Ишь ты! сказал шкипер насмешливо, отложив обгрызенное поросячье ребро. Стрельнул!
Но Алексея взорвало. Он и так достаточно видел, чем пахло тут хозяйничанье Круля и кто его подстегивал, и окончательно обозлился. Баранов, Кусков налаживают, тревожатся, бьются, а Круль играет на руку американцам и англичанам и накрутит тут такого, что все пойдет прахом и русский корабль не пустят сюда даже на пушечный выстрел.
Если бы я был начальником над тобою...сказал он, отшвырнув чурбан, на котором сидел,я бы... Ты что, доктор, сдурел?Он передохнул, смелое лицо его стало красным. Тебе не «губернатор» ли этот самый подсказует? У царя своей земли хватит, и нечего нам лезть куда не след! А полезем так и это потеряем... Ты своей батарейкою, что ли, со всем светом воевать станешь? Дали тебе землю и сиди. Крепко сиди, в том твоя задача. А в чужое не лезь... Эх!..
Алексей махнул рукой, оттянул узел шейного платка, словно тот давил ему горло, и снова сел. Не глядя на оторопевшего лекаря и не слушая, что тот бормочет, он сидел, сердито опустив голову. Затем взял с конторки какой-то журнал, начал перелистывать. Это был «Опыт первий сандвичанский грамматик и словарь», над которым Круль трудился больше года. Не одни только пушки и «государственные перевороты» занимали беспокойного мечтателя.
Петрович тоже не слушал оправданий Круля. Планам бывшего лекаря он не придавал никакого значения. Он взял подзорную трубу и принялся разглядывать в окно извилистый берег острова. Завтра мимо него придется идти к Атуваю.
Опечаленный доктор налил было стакан рому, хотя пил всегда мало, но в это время шкипер взял его за рукав и, не отрывая глаз от зрительной трубы, потянул к окну.
Гляди!сказал он.Еще один бостонец чалится.
Алексей тоже поспешил к Петровичу. На рейде разворачивался большой трехмачтовый корабль, готовясь отдать якоря. Красно-синий многозвездный флаг отчетливо был виден даже без зрительной трубы. Это был четвертый американский флаг в гавани Гоно-Руру.
А ночью кто-то поджег плантации Круля. Сгорела только часть табака. Огонь, рванувшись вверх, скоро погас, но Алексей и Петрович поняли, что пожар этотпервое предупреждение.
На другой день «Вихрь» взял курс на Атувай. Шел дождь, и светило солнце. Сквозь сверкающий редкий ливень виднелись берега Воагу. Они были тихие, прелестные и напоминали цветущий сад. Но Алексей не любовался берегом. Он сидел в каютке и писал Баранову. Из Атувая, может быть, удастся отправить письмо на Ситху. Он подробно и горячо излагал все события и просил вмешаться в дела на островах. Только незамедлительные действия правителя могли исправить то, что натворил здесь Круль.
Глава четвертая
Ну, как по-гишпански «орел»?
Aquila.
А «птица»?
А... Не знаю...
Кусков добродушно усмехнулся, хлопнул легонько сына по затылку.
Ну?
Белоголовый мальчик смущенно царапал пальцем стол и молчал.
Ave! шепнула Фрося. Она стояла у дверей, терпеливо дожидаясь конца урока.
Ох!встрепенулся мальчик.Ave! Верно!
Ну, иди!
Кусков некоторое время смотрел вслед радостно носившемуся по двору сыну, затем снял очки, зажмурил глаза. Они теперь болели все чаще и чаще. Особенно в последнюю зиму. Попик Кирилл привез из миссии, куда его посылал правитель колонии, сотни две испанских слов и фраз, записанных у монахов. Иван Александрович приказал ему выучить, зубрил сам и заставлял учить домашних. Чтобы разговаривать с испанцами, нужно знать язык, а переводчика не было.
Василий погиб, теперь ясно. Риего тогда же прислал извещение, что в Монтерее полагают, будто он попал к индейцам. Уж это враки! Индейцы не тронули еще ни одного русского. Даже дальновские.
Дружба с индейцами единственное, что радовало в эту зиму. Приезжал главный вождь Чу-Чу-Оан, подтвердил уступку земель, скрепил при свидетелях дарственный акт. Привез от своих племен подарки и отдельно подарки жене и сыновьям Кускова: черную кобылицу и двух белоснежных скакунов красоту прерий.
Ты всегда был нам братом,сказал он Ивану Александровичу,а «Любимая Детьми» дочь нашего племени. Твои сыновья наши дети.
А когда Иван Александрович спросил вождя, отчего он не перекочует поближе к Россу, вождь долго курил трубку, а потом ответил:
Мало еще вас, русских. Трудно вам защищаться далеко. Мои воины будут охранять твои земли.
Индейские гости приехали через неделю после того, как алеут Пачка добрался с Ферлонских камней. «Письмо» Луки уже не явилось новостью для Ивана Александровича. Монах Кирилл привез известие о смертельной болезни губернатора. Об этом он узнал в миссии. Но то, что рассказал Пачка о предупреждении бывшего матроса относительно намерений американцев, вызывало серьезное беспокойство. Поэтому приезд вождя и обещание помощи сильно подбодрили Кускова.
С новым рвением в Россе приступили к работам. Достраивали палисад, скотный двор и избы для алеутов. Ковали сохи. Весной Иван Александрович хотел вспахать все пространство между ущельем и фортом. В кузнице Кирилл и старик Ипатыч отливали серебряные кресты и паникадило для будущей церкви.
Ипатыч нашел руду, когда ходил охотиться на горных баранов. Он подобрал несколько самородков для пуль, но Кусков положил их к себе в шкаф, чтобы отослать на Ситху и сообщить об интересном открытии. Тогда монах уговорил старика сходить за рудой в горы. Он видел, как лили когда-то в монастырях колокола, добавляя к меди мешки серебряных денег. Меди под рукой не было, зато серебра оказалось много.
Монах тащил тяжелый груз на плечах, поминутно вытирая лицо лиловой скуфьей, и нестерпимо кашлял. А потом, сидя уже возле горна, не мог даже ответить на расспросы Ипатыча. Ему было двадцать семь лет, и десять из них он провел в монастыре за книгами, нажив чахотку. На Ситхе он медленно умирал. Баранов послал его в теплую Калифорнию.
В доме Ивана Александровича теперь стало шумно. Утром толклись промышленные, а по вечерам собирались женщины, приходившие посидеть к жене правителя.
Первое время они являлись разряженные, прели в своих тяжелых платьях на стульях, цедили слова, чинно вытирали огрубелыми красными пальцами уголки рта. А за глаза называли хозяйку «дикой», смеялись, что та умеет читать книгу и сама ходит поить свою черную кобылу. Но однажды, когда у Катерины Прохоровны опасно заболел младший мальчик и она, простоволосая, в легком сарафанишке, прибежала в казарму к жене самого никудышного зверолова и расплакалась у той на груди по-бабьи, женщины приняли ее как свою.
Помогли выбелить лежанку и русскую печь, сложенную в ее комнате, по карнизу печки красной глиной нарисовали узор. Фрося притащила самодельный гребень для пряжи, веретено. Два дня учила Катерину Прохоровну прясть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145