.." Говорили, словно клялись.
Все это было недавно - второго, а может, третьего декабря. Дни перепутались - столько летаем. Но пятое декабря - исторический день. Его нельзя перепутать с другими, хотя начинался он так же, как обычные будни войны.
Зачехлив самолеты, мы разошлись по своим местам. Техники - в технический домик, летчики - в летный. Пока не получили боевую задачу, надо поспать. Мы всегда досыпаем здесь, на стоянке. Ночи нам не хватает. Намучившись за день, долго не можем уснуть. Стоит только забыться, и сразу - кошмарный сон. Один и тот же. Меня сбивают зенитки, и всегда на большой высоте. На пылающей машине пытаюсь врезаться в скопление техники, и никак не могу - самолет сгорает раньше, чем достигает земли. Я едва успеваю дернуть кольцо парашюта. И сразу кругом фашисты. Начинаю стрелять, но в пистолете задержка. Пытаюсь устранить ее, оружие рассыпается на отдельные части. Волосатые руки врагов тянутся к горлу. Просыпаюсь в холодном поту...
Сегодня ночью кричал Бочаров. Тихо, жутко, без слов. Я не выдержал, разбудил его. Он сел, опустил на пол босые ноги. Сидит, никак не придет в себя. А мне стало смешно. Спрашиваю:
- Наверное, в плен попал?
- Попал... А пистолет, как назло, дает осечку за осечкой.
- Нам снится один и тот же кошмар. Может, между нами Ганьку положим?
Бочаров улыбается шутке, но соглашается:
- Ладно.
Гане можно лишь позавидовать: не нервы у него - железные прутья. Спит при любых обстоятельствах. Поэтому бодрый всегда, веселый. Вот и сейчас берет патефон, заводит.
- "Деревенские ласточки"... Пусть пощебечут. Вы подремлете пока, а я послушаю.
И вот уже мерно дышит Бочаров, затихает Рубцов Сережа, поудобнее ложится Шевчук. Его рабочее место - на командном пункте эскадрильи, но поспать он приходит сюда. Там, говорит, уснуть невозможно. Как соберутся, так и пошел разговор: комиссар - о политике, командир - о тактике.
Тишина, только льется тихая музыка. И вдруг открывается дверь. На пороге посыльный.
- Шевчук и Рубцов к командиру!
Рабочий день начинается. Сонливость будто снимает рукой. Сережа и Толя быстро уходят. Мимо двери с шумом бегут механики, техники. Все ясно - пара сейчас пойдет на разведку.
В воздухе плотная дымка. Ее называют московской, промышленной. Дымка неотъемлемая часть неба столицы. Иногда она поднимается до трех-четырех тысяч метров. Снег" от нее становится черным вокруг Москвы. И только при сильном ветре небо столицы бывает чистым, прозрачным.
Сейчас дымка смешалась с дымом подмосковных пожаров. На высоте тысячи метров удушливый запах гари проникает в кабину, разъедает глаза. Но несмотря на это, разведчики идут на Истру. Они непрерывно меняют курс, сохраняя лишь общее направление, маневрируют по высотам, следят за пространством вокруг. Ничто не должно ускользнуть от зоркого глаза, ибо от Истры начинается разведка вражеских войск.
Здесь частенько шныряют Ме-109, прилетая, очевидно, с алферьевского или клинского аэродромов. Летают они, как правило, парами, стараясь перехватить наши бомбардировщики и штурмовики, идущие на запад, или на обратном пути. В бой не вступают, делают только одну атаку и сразу уходят. Бьют неожиданно, когда наши считают себя в безопасности над своей территорией. Так они подловили Стунжаса, Малолетко...
Вот их-то, вражеских перехватчиков, и стараются увидеть наши разведчики, чтобы избежать встречи с ними: вступишь в бой - не выполнишь основное задание.
В трех-четырех километрах от Истры Шевчук и Рубцов обнаружили пару Ме-109. Они следовали курсом на юг, по дороге Истра - Звенигород. На фоне дымки и солнца им трудно было увидеть наших разведчиков, но чтобы не ошибиться и не попасть под удар вражеских летчиков, надо было проследить за их полетом.
Шевчук и Рубцов направились вслед. Заметили фашисты опасность или нет? Чтобы убедиться в этом, Шевчук решил имитировать атаку. Он добавил обороты мотору и устремился вдогон. Расстояние сокращалось с каждой секундой. Две тысячи метров. Полторы. Немцы шли спокойно.
Рубцову уже знакомо гордое чувство победы, на его счету несколько сбитых фашистских машин. Победы доставались ему нелегко. А сейчас "мессы" идут по прямой - подходи и стреляй. Не упускать же такую возможность. Обгоняя ведущего, Сергей несется вперед. Прежде чем нанести удар, по привычке, почти инстинктивно оглядывается - нет ли опасности. Есть: сзади еще одна пара Ме-109. Освещенные солнцем, они видны, как на ладони. Именно эти "мессы", прикрываясь лучами, пойдут в атаку. Вот почему первая пара - приманка проявляет буквально железную выдержку.
Боевым разворотом Шевчук и Рубцов выходят фашистам навстречу. Теперь "мессершмитты" несколько ниже и справа. Они заметались, оказавшись в явно неподходящих условиях, но поздно - Рубцов уже атакует, открывает огонь.
- Молодец! - кричит Шевчук товарищу, заметив, как желтоносый, вращаясь, падает.
Напарник сбитого, бросив машину вниз, рванулся вслед за ушедшей парой.
Развернувшись над Истрой, "миги" идут в направлении Крюково - станции Ленинградской железной дороги. Несколько дней подряд за эту станцию шли бои, а сейчас туда направляется мотопехота гитлеровцев. Увидев наших разведчиков, немцы бегут с дороги, прячутся под кронами сосен. "Ух, гады, сколько их поналезло", - слышит Шевчук голос ведомого по радио. У него буквально чешутся пальцы - так ему хочется бросить машину в пике, ударить из пулеметов по фашистским солдатам.
От Крюково курсом на северо-запад вышли на Истринское водохранилище, к населенному пункту Локотово, оттуда - на Солнечногорск, затем развернулись над озером и понеслись на юг, к Москве.
Где бы ни шли, всюду фашистская техника: танки, пушки, автомашины. На проселочных дорогах и большаках, на шоссе, в населенных пунктах, в лесу. Затаившаяся и на переходах, в движении. Живая, изрыгающая огонь и смерть, и мертвая - сожженная или разбитая. Местами разведчики проносились над кладбищами немецких машин. И Сережа Рубцов, простой воронежский парень, видевший своими глазами нужду конца двадцатых и начала тридцатых годов, участник комсомольских походов за бережливость, привыкший собирать хлебные крошки в ладонь, невольно подумал, что вся эта техника, эти машины, и те, что вчера еще были сильными, грозными, а ныне стали бесформенной грудой лома, и те, которым еще предстоит им стать - все это деньги, страшно большие ^деньги, все это сила и пот человека труда, кем бы он ни был, в какой бы стране ни родился. И что вся эта военная техника по существу могла и должна быть не военной, а мирной, должна бы не жечь, убивать и давить, а ходить по мирным дорогам, по мирным полям и приносить не зло и смерть человеку, а только добро и радость.
- Не то еще будет! - услышал Сергей. Значит, Шевчук думал о том же, только немного иначе, и в душе с ним согласился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Все это было недавно - второго, а может, третьего декабря. Дни перепутались - столько летаем. Но пятое декабря - исторический день. Его нельзя перепутать с другими, хотя начинался он так же, как обычные будни войны.
Зачехлив самолеты, мы разошлись по своим местам. Техники - в технический домик, летчики - в летный. Пока не получили боевую задачу, надо поспать. Мы всегда досыпаем здесь, на стоянке. Ночи нам не хватает. Намучившись за день, долго не можем уснуть. Стоит только забыться, и сразу - кошмарный сон. Один и тот же. Меня сбивают зенитки, и всегда на большой высоте. На пылающей машине пытаюсь врезаться в скопление техники, и никак не могу - самолет сгорает раньше, чем достигает земли. Я едва успеваю дернуть кольцо парашюта. И сразу кругом фашисты. Начинаю стрелять, но в пистолете задержка. Пытаюсь устранить ее, оружие рассыпается на отдельные части. Волосатые руки врагов тянутся к горлу. Просыпаюсь в холодном поту...
Сегодня ночью кричал Бочаров. Тихо, жутко, без слов. Я не выдержал, разбудил его. Он сел, опустил на пол босые ноги. Сидит, никак не придет в себя. А мне стало смешно. Спрашиваю:
- Наверное, в плен попал?
- Попал... А пистолет, как назло, дает осечку за осечкой.
- Нам снится один и тот же кошмар. Может, между нами Ганьку положим?
Бочаров улыбается шутке, но соглашается:
- Ладно.
Гане можно лишь позавидовать: не нервы у него - железные прутья. Спит при любых обстоятельствах. Поэтому бодрый всегда, веселый. Вот и сейчас берет патефон, заводит.
- "Деревенские ласточки"... Пусть пощебечут. Вы подремлете пока, а я послушаю.
И вот уже мерно дышит Бочаров, затихает Рубцов Сережа, поудобнее ложится Шевчук. Его рабочее место - на командном пункте эскадрильи, но поспать он приходит сюда. Там, говорит, уснуть невозможно. Как соберутся, так и пошел разговор: комиссар - о политике, командир - о тактике.
Тишина, только льется тихая музыка. И вдруг открывается дверь. На пороге посыльный.
- Шевчук и Рубцов к командиру!
Рабочий день начинается. Сонливость будто снимает рукой. Сережа и Толя быстро уходят. Мимо двери с шумом бегут механики, техники. Все ясно - пара сейчас пойдет на разведку.
В воздухе плотная дымка. Ее называют московской, промышленной. Дымка неотъемлемая часть неба столицы. Иногда она поднимается до трех-четырех тысяч метров. Снег" от нее становится черным вокруг Москвы. И только при сильном ветре небо столицы бывает чистым, прозрачным.
Сейчас дымка смешалась с дымом подмосковных пожаров. На высоте тысячи метров удушливый запах гари проникает в кабину, разъедает глаза. Но несмотря на это, разведчики идут на Истру. Они непрерывно меняют курс, сохраняя лишь общее направление, маневрируют по высотам, следят за пространством вокруг. Ничто не должно ускользнуть от зоркого глаза, ибо от Истры начинается разведка вражеских войск.
Здесь частенько шныряют Ме-109, прилетая, очевидно, с алферьевского или клинского аэродромов. Летают они, как правило, парами, стараясь перехватить наши бомбардировщики и штурмовики, идущие на запад, или на обратном пути. В бой не вступают, делают только одну атаку и сразу уходят. Бьют неожиданно, когда наши считают себя в безопасности над своей территорией. Так они подловили Стунжаса, Малолетко...
Вот их-то, вражеских перехватчиков, и стараются увидеть наши разведчики, чтобы избежать встречи с ними: вступишь в бой - не выполнишь основное задание.
В трех-четырех километрах от Истры Шевчук и Рубцов обнаружили пару Ме-109. Они следовали курсом на юг, по дороге Истра - Звенигород. На фоне дымки и солнца им трудно было увидеть наших разведчиков, но чтобы не ошибиться и не попасть под удар вражеских летчиков, надо было проследить за их полетом.
Шевчук и Рубцов направились вслед. Заметили фашисты опасность или нет? Чтобы убедиться в этом, Шевчук решил имитировать атаку. Он добавил обороты мотору и устремился вдогон. Расстояние сокращалось с каждой секундой. Две тысячи метров. Полторы. Немцы шли спокойно.
Рубцову уже знакомо гордое чувство победы, на его счету несколько сбитых фашистских машин. Победы доставались ему нелегко. А сейчас "мессы" идут по прямой - подходи и стреляй. Не упускать же такую возможность. Обгоняя ведущего, Сергей несется вперед. Прежде чем нанести удар, по привычке, почти инстинктивно оглядывается - нет ли опасности. Есть: сзади еще одна пара Ме-109. Освещенные солнцем, они видны, как на ладони. Именно эти "мессы", прикрываясь лучами, пойдут в атаку. Вот почему первая пара - приманка проявляет буквально железную выдержку.
Боевым разворотом Шевчук и Рубцов выходят фашистам навстречу. Теперь "мессершмитты" несколько ниже и справа. Они заметались, оказавшись в явно неподходящих условиях, но поздно - Рубцов уже атакует, открывает огонь.
- Молодец! - кричит Шевчук товарищу, заметив, как желтоносый, вращаясь, падает.
Напарник сбитого, бросив машину вниз, рванулся вслед за ушедшей парой.
Развернувшись над Истрой, "миги" идут в направлении Крюково - станции Ленинградской железной дороги. Несколько дней подряд за эту станцию шли бои, а сейчас туда направляется мотопехота гитлеровцев. Увидев наших разведчиков, немцы бегут с дороги, прячутся под кронами сосен. "Ух, гады, сколько их поналезло", - слышит Шевчук голос ведомого по радио. У него буквально чешутся пальцы - так ему хочется бросить машину в пике, ударить из пулеметов по фашистским солдатам.
От Крюково курсом на северо-запад вышли на Истринское водохранилище, к населенному пункту Локотово, оттуда - на Солнечногорск, затем развернулись над озером и понеслись на юг, к Москве.
Где бы ни шли, всюду фашистская техника: танки, пушки, автомашины. На проселочных дорогах и большаках, на шоссе, в населенных пунктах, в лесу. Затаившаяся и на переходах, в движении. Живая, изрыгающая огонь и смерть, и мертвая - сожженная или разбитая. Местами разведчики проносились над кладбищами немецких машин. И Сережа Рубцов, простой воронежский парень, видевший своими глазами нужду конца двадцатых и начала тридцатых годов, участник комсомольских походов за бережливость, привыкший собирать хлебные крошки в ладонь, невольно подумал, что вся эта техника, эти машины, и те, что вчера еще были сильными, грозными, а ныне стали бесформенной грудой лома, и те, которым еще предстоит им стать - все это деньги, страшно большие ^деньги, все это сила и пот человека труда, кем бы он ни был, в какой бы стране ни родился. И что вся эта военная техника по существу могла и должна быть не военной, а мирной, должна бы не жечь, убивать и давить, а ходить по мирным дорогам, по мирным полям и приносить не зло и смерть человеку, а только добро и радость.
- Не то еще будет! - услышал Сергей. Значит, Шевчук думал о том же, только немного иначе, и в душе с ним согласился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55