Посланца Котлеана, предлагавшего выкупить индейцев, Бара нов не принял. Теперь у него было оружие против внезапных на падений. Войны еще не кончились, мир приходилось по-прежнему поддерживать железом и порохом...
Делами, беспрестанным движением Баранову не только хотелось отвлечь гарнизон форта от тяжелой действительности, заставить забыть болезни и голод, но и забыться самому. Гибель Павла была для него большим потрясением, крушением большого внутреннего мира... Он почувствовал, что идет старость. И только вспоминая Кускова, отправленного в отчаянный поход, оживлялся, быстрее шагал по своему залу... Дряхлость приходит, когда нет желаний, нет радости в завтрашнем дне. Смысл победы не в успокоении, смысл еев сознании собственной силы...
Вечером при свете горевших в камине еловых сучьев правитель писал письма. Отправить их можно будет нескоро, и потому послания были неторопливые, длинные. В них он подробно описывал главному правлению в СанктПетербурге все события, просто, без прикрас сообщал суровую истину, беспокоился о будущем, о благополучии родной страны.
«...Республике Американской великая нужда настоит в китайских товарах: чае, китайских шелковых разных материях. Туда важивали прежде наличные деньги в гишпанских серебряных дол ларах, но, узнав здешнюю торговлю и что с берегов сих мягкая рухлядь идет и продается в Кантоне, стали нагружать суда полным грузом европейских своих продуктов, выменивая здешнюю на них рухлядь... И от американцев я слышал, что они собирали и собирают прочное заселение около Шарлоцких островов сделать, по сю сторону Нутки, к стороне Ситхи... Может быть, и со стороны нашего высокого Двора последует подкрепление. Ныне нет никого в Нутке, ни англичан, ни гишпанцев, а Нутка оставлена... Выгоды же тамошних мест столь важны, что обнадеживают на будущее время миллионными прибытками государству. Каковые выгоды по всей справедливости и народному праву единым бы российским подданным принадлежали...»
Писал распоряжения на другие острова, где находились управители подчиненных ему контор: на Уналашку, Кадьяк, Чугачи. Думал о многом, словно не было голода. В бухте стояли Корабли, сотни байдар уходили на промыслы...
«...Людей излишних противу комплекта, назначенного в предписаниях Главного Правления и моего проекта, выслать всех на Уналашку, и остающихся привести на единообразное генеральное положение с Кадьяцким и прочими отделениями... Редкостей тамошних, яко то из морских животных, растений, окаменелостей и прочих, внимание заслуживающих, высылай ко мне, когда обрящутся, через Уналашку. Что же на то истрачено будет имущества выставлять на счет Кадьяцкой или на мой собственный...»
И все чаще проскальзывала грусть.
«...Покончить здесь жизнь мою предвижу необходимость. Ибо предметов и выгод для отечества предстоит столь много, что и в пятьдесят лет обработать и привести к желательному концу едва ли достанет возможности самому пылкому уму...»
Он писал до самой полуночи, а потом, заложив назад короткие руки, долго шагал по холодному залу. Серафима слышала, как скрипели половицы, негромко бренчал стеклянной дверцей книжный шкаф. Она ютилась в маленькой горнице возле лестницы. Лука по-прежнему жил в казарме.
Редут св. Духа достроить не удалось. Когда уже был возведен палисад и блокгауз и оставалось только закончить жилье, ночью врасплох напали люди Котлеана. Караульный даже не успел выстрелить. Его закололи кинжалом тут же, у ворот. С полсотни воинов окружили землянку, где ночевал небольшой гарнизон, лесинами завалили выход. А потом подожгли.
Смолистые бревна горели дружно. Стены нового строения из давнего сухостоя утонули в огне, от накаленного воздуха дрожали деревья. Загорелась хвоя, воспламенился мох, лопалась и сипела сырая кора. Отблеск пламени озарил половину озера, багровый дым уходил в темноту.
Монаха индейцы не тронули. Он появился из дальнего угла двора босой, без скуфьи, с опаленными волосами. Золотистой змейкой тлел подол рясы, дымились рукава, красным отсвечивал серебряный крест. Приблизившись к землянке, монах силился раскидать бревна. Однако не смог. Жилье превратилось в костер, огонь охватил весь форт. Лишь одну лесину удалось выдернуть Гедеону.
Одежда его тлела во многих местах, сгорели усы, из трещин потемневших рук сочилась и запекалась кровь, но монах словно не чувствовал боли. Зажав под мышкой конец пылавшего бревна, он потащил его сквозь объятые пламенем ворота в лес, прямо на. стоявших перед фортом индейцев.
Воины торопливо расступились. Безотчетный страх пробрался в сердца. Они собрали оружие и молча, без обычных воинственных кликов, покинули пожарище.
А Гедеон, не выпуская лесины, шел по кочкам и камням, через кусты и заросли, все дальше и дальше в лес. Бревно давно потухло, лишь в глубоких трещинах краснели угольки. Губы монаха что-то шептали. Не то он молился, не то проклинал... Утром караульные нашли его недалеко от крепостных стен.
Узнав о новом нападении индейцев, Баранов собрав десяток самых здоровых людей и немедля отправился к озеру. Утро было совсем весеннее. Над лесом поднималось солнце, золотистый свет пронизывал вершины елей, оседали тени. Только у подножия деревьев, на рыжей хвое, покрывавшей мох, густо лежал иней.
Отряд шел быстро и молча, временами бряцал мушкет, хрустела под ногами ледяная кора, затянувшая болотистые проталины. Баранов не надел даже парки, не взял ружья. В теплом кафтане и картузе, как ходил у себя дома, шагал он впереди, переступая упавшие стволы, камни, продираясь через колючий кустарник. Веткой сорвало шейный платок, но он не остановился. Один из промышленных подхватил черную косынку, догнал правителя. Баранов так же молча взял ее, понес в руке. Шли, обходя тропу, напрямик к лесу.
Часа через два добрались до озера. Пожар кончился. Обгоревшие ели увеличили пустое пространство. Вместо толстых надежных стен кое-где торчали головешки. Дымилась почерневшая земля. От форта, недавно еще желтевшего среди лесной гущины, не осталось ничего. Там, где находилась землянка, лежала груда углей. Жилье было обставлено и накрыто сухими смолистыми плахами, не пропускавшими сырость, и сгорело дотла.
Баранов стал на колени, перекрестился и, низко поклонившись в сторону погибших, медленно, с трудом поднялся.
За Россию отмучились,сказал он тихо.Вели, Наплавков, сложить каменный крест.
Потом отошел к обрывистому берегу, долго глядел на светлую спокойную гладь, на синеющие, с белыми вершинами, Кордильеры. Там бы поставить крепость, огородить обысканные места, заселить людьми...
Всю обратную дорогу он молчал, по-прежнему шел впереди. Возвращалась с ним только половина отряда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145