самураи дрались до последнего, фашисты затяжные бои не любят. Ударят - ив сторону.
Быть или не быть, так поставлен вопрос. Жить или не жить: мне, моим друзьям, Родине. Всему нашему народу. Дело наше правое, значит, придет она, наша победа. Придет! Мы сейчас же возьмемся за дело. С утра и до вечера будем летать, готовиться. Через месяц, уже подготовленных, нас перебросят на запад. Не только наш полк, но и другие. Мы надежно прикроем войска, и враг остановится... Таковы мои думы.
...Идет митинг. Люди выступают один за другим. Летчики, техники, механики. Негодуют. Изливают свое возмущение, свою боль: по ту сторону фронта у многих остались родные и близкие. Говорят о наших задачах. Надо больше летать. Как можно больше летать. Пилотировать в зоне. Стрелять. Надо в совершенстве владеть самолетом. Встреча с воздушным противником не за горами.
- Будем зорко охранять Москву от фашистской авиации! Вот наша задача в ответ на призыв партии, - подводит итог выступлений комиссар эскадрильи Василий Васильевич Акимцев.
Мы искренне удивились потом, когда узнали, что Писанко только двадцать шесть лет. Так здраво и зрело он оценил обстановку, наши возможности, так здорово взялся за дело. Над аэродромом закипели "бои", стрельбы по шар-пилотам. Конечно, очередь дошла не до всех. Но обстановка изменилась в корне. Все как-то сразу поняли, что дело боеготовности - дело не только общее, но и каждого в частности.
Началась борьба за боеготовность. Главной проблемой оказался запуск моторов. Техник стоял у крыла, подавая сигналы водителю автостартера. Тот осторожно подъезжал к самолету, целясь трубой со специальным захватом (храповиком) во втулку винта. Не доехав сантиметров пятнадцать-двадцать, останавливался. Техник прыгал на буфер, сцеплял захват со втулкой винта, водитель включал автостартер и раскручивал винт. Потом, когда мотор запускался, подавал машину назад.
Командир оказался не только человеком неуемное энергии, но и творческим, постоянно искал что-то новое.
Он сразу же вывез на спарке и выпустил ночью на боевом самолете командиров эскадрилий, их заместителей и даже часть командиров звеньев, подготовил их к ночному дежурству.
Мы стали знать о делах наших соседей, общую обстановку на фронтах. В полк прилетел кто-то из штаба авиакорпуса, через час после его отлета начальник штаба пришел к нам в эскадрилью, собрал на беседу летчиков.
- Серьезные события назревают, товарищи, - сурово сказал Яков Петрович. Противник начал вести разведку аэродромов, железнодорожных узлов, перевозок. Первого июля разведчик появился над Вязьмой, второго - над Ржевом, четвертого и пятого побывал у самой Москвы. Активность противника, к сожалению, возрастает.
- Кому-нибудь доводилось встретить разведчика, подраться, сбить? интересуется Стунжас. - Какова обстановка с точки зрения тактики?
Николай Ульянович Стунжас особый у нас человек и летчик. Он тоже из молодых, но ему уже двадцать шесть. Однако дело не в возрасте. Он единственный в нашем полку человек с высшим образованием. До авиашколы был начальником цеха завода. По прибытии в полк его сразу назначили на должность командира звена и временна замполитом нашей эскадрильи. И он неплохо справлялся. Уже давно на эту должность приехал Акимцев, а мы по-прежнему, в силу привычки, а вернее, из уважения называем Стунжаса только по имени-отчеству и обращаемся как к старшему.
- Доводилось, - отвечает Топтыгин, - правда, не каждый раз удавалось сбивать, но летчики дерутся неплохо. Один совершил воздушный таран. ФамилияИмя.. Сейчас скажу, - застеснявшись, что забыл имя такого героя, Яков Петрович торопливо шарит в карманах, достает записную книжку, читает: Лейтенант Степан Гошко, с аэродрома Великие Луки. Таранил в районе Ржева. Разведчик шел на Москву. У Гошко отказало оружие...
Это был первый таран в период обороны столицы.
Фронтовая газета "За храбрость" несколько позже напишет: "Летчик Гошко вступил в воздушный бой с Хе-111, пилотируемым германским полковником. Поставив своей целью ни в коем случае не упустить врага, тов. Гошко самоотверженно бросился на него и протаранил". Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 июля 1941 года Степан Гошко был награжден орденом Ленина.
Через какое-то время газета снова напомнит о нем, о его боевых делах, о победах. И еще один раз. И будет молчать целых двадцать два года. Потому что Гошко уйдет из системы обороны Москвы, боевая судьба будет бросать его по полкам, по фронтам Великой Отечественной, но я не буду об этом знать и только буду помнить эту фамилию. А через двадцать два года, когда газеты будут писать о героях обороны Москвы, я буду собирать материал о Гошко, но мало чего найду, и чтобы хоть как-то понять душевный порыв героя, мысленно представлю себя в кабине "яка", на месте Степана Гошко, и напишу о нем заметку. И все время буду думать о том, куда же он все-таки делся, жив ли?
Пройдет еще восемь лет, и я его встречу. Мы будем бродить по осенним дождливым улицам небольшого подмосковного города, над которым когда-то летали и дрались, и майор запаса Степан Семенович Гошко, высокий седой мужчина с обгоревшим в воздушном бою лицом, как старому фронтовому товарищу, будет рассказывать мне о крутых поворотах своей судьбы и в течение целого вечера мы будем "летать" с ним "крыло к крылу" в районе Москвы и Демянска, над Ельцом и Ленинградом, над Псковом и Тарту...
Он расскажет, как падал в болото после воздушного боя и как выбирался оттуда с разбитыми плечом, рукой, головой. Как лечился и беспокоился, что небо ему закроют, И как воевал потом и снова лечился. Как в одном из воздушных боев восьми наших истребителей против восьми гитлеровцев летчики группы, которую он возглавлял, сбили семь "фокке-вульфов", а сами не получили ни единой царапины. Как перехитрил он однажды фашистского аса, а спустя какое-то время горел, хоронился от немцев в лесу, выбирался на свою территорию и не выбрался: ослеп, заблудился и, скитаясь, случайно вышел на хутор, занятый врагом, и попал в лагерь для русских военнопленных. Как потом освободили их наши танкисты. И как закончил войну, сделав последний полет в район Кенигсберга 9 мая, в день великой Победы.
Вспоминая, он будет называть имена боевых друзей, живых и погибших, вздрогнет и не сразу поверит, что один из погибших его товарищей - Володя Лапочкин - жив и здоров, ныне полковник запаса. И долго будет о нем расспрашивать. И только тогда мне станет известно, что Гошко, Титенков, Лапочкин - герои одного и того же полка, стоявшего в Кубинке.
Все это будет потом, а сейчас, вытянув длинную шею, начальник штаба с минуту молча глядит на нас, будто стараясь проникнуть в душу, и повторяет:
- В бою отказало оружие, и он, представьте, пошел на таран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Быть или не быть, так поставлен вопрос. Жить или не жить: мне, моим друзьям, Родине. Всему нашему народу. Дело наше правое, значит, придет она, наша победа. Придет! Мы сейчас же возьмемся за дело. С утра и до вечера будем летать, готовиться. Через месяц, уже подготовленных, нас перебросят на запад. Не только наш полк, но и другие. Мы надежно прикроем войска, и враг остановится... Таковы мои думы.
...Идет митинг. Люди выступают один за другим. Летчики, техники, механики. Негодуют. Изливают свое возмущение, свою боль: по ту сторону фронта у многих остались родные и близкие. Говорят о наших задачах. Надо больше летать. Как можно больше летать. Пилотировать в зоне. Стрелять. Надо в совершенстве владеть самолетом. Встреча с воздушным противником не за горами.
- Будем зорко охранять Москву от фашистской авиации! Вот наша задача в ответ на призыв партии, - подводит итог выступлений комиссар эскадрильи Василий Васильевич Акимцев.
Мы искренне удивились потом, когда узнали, что Писанко только двадцать шесть лет. Так здраво и зрело он оценил обстановку, наши возможности, так здорово взялся за дело. Над аэродромом закипели "бои", стрельбы по шар-пилотам. Конечно, очередь дошла не до всех. Но обстановка изменилась в корне. Все как-то сразу поняли, что дело боеготовности - дело не только общее, но и каждого в частности.
Началась борьба за боеготовность. Главной проблемой оказался запуск моторов. Техник стоял у крыла, подавая сигналы водителю автостартера. Тот осторожно подъезжал к самолету, целясь трубой со специальным захватом (храповиком) во втулку винта. Не доехав сантиметров пятнадцать-двадцать, останавливался. Техник прыгал на буфер, сцеплял захват со втулкой винта, водитель включал автостартер и раскручивал винт. Потом, когда мотор запускался, подавал машину назад.
Командир оказался не только человеком неуемное энергии, но и творческим, постоянно искал что-то новое.
Он сразу же вывез на спарке и выпустил ночью на боевом самолете командиров эскадрилий, их заместителей и даже часть командиров звеньев, подготовил их к ночному дежурству.
Мы стали знать о делах наших соседей, общую обстановку на фронтах. В полк прилетел кто-то из штаба авиакорпуса, через час после его отлета начальник штаба пришел к нам в эскадрилью, собрал на беседу летчиков.
- Серьезные события назревают, товарищи, - сурово сказал Яков Петрович. Противник начал вести разведку аэродромов, железнодорожных узлов, перевозок. Первого июля разведчик появился над Вязьмой, второго - над Ржевом, четвертого и пятого побывал у самой Москвы. Активность противника, к сожалению, возрастает.
- Кому-нибудь доводилось встретить разведчика, подраться, сбить? интересуется Стунжас. - Какова обстановка с точки зрения тактики?
Николай Ульянович Стунжас особый у нас человек и летчик. Он тоже из молодых, но ему уже двадцать шесть. Однако дело не в возрасте. Он единственный в нашем полку человек с высшим образованием. До авиашколы был начальником цеха завода. По прибытии в полк его сразу назначили на должность командира звена и временна замполитом нашей эскадрильи. И он неплохо справлялся. Уже давно на эту должность приехал Акимцев, а мы по-прежнему, в силу привычки, а вернее, из уважения называем Стунжаса только по имени-отчеству и обращаемся как к старшему.
- Доводилось, - отвечает Топтыгин, - правда, не каждый раз удавалось сбивать, но летчики дерутся неплохо. Один совершил воздушный таран. ФамилияИмя.. Сейчас скажу, - застеснявшись, что забыл имя такого героя, Яков Петрович торопливо шарит в карманах, достает записную книжку, читает: Лейтенант Степан Гошко, с аэродрома Великие Луки. Таранил в районе Ржева. Разведчик шел на Москву. У Гошко отказало оружие...
Это был первый таран в период обороны столицы.
Фронтовая газета "За храбрость" несколько позже напишет: "Летчик Гошко вступил в воздушный бой с Хе-111, пилотируемым германским полковником. Поставив своей целью ни в коем случае не упустить врага, тов. Гошко самоотверженно бросился на него и протаранил". Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 июля 1941 года Степан Гошко был награжден орденом Ленина.
Через какое-то время газета снова напомнит о нем, о его боевых делах, о победах. И еще один раз. И будет молчать целых двадцать два года. Потому что Гошко уйдет из системы обороны Москвы, боевая судьба будет бросать его по полкам, по фронтам Великой Отечественной, но я не буду об этом знать и только буду помнить эту фамилию. А через двадцать два года, когда газеты будут писать о героях обороны Москвы, я буду собирать материал о Гошко, но мало чего найду, и чтобы хоть как-то понять душевный порыв героя, мысленно представлю себя в кабине "яка", на месте Степана Гошко, и напишу о нем заметку. И все время буду думать о том, куда же он все-таки делся, жив ли?
Пройдет еще восемь лет, и я его встречу. Мы будем бродить по осенним дождливым улицам небольшого подмосковного города, над которым когда-то летали и дрались, и майор запаса Степан Семенович Гошко, высокий седой мужчина с обгоревшим в воздушном бою лицом, как старому фронтовому товарищу, будет рассказывать мне о крутых поворотах своей судьбы и в течение целого вечера мы будем "летать" с ним "крыло к крылу" в районе Москвы и Демянска, над Ельцом и Ленинградом, над Псковом и Тарту...
Он расскажет, как падал в болото после воздушного боя и как выбирался оттуда с разбитыми плечом, рукой, головой. Как лечился и беспокоился, что небо ему закроют, И как воевал потом и снова лечился. Как в одном из воздушных боев восьми наших истребителей против восьми гитлеровцев летчики группы, которую он возглавлял, сбили семь "фокке-вульфов", а сами не получили ни единой царапины. Как перехитрил он однажды фашистского аса, а спустя какое-то время горел, хоронился от немцев в лесу, выбирался на свою территорию и не выбрался: ослеп, заблудился и, скитаясь, случайно вышел на хутор, занятый врагом, и попал в лагерь для русских военнопленных. Как потом освободили их наши танкисты. И как закончил войну, сделав последний полет в район Кенигсберга 9 мая, в день великой Победы.
Вспоминая, он будет называть имена боевых друзей, живых и погибших, вздрогнет и не сразу поверит, что один из погибших его товарищей - Володя Лапочкин - жив и здоров, ныне полковник запаса. И долго будет о нем расспрашивать. И только тогда мне станет известно, что Гошко, Титенков, Лапочкин - герои одного и того же полка, стоявшего в Кубинке.
Все это будет потом, а сейчас, вытянув длинную шею, начальник штаба с минуту молча глядит на нас, будто стараясь проникнуть в душу, и повторяет:
- В бою отказало оружие, и он, представьте, пошел на таран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55