негиперболичность формы уравновешивается гиперболичностью содержания. Впрочем, оба эти оборота могут приравниваться друг и другу и употребляться без семантических различий на основе общего смысла тотальности.
Антонимы часто суммируются в художественном тексте и "приводятся к общему знаменателю". Синтаксически это оформляется как сочинительный ряд при общем члене предложения:
Крик разлук и встреч
Ты, окно в ночи!
М. И. Цветаева
Ни душ, ни рыб не мил ему улов.
И .-Северянин. Алексей Н. Толстой
У человека разлуки и встречи исторгают не один и тот же крик, зато ночное окно отвечает на них одинаково - светом. Само окно безучастно к тому, что за ним происходит, но свет в нем - знак живых человеческих чувств. Во втором примере союз "ни" фактически означает "и". А.Н. Толстой утверждает И.-Северянин - это не "рыбак" и не "апостол", его одинаково мало интересуют вещи и священные, и сугубо утилитарные. В последнем случае слова антонимичны не в буквальных, а в аллегорических своих значениях. Срав. с контекстом, в котором они прямо противопоставляются :
Конечно,
почтенная вещь - рыбачить.
Вытащить сеть.
В сетях осетры б!
Но труд поэтов - почтенный паче
людей живых ловить, а не рыб
В.В. Маяковский. Поэт рабочий.
Между прочим, в заглавии этого стихотворения объединены понятия, которые сначала (следуя общепринятому мнению) репрезентируются как антонимы - тоже окказиональные, а не словарные, - затем же синонимизируются.
Еще одна функция антонимии - передача смысла взаимоисключения:
Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию
- ностальгию по настоящему.
А.А. Вознесенский. Ностальгия по настоящему
Взаимоисключающая семантика существительных подчеркивается синтаксическими средствами - бессоюзием, оформленным тире, а также анадиплосисом, т.е. совпадением окончания одной строки и начала другой. Ана-диплосис одновременно является здесь хиазмом, т.е. "крестообразным" расположением компонентов: субстантив + "ностальгия" - "ностальгия" + субстантив. Таким образом, антонимия заключается в рамки жесткой конструкции, которая максимально ее заостряет.
Антонимия может выражать ограничительный смысл - напр., в том же стихотворении:
Будто послушник хочет к господу,
ну а доступ лишь к настоятелю
Так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.
Как и в трех предыдущих примерах, антонимия здесь окказиональная, а не словарная.
Антонимией передается крайняя глубинная противоречивость чего-либо это характерная черта философского текста, в частности - медитативной лирики (размышлений поэта):
И в зле добро, и в добром злоба
И.-Северянин. Промельк
Вероятно, это реминисценция (неточное воспроизведение) шекспировской формулы "Праведность омерзительна, мерзость праведна" ("Макбет")
Fаiг is foul, foul is fair
или, как в большинстве русских переводов, "Зло есть добро, добро есть зло".
Эффект глобального противоречия производят тексты, в которых сконцентрированы различные функции антонимии:
Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили не иначе как в превосходной степени.
Ч. Диккенс. Повесть о двух городах. Перевод С. Боброва12 и М. Богословской
Диккенс говорит о Великой Французской революции - времени, перенасыщенном антиномиями. Оппозиции "самое прекрасное время/самое злосчастное время", "мудрость/безумие", "вера/безверие", "свет/тьма", "весна надежд/стужа отчаяния" контрарны и выражают взаимоисключающие понятия, смысл которых не вполне ясен. Им можно дать следующее толкование. Сочетания "век мудрости" и "век безумия" составляют парадокс: мудрость просветителей обернулась безумием их "эпигонов". "Свет" и "тьма", "весна надежд" и "стужа отчаяния" - это чередующиеся состояния, поскольку оформлены лексикой, имеющей отношение к природной цикличности. Зато "вера" и "безверие", по-видимому, не сменяли друг друга, а составляли "единство противоположностей", ядро духовной жизни той эпохи: просветители отрицали христианского Бога, но учредили культ Верховного Существа. Наконец, обороты "самое прекрасное время" и "самое злосчастное время" могут выражать и крайнюю, предельную противоречивость эпохи, осознаваемую автором почти век спустя. Но это могут быть и односторонние восприятия эпохи, относящиеся к разным людям, и сведенные автором воедино (в последнем случае эти характеристики не дополняют, а словно вытесняют друг друга). В пользу такого прочтения говорит дальнейший текст: "самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем (времени - А. Ф.) - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили (...) в превосходной степени".
Отметим еще одну деталь этого фрагмента. Он не просто противоречив, его противоречивость динамична. Она постепенно захватывает, вовлекает в свою орбиту все более крупные текстовые блоки. Начинаясь на уровне лексем, она распространяется на словосочетания ("весна надежд"/ "стужа отчаяния", и далее: "то витали в небесах"/"то обрушивались в преисподнюю") и даже фразы ("у нас было все впереди"/"у нас впереди ничего не было" ). Более того, сам текст насыщается смыслом какой-то глобальной - и очень изящно выраженной парадоксальностью. Обилие антонимов как будто указывает на исключительность описываемой эпохи, но тут же делается вывод о ее обыкновенности: "словом, время это было очень похоже на нынешнее".
Извиняемся за некоторый "вульгарный социологизм" интерпретации, но можно сказать, что эта насыщенность текста антонимией создает образ "противостояния классов", "общественных противоречий", а выход антонимии за пределы фрагмента, характеризующего Век Просвещения, воспринимается как "эхо" Революции, "качание" поколебленного ею мира.
Антонимические отношения динамизируются также за счет хиазма -напр.,
Я царь - я раб - я червь - я Бог!
Г.Р. Державин. Бог
Высокое и низкое здесь не просто чередуются. Без последнего элемента эта цепочка выглядит как антиклимакс, т. е. постепенное понижение, ослабление чего-либо (в данном случае ослабляется семантика могущества и силы: "червь" - это, разумеется, не животное, а "парий", еще более ничтожный, чем раб). Но когда появляется слово "Бог", смысл всей строки меняется. Строка распадается на две квази-симметричные части, соотносящиеся друг с другом, но не равнозначные. Вторая половина гиперболи-зует первую, поскольку элементы первой - по крайней мере, на вербальном уровне являются социально значимыми, "человеческими" терминами, а лексемы второй вырываются за границы человеческого мира и социума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Антонимы часто суммируются в художественном тексте и "приводятся к общему знаменателю". Синтаксически это оформляется как сочинительный ряд при общем члене предложения:
Крик разлук и встреч
Ты, окно в ночи!
М. И. Цветаева
Ни душ, ни рыб не мил ему улов.
И .-Северянин. Алексей Н. Толстой
У человека разлуки и встречи исторгают не один и тот же крик, зато ночное окно отвечает на них одинаково - светом. Само окно безучастно к тому, что за ним происходит, но свет в нем - знак живых человеческих чувств. Во втором примере союз "ни" фактически означает "и". А.Н. Толстой утверждает И.-Северянин - это не "рыбак" и не "апостол", его одинаково мало интересуют вещи и священные, и сугубо утилитарные. В последнем случае слова антонимичны не в буквальных, а в аллегорических своих значениях. Срав. с контекстом, в котором они прямо противопоставляются :
Конечно,
почтенная вещь - рыбачить.
Вытащить сеть.
В сетях осетры б!
Но труд поэтов - почтенный паче
людей живых ловить, а не рыб
В.В. Маяковский. Поэт рабочий.
Между прочим, в заглавии этого стихотворения объединены понятия, которые сначала (следуя общепринятому мнению) репрезентируются как антонимы - тоже окказиональные, а не словарные, - затем же синонимизируются.
Еще одна функция антонимии - передача смысла взаимоисключения:
Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию
- ностальгию по настоящему.
А.А. Вознесенский. Ностальгия по настоящему
Взаимоисключающая семантика существительных подчеркивается синтаксическими средствами - бессоюзием, оформленным тире, а также анадиплосисом, т.е. совпадением окончания одной строки и начала другой. Ана-диплосис одновременно является здесь хиазмом, т.е. "крестообразным" расположением компонентов: субстантив + "ностальгия" - "ностальгия" + субстантив. Таким образом, антонимия заключается в рамки жесткой конструкции, которая максимально ее заостряет.
Антонимия может выражать ограничительный смысл - напр., в том же стихотворении:
Будто послушник хочет к господу,
ну а доступ лишь к настоятелю
Так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.
Как и в трех предыдущих примерах, антонимия здесь окказиональная, а не словарная.
Антонимией передается крайняя глубинная противоречивость чего-либо это характерная черта философского текста, в частности - медитативной лирики (размышлений поэта):
И в зле добро, и в добром злоба
И.-Северянин. Промельк
Вероятно, это реминисценция (неточное воспроизведение) шекспировской формулы "Праведность омерзительна, мерзость праведна" ("Макбет")
Fаiг is foul, foul is fair
или, как в большинстве русских переводов, "Зло есть добро, добро есть зло".
Эффект глобального противоречия производят тексты, в которых сконцентрированы различные функции антонимии:
Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили не иначе как в превосходной степени.
Ч. Диккенс. Повесть о двух городах. Перевод С. Боброва12 и М. Богословской
Диккенс говорит о Великой Французской революции - времени, перенасыщенном антиномиями. Оппозиции "самое прекрасное время/самое злосчастное время", "мудрость/безумие", "вера/безверие", "свет/тьма", "весна надежд/стужа отчаяния" контрарны и выражают взаимоисключающие понятия, смысл которых не вполне ясен. Им можно дать следующее толкование. Сочетания "век мудрости" и "век безумия" составляют парадокс: мудрость просветителей обернулась безумием их "эпигонов". "Свет" и "тьма", "весна надежд" и "стужа отчаяния" - это чередующиеся состояния, поскольку оформлены лексикой, имеющей отношение к природной цикличности. Зато "вера" и "безверие", по-видимому, не сменяли друг друга, а составляли "единство противоположностей", ядро духовной жизни той эпохи: просветители отрицали христианского Бога, но учредили культ Верховного Существа. Наконец, обороты "самое прекрасное время" и "самое злосчастное время" могут выражать и крайнюю, предельную противоречивость эпохи, осознаваемую автором почти век спустя. Но это могут быть и односторонние восприятия эпохи, относящиеся к разным людям, и сведенные автором воедино (в последнем случае эти характеристики не дополняют, а словно вытесняют друг друга). В пользу такого прочтения говорит дальнейший текст: "самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем (времени - А. Ф.) - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили (...) в превосходной степени".
Отметим еще одну деталь этого фрагмента. Он не просто противоречив, его противоречивость динамична. Она постепенно захватывает, вовлекает в свою орбиту все более крупные текстовые блоки. Начинаясь на уровне лексем, она распространяется на словосочетания ("весна надежд"/ "стужа отчаяния", и далее: "то витали в небесах"/"то обрушивались в преисподнюю") и даже фразы ("у нас было все впереди"/"у нас впереди ничего не было" ). Более того, сам текст насыщается смыслом какой-то глобальной - и очень изящно выраженной парадоксальностью. Обилие антонимов как будто указывает на исключительность описываемой эпохи, но тут же делается вывод о ее обыкновенности: "словом, время это было очень похоже на нынешнее".
Извиняемся за некоторый "вульгарный социологизм" интерпретации, но можно сказать, что эта насыщенность текста антонимией создает образ "противостояния классов", "общественных противоречий", а выход антонимии за пределы фрагмента, характеризующего Век Просвещения, воспринимается как "эхо" Революции, "качание" поколебленного ею мира.
Антонимические отношения динамизируются также за счет хиазма -напр.,
Я царь - я раб - я червь - я Бог!
Г.Р. Державин. Бог
Высокое и низкое здесь не просто чередуются. Без последнего элемента эта цепочка выглядит как антиклимакс, т. е. постепенное понижение, ослабление чего-либо (в данном случае ослабляется семантика могущества и силы: "червь" - это, разумеется, не животное, а "парий", еще более ничтожный, чем раб). Но когда появляется слово "Бог", смысл всей строки меняется. Строка распадается на две квази-симметричные части, соотносящиеся друг с другом, но не равнозначные. Вторая половина гиперболи-зует первую, поскольку элементы первой - по крайней мере, на вербальном уровне являются социально значимыми, "человеческими" терминами, а лексемы второй вырываются за границы человеческого мира и социума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39