Другой же, по имени Хопкинс, обязательно застревал на пяти долларах.
В это время мне дали знать из почтамта об открывшемся месте. Соблазн регулярного жалованья в шестьдесят пять долларов был очень велик. Я не знал, что мне делать. Я пошел на приглашение в почтовую контору и искренно и откровенно изложил почтмейстеру свое положение. Дела мои повернулись так, что я мог надеяться хорошо заработать писанием. Шансы были хороши, но далеко не верные, я просил его пропустить мою очередь, взять следующего человека по списку и пригласить меня при открытии нового места.
Но он прервал меня словами:
— Значит, вы не хотите принять место.
— Хочу! — запротестовал я. — Если вы на этот раз пропустите мою очередь.
— Если место вам нужно, то вы займете его, — холодно сказал он.
На мое счастье, проклятое бессердечие его разозлило меня.
— Хорошо, — сказал я, — мне не нужно это место!
XXVI
Я сжег корабли и весь ушел в писательство, днем и ночью сидел то за машинкой, то за изучением грамматики и литературы во всех видах ее и читал о всех знаменитых авторах, дабы составить себе представление о том, как они достигли известности. Я спал пять часов из двадцати четырех и работал почти все остальные девятнадцать часов. Свет горел у меня до двух и до трех часов ночи, благодаря чему одна добрая женщина пустилась в сентиментальные соображения. Никогда не видя меня днем, она решила, что я игрок и что мать моя ставит свет на окно для того, чтобы ее бедный сын мог найти дорогу домой.
Некоторые критики относятся скептически к быстрому образованию одного из моих героев, Мартина Идена. Я в три года сделал его писателем из простого матроса с образованием школы первой ступени. Критики говорят, что это невозможно. Но Мартин Иден — это я сам. К концу трех лет работы, из которых два года я провел в средней школе и в университете, а третий в писании, не переставая между тем усиленно и настойчиво заниматься научными предметами, я уже посылал рассказы в журналы вроде «Атлантического ежемесячника», просматривал корректуру своей первой книги (изданной Хоутоном, Миффлином и Кё), продавал статьи по социологии журналам «Космополитен» и «Мак-Клюрс», отказался от предложения, сделанного по телеграфу из Нью-Йорка, принять участие в издательстве на паях и собирался жениться.
Несмотря на недостаточный сон и чрезмерное умственное напряжение, я не пил ничего и не хотел пить все это время. Алкоголь не существовал для меня. Хотя я страдал по временам от переутомления мозга, но не искал облегчения в вине. Работа и чеки издателей были единственными нужными мне подкрепляющими средствами. Тоненький конверт от издателя, полученный с утренней почтой, служил лучшим возбуждающим средством, чем дюжина коктейлей.
XXVII
Мои помыслы были слишком высоки, а стремления слишком идеальны. Я был социалистом, стремившимся дать счастье всему миру, и алкоголь не мог дать мне того душевного подъема, который давали мне мои идеи и идеалы. Мне казалось, что голос мой будет иметь большее значение благодаря моим литературным успехам. Меня приглашали говорить в клубах и разнообразных организациях. Я ораторствовал, продолжая между тем учиться и писать.
До того времени круг моих знакомств был очень ограничен. Теперь же меня приглашали на обеды; я знакомился и сходился с людьми, жизнь которых протекала в материальном отношении легче, чем моя. Многие из них любили пить. Никто из них не был пьяницей, они просто умеренно пили вино, и я умеренно пил с ними в знак дружбы и принятия их гостеприимства.
Зеленый Змий оставался в тени. Я пил, когда пили другие, и пил с ними, как бы исполняя социальную обязанность. Я пил все, что они пили: виски — так виски, пиво — так пиво. Когда гостей не было, то я не пил ровно ничего. В комнате, где я работал, всегда стояли графины с виски, но в одиночестве я никогда не прикасался к ним в продолжение многих месяцев и даже лет.
За компанию же я иногда порядочно напивался, но это случалось редко, так как кутежи мешали мне работать. Когда я проводил несколько месяцев в Лондоне в Ист-Энде (рабочем квартале), писал книгу и искал приключений среди худших представителей чернорабочего населения, я напился несколько раз и был в негодовании на самого себя, так как это помешало моей работе.
Например, я как-то получил приглашение в качестве почетного гостя на пивной турнир от веселой компании молодых революционеров. Я не знал смысла этого приглашения, когда принял его. Я думал, что разговор будет необуздан, будут затрагиваться высокие темы, что иные из них выпьют лишнее, а сам я буду соблюдать умеренность. Оказывается, однако, что эти пивные турниры служили лишь развлечением пылким молодым людям, помогая им разгонять скуку существования игрой в одурачиванье старших. Я узнал впоследствии, что им удалось напоить до положения риз предшествовавшего почетного гостя, блестящего молодого радикала, непривычного к вину.
Когда же я оказался в их среде, то быстро понял, в чем дело, и мужское самолюбие заговорило во мне. Я захотел проучить этих молодых мошенников! Они увидят, кто из нас сильнее и кто сумеет наилучшим образом вести себя, не выказывая последствий опьянения. Эти молокососы надеялись перепить меня!
Мы начали пить, и мне пришлось пить с большинством из них. Кое-кто из них поотстал, но почетному гостю не разрешалось передохнуть.
Когда заседание окончилось, я все еще стоял на ногах и пошел прямо и не шатаясь, чего нельзя сказать о некоторых из моих амфитрионов. Я помню, что один из них проливал слезы негодования на улице и всхлипывал, указывая на мою досадную трезвость. Он понятия не имел об усилии воли — результате долгой привычки,-благодаря которому я держал себя в руках. Они не сумели оставить меня в дураках со своим пивным турниром! Я гордился собою. Черт возьми! Я и теперь горд своим подвигом. Так странен характер человека.
Однако на следующее утро я не мог написать свою тысячу слов; я был болен и отравлен. Днем л мне надо было выступить перед публикой; я говорил, и я уверен, что речь была так же плоха, как и мое самочувствие. Некоторые из вчерашних угощателей моих сидели в первых рядах, надеясь заметить на мне следы вечернего времяпрепровождения. Я не знаю, что они видели во мне, но в них я увидел следы вчерашнего пьянства и нашел каплю утешения в сознании, что они так же плохо себя чувствуют, как и я.
Я клялся, что больше ничего подобного не случится. С тех пор никто уже не сумел завлечь меня на пивной турнир. Это был для меня последний случай в этом роде. Конечно, я не перестал с тех пор пить, но пил более обдуманно и степенно и никогда уже не состязался. Таким именно образом формируется привычный пьяница.
XXVIII
В доказательство того, что я еще не нуждался в Зеленом Змие, скажу, что в тяжелые времена душевного горя, наступившие для меня тогда, я никогда не обращался за помощью к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
В это время мне дали знать из почтамта об открывшемся месте. Соблазн регулярного жалованья в шестьдесят пять долларов был очень велик. Я не знал, что мне делать. Я пошел на приглашение в почтовую контору и искренно и откровенно изложил почтмейстеру свое положение. Дела мои повернулись так, что я мог надеяться хорошо заработать писанием. Шансы были хороши, но далеко не верные, я просил его пропустить мою очередь, взять следующего человека по списку и пригласить меня при открытии нового места.
Но он прервал меня словами:
— Значит, вы не хотите принять место.
— Хочу! — запротестовал я. — Если вы на этот раз пропустите мою очередь.
— Если место вам нужно, то вы займете его, — холодно сказал он.
На мое счастье, проклятое бессердечие его разозлило меня.
— Хорошо, — сказал я, — мне не нужно это место!
XXVI
Я сжег корабли и весь ушел в писательство, днем и ночью сидел то за машинкой, то за изучением грамматики и литературы во всех видах ее и читал о всех знаменитых авторах, дабы составить себе представление о том, как они достигли известности. Я спал пять часов из двадцати четырех и работал почти все остальные девятнадцать часов. Свет горел у меня до двух и до трех часов ночи, благодаря чему одна добрая женщина пустилась в сентиментальные соображения. Никогда не видя меня днем, она решила, что я игрок и что мать моя ставит свет на окно для того, чтобы ее бедный сын мог найти дорогу домой.
Некоторые критики относятся скептически к быстрому образованию одного из моих героев, Мартина Идена. Я в три года сделал его писателем из простого матроса с образованием школы первой ступени. Критики говорят, что это невозможно. Но Мартин Иден — это я сам. К концу трех лет работы, из которых два года я провел в средней школе и в университете, а третий в писании, не переставая между тем усиленно и настойчиво заниматься научными предметами, я уже посылал рассказы в журналы вроде «Атлантического ежемесячника», просматривал корректуру своей первой книги (изданной Хоутоном, Миффлином и Кё), продавал статьи по социологии журналам «Космополитен» и «Мак-Клюрс», отказался от предложения, сделанного по телеграфу из Нью-Йорка, принять участие в издательстве на паях и собирался жениться.
Несмотря на недостаточный сон и чрезмерное умственное напряжение, я не пил ничего и не хотел пить все это время. Алкоголь не существовал для меня. Хотя я страдал по временам от переутомления мозга, но не искал облегчения в вине. Работа и чеки издателей были единственными нужными мне подкрепляющими средствами. Тоненький конверт от издателя, полученный с утренней почтой, служил лучшим возбуждающим средством, чем дюжина коктейлей.
XXVII
Мои помыслы были слишком высоки, а стремления слишком идеальны. Я был социалистом, стремившимся дать счастье всему миру, и алкоголь не мог дать мне того душевного подъема, который давали мне мои идеи и идеалы. Мне казалось, что голос мой будет иметь большее значение благодаря моим литературным успехам. Меня приглашали говорить в клубах и разнообразных организациях. Я ораторствовал, продолжая между тем учиться и писать.
До того времени круг моих знакомств был очень ограничен. Теперь же меня приглашали на обеды; я знакомился и сходился с людьми, жизнь которых протекала в материальном отношении легче, чем моя. Многие из них любили пить. Никто из них не был пьяницей, они просто умеренно пили вино, и я умеренно пил с ними в знак дружбы и принятия их гостеприимства.
Зеленый Змий оставался в тени. Я пил, когда пили другие, и пил с ними, как бы исполняя социальную обязанность. Я пил все, что они пили: виски — так виски, пиво — так пиво. Когда гостей не было, то я не пил ровно ничего. В комнате, где я работал, всегда стояли графины с виски, но в одиночестве я никогда не прикасался к ним в продолжение многих месяцев и даже лет.
За компанию же я иногда порядочно напивался, но это случалось редко, так как кутежи мешали мне работать. Когда я проводил несколько месяцев в Лондоне в Ист-Энде (рабочем квартале), писал книгу и искал приключений среди худших представителей чернорабочего населения, я напился несколько раз и был в негодовании на самого себя, так как это помешало моей работе.
Например, я как-то получил приглашение в качестве почетного гостя на пивной турнир от веселой компании молодых революционеров. Я не знал смысла этого приглашения, когда принял его. Я думал, что разговор будет необуздан, будут затрагиваться высокие темы, что иные из них выпьют лишнее, а сам я буду соблюдать умеренность. Оказывается, однако, что эти пивные турниры служили лишь развлечением пылким молодым людям, помогая им разгонять скуку существования игрой в одурачиванье старших. Я узнал впоследствии, что им удалось напоить до положения риз предшествовавшего почетного гостя, блестящего молодого радикала, непривычного к вину.
Когда же я оказался в их среде, то быстро понял, в чем дело, и мужское самолюбие заговорило во мне. Я захотел проучить этих молодых мошенников! Они увидят, кто из нас сильнее и кто сумеет наилучшим образом вести себя, не выказывая последствий опьянения. Эти молокососы надеялись перепить меня!
Мы начали пить, и мне пришлось пить с большинством из них. Кое-кто из них поотстал, но почетному гостю не разрешалось передохнуть.
Когда заседание окончилось, я все еще стоял на ногах и пошел прямо и не шатаясь, чего нельзя сказать о некоторых из моих амфитрионов. Я помню, что один из них проливал слезы негодования на улице и всхлипывал, указывая на мою досадную трезвость. Он понятия не имел об усилии воли — результате долгой привычки,-благодаря которому я держал себя в руках. Они не сумели оставить меня в дураках со своим пивным турниром! Я гордился собою. Черт возьми! Я и теперь горд своим подвигом. Так странен характер человека.
Однако на следующее утро я не мог написать свою тысячу слов; я был болен и отравлен. Днем л мне надо было выступить перед публикой; я говорил, и я уверен, что речь была так же плоха, как и мое самочувствие. Некоторые из вчерашних угощателей моих сидели в первых рядах, надеясь заметить на мне следы вечернего времяпрепровождения. Я не знаю, что они видели во мне, но в них я увидел следы вчерашнего пьянства и нашел каплю утешения в сознании, что они так же плохо себя чувствуют, как и я.
Я клялся, что больше ничего подобного не случится. С тех пор никто уже не сумел завлечь меня на пивной турнир. Это был для меня последний случай в этом роде. Конечно, я не перестал с тех пор пить, но пил более обдуманно и степенно и никогда уже не состязался. Таким именно образом формируется привычный пьяница.
XXVIII
В доказательство того, что я еще не нуждался в Зеленом Змие, скажу, что в тяжелые времена душевного горя, наступившие для меня тогда, я никогда не обращался за помощью к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26