица Врангеля, у графини Толстой и у других друзей. 30 октября я был приглашен на крещение к немецкому пастору. Перед обрядом крещения он, как того требует обычай, выступил с небольшой проповедью, в которой сказал, что несколько месяцев назад господь взял к себе его маленькую любимую дочь, но теперь подарил другую. При этом он так разволновался, что начал плакать, чем и всех нас довел до слез. Поэтому я непроизвольно подумал: "Господи, неужели и меня коснется такое же несчастье и я лишусь одной из моих дочерей!" В то мгновение, когда эта страшная мысль как молния пронеслась в моей голове, часы пробили час дня. И как все-таки судьба жестоко играет с человеком: 30 октября, в час дня, в Петербурге мою дорогую Ольгу несли на Волкове кладбище; ангельский ребенок был унесен за 36 часов коварной скарлатиной, оставив бедную мать в отчаянии и одиночестве, поскольку друзья, Розенбер-гер и Герн, еще во время болезни Ольги забрали к себе других детей, чтобы предохранить их от заражения. Тяжелое испытание возложил господь на мою бедную супругу; мне показалась еще и странной воля господа, чтобы я отсутствовал как при рождении нашей любимицы, так и при ее кончине. И что еще более странно, она умерла в Петербурге в той же самой комнате, в которой 20 годами раньше (в 1834 г.) отдала богу душу моя тетя Мария фон Розенкампф. То, что моя жена среди тысяч квартир в столице выбрала именно эту квартиру, где с тех пор сменились владельцы, показалось мне странным велением судьбы. Естественно, что смерть нашей Ольги потрясла меня; я часто видел ее во сне, и мысли о потере дорогой девочки доводили меня иногда почти до сумасшествия.
Чтобы успокоить меня и дать мне возможность снова увидеть семью, граф, который был крестным моей Ольги, был настолько добр, что предоставил мне отпуск и даже послал в служебную командировку в Петербург на казенный счет.
1855 год
В середине января я выехал из Оренбурга и в первое же утро по приезде в столицу побывал на могиле моей дорогой Ольги. Над ее прахом возвышался простой мраморный памятник с изображением святой Ольги. На нем было выбито русское изречение: "Господи! Да исполнится твоя святая воля!" Моя жена велела обнести памятник железной оградой и поставить рядом маленькую скамеечку; мы часто сидели на ней, плача. Вокруг памятника росли цветы, и множество бессмертников украшало простую могилу. Долгие годы мы приходили сюда, чтобы помолиться у могильного холмика нашей Ольги. Однако время бальзам, который залечивает все сердечные раны.
Между тем прошли январь и половина февраля. Я часто видел его величество императора, который развил почти лихорадочную деятельность, ежедневно инспектируя войска. Он побывал и в нескольких башкирских полках, которые должны были охранять побережье Балтийского моря. При этом он часто не обращал внимания на холод и лишения, хотя и чувствовал себя в последнее время неважно. Плохие известия с театра военных действий в Крыму, где доблестно сражался севастопольский гарнизон, оказали глубокое моральное воздействие на него. 17 февраля стало известно, что император болен. Бюллетеней, правда, не публиковали, но болезнь прогрессировала настолько быстро, что уже 19 февраля (1 марта)*71 государь скончался74.
Вскоре в Зимнем дворце собрались сенат, Государственный совет и все сановники государства, чтобы дать новому императору, Александру II, присягу на верность.
Траурное известие, словно удар грома, поразило население столицы; многие жители, особенно простой люд, даже не знали, что государь болен. Большая площадь Зимнего дворца была заполнена плотной толпой.
20 февраля я отправился со многими генералами и гражданскими лицами в Зимний дворец, чтобы попрощаться с усопшим. Тело покойного лежало еще на простой походной кровати, на которой он скончался. У изголовья в почетном карауле стоял один из генерал-адъютантов. Я приблизился к телу моего высокого благодетеля, встал на колени и, по русскому обычаю, поцеловал ему руку. Его античного, красивого профиля еще не коснулось разложение, и он, казалось, спокойно спал. В таком положении он был зарисован и литографирован, и я храню этот рисунок как дорогую память об этом редком властителе, который знал меня лично и благосклонностью которого я пользовался на протяжении 22 лет.
Я не буду говорить здесь о торжественных похоронах (в которых я также принимал участие), когда тело императора переносили из Зимнего дворца через Николаевский мост в крепость, а затем через восемь дней поместили в царский склеп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128