А им как раз и нужно, чтобы ты развернулся и "Чайки" остались одни. И получается, что ты связан по рукам и ногам, не имеешь свободы маневра. Хочешь схватиться с врагом, но не можешь. Ты можешь лишь огрызаться, а не драться по-настоящему.
Такова была ситуация. И все же мы оказались на высоте положения. Это на первый случай, когда Томилин нас выручал, и далеко не последний. И если мы оказались живыми в этом кромешном аду, что был под Москвой в сорок первом, то спасибо за это ему, командиру, не потерявшему в многочисленных боях ни одного ведомого.
Разбор полетов Томилин не откладывал в долгий ящик, проводил прямо у самолета, едва стащив с головы пропотевший в бою шлемофон. Помню, однажды сердито сверкая глазами, он процедил:
- Если меня собьют, то лишь из-за вас, слабаков. Мы промолчали. Но когда комэск немного оттаял, Ганя не замедлил "подъехать" с вопросом:
- Слово не воробей... Как вас понимать? Или мы действительно слабаки, или...
- Нет, безусловно, - перебил Ганю Томилин, - вы молодцы. С вами в огонь и воду. А ругаю не зря за ваши ошибки. Скажу откровенно, опасаюсь только немецких зенитчиков. Здорово бьют. Истребителей не опасаюсь. Трусливы, драться не любят. Сколько с ними встречались, ни разу не дали настоящего боя. Однако они коварны. Стараются зажать одного, ударить, крадучись из-за угла, неожиданно. Одним словом, шакалы. За позор посчитаю, если вдруг подобьют меня.
Этот день никогда не забудется.
На задание вышла группа в составе пяти экипажей: Шевчук, Малолетко, Хозяинов, Стунжас и Бочаров. Во главе - Николай Ульянович Стунжас. Предстояло нанести штурмовой удар по фашистским войскам в районе Волоколамска.
Они улетали, а мы остались: Томилин, я и Рубцов Сережа появился у нас в эскадрилье недавно. Не прибыл, как прибывают другие для дальнейшего продолжения службы, а именно появился случайно и неожиданно.
Рубцов - мой старый знакомый. Мы подружились в Борисоглебской авиашколе. Весельчак и балагур, он всегда что-то рассказывал, бурно жестикулируя и заразительно смеясь, и там, где он находился, всегда слышались взрывы смеха. Вместе мы пробыли недолго, месяца два: когда я начал учебу, ОР уже "ходил в старичках". В конце января прошлого года младший лейтенант Рубцов был направлен в одну из летных частей Киевского военного округа. Там он и встретил начало войны.
И вот Центральный аэродром. Октябрь. Находясь у своего МиГ-3, я увидел человека, идущего по нашей стоянке. Рослый, хорошо сложенный, несмотря на тяжелую летную одежду, он шел быстро, легко перепрыгивая через осенние лужи. Что-то знакомое показалось а его походке. Увидев меня, остановился и крикнул:
- Слушай, летчик! Где тут у вас штаб? Это был Сергей. Оказалось, что Томилин тоже знает его. Оба они воронежские, там же кончали аэроклуб, только в разное время, не раз встречались в Борисоглебской авиашколе.
- Оставайся у нас, - предложил ему Виктор Матвеевич.
- То есть?.. - не понял Рубцов.
- Обыкновенно, - не сморгнув, ответил Томилин, - будешь служить в нашей эскадрилье.
- Кто же меня отпустит?
- А кого тебе спрашивать? Полк-то твой где?
- В тылу. Пополняется.
- И еще неизвестно, куда пойдет, - продолжил Томилин, - может в тылу и останется. - В упор посмотрев на Сережу, сказал: - Здесь решается судьба Москвы. Великая честь.
- Я бы не против, но меня за дезертира сочтут.
- Чудак, - вмешался комиссар Акимцев, - кто же на фронт дезертирует?
И этим сразил Сережу. Рубцов должен был получить свою машину из заводского ремонта. Три дня он летал с нами на боевые задания на одном из наших самолетов, а на четвертый получил свой и... поставил его на левом фланге стоянки.
И вот мы сидим втроем, дожидаемся, пока вернутся наши товарищи.
- Думали мы, рассуждали... - как бы невзначай начинает Рубцов.
- Кто это мы? - насторожился Томилин. - И позвольте узнать, о чем?
- О составе звена, о боевых порядках... На земле мы частенько спорим об этом, но пока без особого результата. Привыкли к звену из трех самолетов. Впрочем, дело не только в привычке, а в том, что у немцев в звене четыре машины. Брать пример с врага? Но сейчас я говорю не об этом - просто об одном из полетов. Я и Шевчук пришли на линию фронта, чтобы прикрыть наши войска. Шевчук носился то вверх, то вниз, непрерывно меняя курсы. Чтобы не отстать от него, я переходил то вправо, то влево, срезая маршрут в момент разворота. Поэтому держался все время рядом. Он ни разу не смог от меня оторваться, хотя и старался.
После посадки Шевчук спросил:
- Можно ли так маневрировать в составе трех самолетов?
- Очевидно, нельзя.
И верно, нельзя. При развороте на максимальной скорости, например, влево, будучи при этом правым ведомым, я бы, конечно, отстал. Почему? Потому что радиус разворота моего самолета больше, чем радиус самолета ведущего. Чтобы не отстать, мне надо сменить место в строю - перейти во внутрь разворота. Но этого сделать нельзя: там находится левый ведомый...
Так мы рассуждали после того полета. Все вместе. А теперь говорим об этом Томилину. Он слушает совершенно спокойно, чуть усмехаясь. Смущенные, мы умолкаем.
- Какой же вывод?
По тону, каким был задан вопрос, понимаю: Томилин думал об этом не раз. Отвечаю как можно короче:
- В составе пары маневрировать лучше, проще.
- Верно, - соглашается Виктор Матвеевич и продолжает: - А если вас будет не двое, а четверо?
- Наши силы увеличатся вдвое, - отвечает Рубцов. - А чтобы сохранить высокую маневренность группы, четверку можно разбить на пары. И шестерку можно. И эскадрилью. Суть в том, чтобы в звене было не три самолета, а четыре. Чтобы было две пары, а не полторы. Чтобы не было третьего "лишнего", который отрывается при первом же резком маневре. И хуже всего, что третьим "лишним" становится то один, то другой ведомый, который мешает ведущему.
- Все верно, - говорит командир эскадрильи. - Вижу, продумали вопрос.
Ловим командира эскадрильи на слове:
- Какой же вывод?
Томилин хмурится. Нелегко привычки ломать: всю жизнь звено состояло из трех самолетов. А главное, вроде бы у немцев надо учиться, пример брать.
- Причем здесь немцы? - кипятится Рубцов, - вы же сами не раз говорили, что тактика - дело творческое, что она не любит застоя, шаблона, что бои надо анализировать, а опыт систематизировать...
- Понес, понес, - Томилин поморщился, передразнил Сережу. - Анализировать, систематизировать...
Вижу, Рубцов что-то хочет сказать, но никак не решится. Замечает это и Виктор Матвеевич. Наконец, спрашивает:
- Что у тебя там? - взглядом уперся в Сережин лоб. - Давай, выкладывай.
- Мы вот все говорим, - решившись, начинает, Рубцов, - что нам ни к чему, дескать, учиться у немцев. А почему бы и нет? Ведь учиться, я так понимаю, это не значит слепо во всем подражать. Учиться - значит перенимать приемы мастерства, а овладев каким-то приемом, не смотреть на него, как на нечто незыблемое, навсегда узаконенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Такова была ситуация. И все же мы оказались на высоте положения. Это на первый случай, когда Томилин нас выручал, и далеко не последний. И если мы оказались живыми в этом кромешном аду, что был под Москвой в сорок первом, то спасибо за это ему, командиру, не потерявшему в многочисленных боях ни одного ведомого.
Разбор полетов Томилин не откладывал в долгий ящик, проводил прямо у самолета, едва стащив с головы пропотевший в бою шлемофон. Помню, однажды сердито сверкая глазами, он процедил:
- Если меня собьют, то лишь из-за вас, слабаков. Мы промолчали. Но когда комэск немного оттаял, Ганя не замедлил "подъехать" с вопросом:
- Слово не воробей... Как вас понимать? Или мы действительно слабаки, или...
- Нет, безусловно, - перебил Ганю Томилин, - вы молодцы. С вами в огонь и воду. А ругаю не зря за ваши ошибки. Скажу откровенно, опасаюсь только немецких зенитчиков. Здорово бьют. Истребителей не опасаюсь. Трусливы, драться не любят. Сколько с ними встречались, ни разу не дали настоящего боя. Однако они коварны. Стараются зажать одного, ударить, крадучись из-за угла, неожиданно. Одним словом, шакалы. За позор посчитаю, если вдруг подобьют меня.
Этот день никогда не забудется.
На задание вышла группа в составе пяти экипажей: Шевчук, Малолетко, Хозяинов, Стунжас и Бочаров. Во главе - Николай Ульянович Стунжас. Предстояло нанести штурмовой удар по фашистским войскам в районе Волоколамска.
Они улетали, а мы остались: Томилин, я и Рубцов Сережа появился у нас в эскадрилье недавно. Не прибыл, как прибывают другие для дальнейшего продолжения службы, а именно появился случайно и неожиданно.
Рубцов - мой старый знакомый. Мы подружились в Борисоглебской авиашколе. Весельчак и балагур, он всегда что-то рассказывал, бурно жестикулируя и заразительно смеясь, и там, где он находился, всегда слышались взрывы смеха. Вместе мы пробыли недолго, месяца два: когда я начал учебу, ОР уже "ходил в старичках". В конце января прошлого года младший лейтенант Рубцов был направлен в одну из летных частей Киевского военного округа. Там он и встретил начало войны.
И вот Центральный аэродром. Октябрь. Находясь у своего МиГ-3, я увидел человека, идущего по нашей стоянке. Рослый, хорошо сложенный, несмотря на тяжелую летную одежду, он шел быстро, легко перепрыгивая через осенние лужи. Что-то знакомое показалось а его походке. Увидев меня, остановился и крикнул:
- Слушай, летчик! Где тут у вас штаб? Это был Сергей. Оказалось, что Томилин тоже знает его. Оба они воронежские, там же кончали аэроклуб, только в разное время, не раз встречались в Борисоглебской авиашколе.
- Оставайся у нас, - предложил ему Виктор Матвеевич.
- То есть?.. - не понял Рубцов.
- Обыкновенно, - не сморгнув, ответил Томилин, - будешь служить в нашей эскадрилье.
- Кто же меня отпустит?
- А кого тебе спрашивать? Полк-то твой где?
- В тылу. Пополняется.
- И еще неизвестно, куда пойдет, - продолжил Томилин, - может в тылу и останется. - В упор посмотрев на Сережу, сказал: - Здесь решается судьба Москвы. Великая честь.
- Я бы не против, но меня за дезертира сочтут.
- Чудак, - вмешался комиссар Акимцев, - кто же на фронт дезертирует?
И этим сразил Сережу. Рубцов должен был получить свою машину из заводского ремонта. Три дня он летал с нами на боевые задания на одном из наших самолетов, а на четвертый получил свой и... поставил его на левом фланге стоянки.
И вот мы сидим втроем, дожидаемся, пока вернутся наши товарищи.
- Думали мы, рассуждали... - как бы невзначай начинает Рубцов.
- Кто это мы? - насторожился Томилин. - И позвольте узнать, о чем?
- О составе звена, о боевых порядках... На земле мы частенько спорим об этом, но пока без особого результата. Привыкли к звену из трех самолетов. Впрочем, дело не только в привычке, а в том, что у немцев в звене четыре машины. Брать пример с врага? Но сейчас я говорю не об этом - просто об одном из полетов. Я и Шевчук пришли на линию фронта, чтобы прикрыть наши войска. Шевчук носился то вверх, то вниз, непрерывно меняя курсы. Чтобы не отстать от него, я переходил то вправо, то влево, срезая маршрут в момент разворота. Поэтому держался все время рядом. Он ни разу не смог от меня оторваться, хотя и старался.
После посадки Шевчук спросил:
- Можно ли так маневрировать в составе трех самолетов?
- Очевидно, нельзя.
И верно, нельзя. При развороте на максимальной скорости, например, влево, будучи при этом правым ведомым, я бы, конечно, отстал. Почему? Потому что радиус разворота моего самолета больше, чем радиус самолета ведущего. Чтобы не отстать, мне надо сменить место в строю - перейти во внутрь разворота. Но этого сделать нельзя: там находится левый ведомый...
Так мы рассуждали после того полета. Все вместе. А теперь говорим об этом Томилину. Он слушает совершенно спокойно, чуть усмехаясь. Смущенные, мы умолкаем.
- Какой же вывод?
По тону, каким был задан вопрос, понимаю: Томилин думал об этом не раз. Отвечаю как можно короче:
- В составе пары маневрировать лучше, проще.
- Верно, - соглашается Виктор Матвеевич и продолжает: - А если вас будет не двое, а четверо?
- Наши силы увеличатся вдвое, - отвечает Рубцов. - А чтобы сохранить высокую маневренность группы, четверку можно разбить на пары. И шестерку можно. И эскадрилью. Суть в том, чтобы в звене было не три самолета, а четыре. Чтобы было две пары, а не полторы. Чтобы не было третьего "лишнего", который отрывается при первом же резком маневре. И хуже всего, что третьим "лишним" становится то один, то другой ведомый, который мешает ведущему.
- Все верно, - говорит командир эскадрильи. - Вижу, продумали вопрос.
Ловим командира эскадрильи на слове:
- Какой же вывод?
Томилин хмурится. Нелегко привычки ломать: всю жизнь звено состояло из трех самолетов. А главное, вроде бы у немцев надо учиться, пример брать.
- Причем здесь немцы? - кипятится Рубцов, - вы же сами не раз говорили, что тактика - дело творческое, что она не любит застоя, шаблона, что бои надо анализировать, а опыт систематизировать...
- Понес, понес, - Томилин поморщился, передразнил Сережу. - Анализировать, систематизировать...
Вижу, Рубцов что-то хочет сказать, но никак не решится. Замечает это и Виктор Матвеевич. Наконец, спрашивает:
- Что у тебя там? - взглядом уперся в Сережин лоб. - Давай, выкладывай.
- Мы вот все говорим, - решившись, начинает, Рубцов, - что нам ни к чему, дескать, учиться у немцев. А почему бы и нет? Ведь учиться, я так понимаю, это не значит слепо во всем подражать. Учиться - значит перенимать приемы мастерства, а овладев каким-то приемом, не смотреть на него, как на нечто незыблемое, навсегда узаконенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55