Ф. Преображенский - безусловно, не "осел", но он действительно стар и в самом деле совершил серьезную ошибку по принципу "На всякого мудреца довольно простоты".
В заключение рассмотрим вопрос об устойчивых фольклорных определениях. Обычно их относят к эпитетам без оговорок, но если мы условились считать эпитетами только метафорические определения, то следует определить, есть ли непрямое значение в таких формулировках, как "синее море", "белые руки" и т. п. На первый взгляд, нет, эти значения буквальны. Однако вот рассуждение Б.В. Томашевского: "В сказке о рыбаке и рыбке" Пушкина, когда старик приходит к морю, он находит море в разном состоянии, в зависимости от степени дерзкой настойчивости в просьбах старухи. Одно из этих состояний Пушкин определяет выражением "почернело синее море". Почему возможно такое сочетание? Потому что синее - постоянный эпитет, который выделяет некую типическую черту моря, а не характеризует его состояние в описываемую минуту. В выражении "почернело синее море" в системе народной поэзии (а Пушкин создает сказку именно в этом стиле) никакого противоречия нет. Подобные примеры встречаются в разных областях народного творчества. Так, когда говорится про арапа, то у него оказываются "белые руки", потому что белые - это постоянный эпитет народной поэзии, сопровождающий слово руки20.
Итак, эта проблема должна решаться в контексте. Если мы просто констатируем, что море синее, а руки - белые, это, конечно, не эпитеты. Определения становятся таковыми в системе народной поэзии, где их номинальное значение опустошается. В пушкинском примере определение "синее" приобретает еще и эстетическое значение, и мы полагаем, что в данном случае первоначальная семантика синего цвета здесь не приглушается, а, напротив, актуализуется. Когда море принимает "неестественный" для него цвет (оно не черное и не "иссиня-черное", а действительно какое-то неопределимо странное - неопределимость и передается столь противоречивой формулировкой), это гармонирует с противоестественностью старухиных претензий быть "владычицей морскою". Пока старуха остается в известных пределах "приличий", и море, хотя и меняется, но остается синим. Цветопись в данном случае - это сигнал перехода известных пределов естества.
Аналогичный пример - тоже из Пушкина - с другим названным эпитетом:
Вдруг она, моя душа,
Пошатнулась, не дыша,
Белы руки опустила.
Плод румяный уронила
"Физическим движениям героини соответствуют душевные движения автора. И вдруг забывается традицинность постоянного эпитета "белы руки", "постоянное" обнаруживает свою текучесть - и мы видим рядом с румяным яблоком мертвенную белизну царевниных рук"21. Можно было бы сказать, что, когда фольклорные эпитеты употребляются в художественной литературе, они максимально утрачивают свой буквальный смысл, но приобретают особую функцию - подключают авторский текст к народно-поэтической образной системе, подчеркивают экзотичность, "сказочность" сюжета и т.п. Но, как видим, у больших поэтов значение этих формулировок более сложно. Эти штампы подвергаются деидиоматизации, в них актуализуется изначальная семантика, вносящая в текст дополнительные краски и оттенки.
Наконец, такие определения могут употребляться в своем собственном абсолютно прямом - значении, предельная буквальность которого иногда порождает особые экспрессивные смыслы, более сильные, чем любой эпитет. Вот, например, фрагмент рассказа одного великого актера - А.А. Остужева - о другом - Томмазо Сальвини (оба, кстати, прославились в роли Отелло):
Билеты расхватаны в тот же час, нельзя достать ни за какие в мире блага, потому что мальчишки-перекупщики сегодня сами будут смотреть Сальвини.
Театр переполнен за час до начала. В сущности он мог бы уже не играть: в зале атмосфера триумфа.
Наконец пошел занавес (...) И не успел мелькнуть в кулисе край плаща Отелло, весь черный, Сальвини стремительно вышел и остановился посреди сцены, положив руки на эфес сабли ... Аплодисменты как срезало! И сразу: топот! крики! мяуканье! (...) Все ревет!!!
Он понимает: случилось нечто ужасное! ... Что???!!! (...)
У него белые руки! ... Он забыл их нагримировать! ...
Другой бежал бы со сцены! .. Из города!.. Из Италии!.. Но этот?..
Затем рассказывается, как Сальвини укротил публику, доиграл сцену и ушел. В начале второго акта у него снова были белые руки, что исторгло у зрителей новые крики негодования.
Тогда совершенно спокойно - под рев толпы - Сальвини одну за другой снял с рук - белые перчатки и отдал солдату!.. У него черные руки! (...) Буря аплодисментов вознаградила его за находчивость
И.Л. Андроников. Ошибка Сальвини
Затем Сальвини многократно повторяя этот трюк, внушил публике, что и на самом первом представлении (во Флоренции) он не ошибся. Итак, в рассказе Остужева эпитета нет, но есть экспрессема. Добавим, что она максимально усиливается интонациями. Остужев был почти глух и поэтому излагал свою историю в своеобразнейшей манере (в устной форме этого рассказа Андроников ее блестяще спародировал).
Другой вид переноса значения - метонимия, то есть переименование по принципу сложности. В высокой поэзии метонимия часто выступает в форме эмблематичной символики, аллегории неметаморфического типа: корона, скипетр, престол и т. п. - верховная власть, лавры - слава, Пегас вдохновение и др. Например:
Промчались навсегда те времена златые,
Когда под скипетром великия жены
Венчалась славою счастливая Россия,
Цветя под кровом тишины!
А.С. Пушкин. Воспоминания о Царском Селе
Наболее очевидные метонимии - "скипетр" и "великая жена", то есть императрица, то есть Екатерина П. В первых трех элементах выстроенного ряда в той или иной форме присутствует метонимия. Чтобы она возникла и в последнем наименовании, нужно перейти на синтаксический уровень - например: "При Екатерине II к России был присоединен Крым".
В своей интересной и глубокой статье, предваряющей сборник "Теория метфоры", Н.Д. Арутюнова разграничивает метафору и метонимию, в том числе по такому признаку: "метонимия обращает внимание на индивидуализирующую черту, позволяя адресату речи идентифицировать объект, выделить его из области наблюдаемого, отличить от других соприсутствующих с ним предметов, метафора же дает сущностную характеристику объекта (...) Можно сказать: "Вон та голова - это голова" или "Эта шляпа - ужасная шляпа", где имена голова и шляпа получают в субъекте метонимическое (идентифицирующее) прочтение, а в предикате - метафорическое"22, то есть подлежащие указывают на головной убор или на большую голову как отличительную чету объекта, а сказуемые - на умного или рассеянного (недалекого и т.п.) человека.
Это, конечно, не значит, что метонимии чужды указания на сущность объекта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
В заключение рассмотрим вопрос об устойчивых фольклорных определениях. Обычно их относят к эпитетам без оговорок, но если мы условились считать эпитетами только метафорические определения, то следует определить, есть ли непрямое значение в таких формулировках, как "синее море", "белые руки" и т. п. На первый взгляд, нет, эти значения буквальны. Однако вот рассуждение Б.В. Томашевского: "В сказке о рыбаке и рыбке" Пушкина, когда старик приходит к морю, он находит море в разном состоянии, в зависимости от степени дерзкой настойчивости в просьбах старухи. Одно из этих состояний Пушкин определяет выражением "почернело синее море". Почему возможно такое сочетание? Потому что синее - постоянный эпитет, который выделяет некую типическую черту моря, а не характеризует его состояние в описываемую минуту. В выражении "почернело синее море" в системе народной поэзии (а Пушкин создает сказку именно в этом стиле) никакого противоречия нет. Подобные примеры встречаются в разных областях народного творчества. Так, когда говорится про арапа, то у него оказываются "белые руки", потому что белые - это постоянный эпитет народной поэзии, сопровождающий слово руки20.
Итак, эта проблема должна решаться в контексте. Если мы просто констатируем, что море синее, а руки - белые, это, конечно, не эпитеты. Определения становятся таковыми в системе народной поэзии, где их номинальное значение опустошается. В пушкинском примере определение "синее" приобретает еще и эстетическое значение, и мы полагаем, что в данном случае первоначальная семантика синего цвета здесь не приглушается, а, напротив, актуализуется. Когда море принимает "неестественный" для него цвет (оно не черное и не "иссиня-черное", а действительно какое-то неопределимо странное - неопределимость и передается столь противоречивой формулировкой), это гармонирует с противоестественностью старухиных претензий быть "владычицей морскою". Пока старуха остается в известных пределах "приличий", и море, хотя и меняется, но остается синим. Цветопись в данном случае - это сигнал перехода известных пределов естества.
Аналогичный пример - тоже из Пушкина - с другим названным эпитетом:
Вдруг она, моя душа,
Пошатнулась, не дыша,
Белы руки опустила.
Плод румяный уронила
"Физическим движениям героини соответствуют душевные движения автора. И вдруг забывается традицинность постоянного эпитета "белы руки", "постоянное" обнаруживает свою текучесть - и мы видим рядом с румяным яблоком мертвенную белизну царевниных рук"21. Можно было бы сказать, что, когда фольклорные эпитеты употребляются в художественной литературе, они максимально утрачивают свой буквальный смысл, но приобретают особую функцию - подключают авторский текст к народно-поэтической образной системе, подчеркивают экзотичность, "сказочность" сюжета и т.п. Но, как видим, у больших поэтов значение этих формулировок более сложно. Эти штампы подвергаются деидиоматизации, в них актуализуется изначальная семантика, вносящая в текст дополнительные краски и оттенки.
Наконец, такие определения могут употребляться в своем собственном абсолютно прямом - значении, предельная буквальность которого иногда порождает особые экспрессивные смыслы, более сильные, чем любой эпитет. Вот, например, фрагмент рассказа одного великого актера - А.А. Остужева - о другом - Томмазо Сальвини (оба, кстати, прославились в роли Отелло):
Билеты расхватаны в тот же час, нельзя достать ни за какие в мире блага, потому что мальчишки-перекупщики сегодня сами будут смотреть Сальвини.
Театр переполнен за час до начала. В сущности он мог бы уже не играть: в зале атмосфера триумфа.
Наконец пошел занавес (...) И не успел мелькнуть в кулисе край плаща Отелло, весь черный, Сальвини стремительно вышел и остановился посреди сцены, положив руки на эфес сабли ... Аплодисменты как срезало! И сразу: топот! крики! мяуканье! (...) Все ревет!!!
Он понимает: случилось нечто ужасное! ... Что???!!! (...)
У него белые руки! ... Он забыл их нагримировать! ...
Другой бежал бы со сцены! .. Из города!.. Из Италии!.. Но этот?..
Затем рассказывается, как Сальвини укротил публику, доиграл сцену и ушел. В начале второго акта у него снова были белые руки, что исторгло у зрителей новые крики негодования.
Тогда совершенно спокойно - под рев толпы - Сальвини одну за другой снял с рук - белые перчатки и отдал солдату!.. У него черные руки! (...) Буря аплодисментов вознаградила его за находчивость
И.Л. Андроников. Ошибка Сальвини
Затем Сальвини многократно повторяя этот трюк, внушил публике, что и на самом первом представлении (во Флоренции) он не ошибся. Итак, в рассказе Остужева эпитета нет, но есть экспрессема. Добавим, что она максимально усиливается интонациями. Остужев был почти глух и поэтому излагал свою историю в своеобразнейшей манере (в устной форме этого рассказа Андроников ее блестяще спародировал).
Другой вид переноса значения - метонимия, то есть переименование по принципу сложности. В высокой поэзии метонимия часто выступает в форме эмблематичной символики, аллегории неметаморфического типа: корона, скипетр, престол и т. п. - верховная власть, лавры - слава, Пегас вдохновение и др. Например:
Промчались навсегда те времена златые,
Когда под скипетром великия жены
Венчалась славою счастливая Россия,
Цветя под кровом тишины!
А.С. Пушкин. Воспоминания о Царском Селе
Наболее очевидные метонимии - "скипетр" и "великая жена", то есть императрица, то есть Екатерина П. В первых трех элементах выстроенного ряда в той или иной форме присутствует метонимия. Чтобы она возникла и в последнем наименовании, нужно перейти на синтаксический уровень - например: "При Екатерине II к России был присоединен Крым".
В своей интересной и глубокой статье, предваряющей сборник "Теория метфоры", Н.Д. Арутюнова разграничивает метафору и метонимию, в том числе по такому признаку: "метонимия обращает внимание на индивидуализирующую черту, позволяя адресату речи идентифицировать объект, выделить его из области наблюдаемого, отличить от других соприсутствующих с ним предметов, метафора же дает сущностную характеристику объекта (...) Можно сказать: "Вон та голова - это голова" или "Эта шляпа - ужасная шляпа", где имена голова и шляпа получают в субъекте метонимическое (идентифицирующее) прочтение, а в предикате - метафорическое"22, то есть подлежащие указывают на головной убор или на большую голову как отличительную чету объекта, а сказуемые - на умного или рассеянного (недалекого и т.п.) человека.
Это, конечно, не значит, что метонимии чужды указания на сущность объекта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39