.. Прочел, что «для заселения и обрабатывания земель в западной части Американских Соединенных Штатов выписываются от тамошних помещиков и разных расчетливых хозяев множество ирландцев с их семействами...», и о какихто ловких, наверное не совсем чистых, делах американцев, благодаря чему «по всему видно, что большая часть наличного капитала Великобритании переходит теперь к Америке...».
Читал Алексей и о внутренней жизни столицы, о приезжающих и отбывающих, о торгах на имущество, закладах, об отдаче крепостных людей в наем. Прочитал сообщение дирекции Филармонического общества, которая «честь имеет известить почтеннейшую публику, что 23 декабря будет оною дана большая оратория «Сотворение мира»... Внимательно проштудировал объявление «О книгах», в котором говорилось, что в книжной лавке Императорской Академии наук продаются:
«Новая система минералов, сочинение академика Василия Сергина»;
«Продолжение технологического журнала, том 1, часть 1, 2 и 3»;
«Всемирный путешествователь»;
«Всемирный русский путешественник»;
«Избранный песенник для прекрасных девушек и любезных женщин, содержащий собрание лучших русских песен сочинителей: Дмитриева, Карамзина, Нелединского- Мелецкого, Мерзлякова, Жуковского, Пушкина, князя Долгорукова...»
И о многих других книгах на отечественном и французском языках.
Книги Алексей с радостью приобрел бы для себя. А особенно его соблазняли разные атласы и планы «столичного города С.Петербурга, столичного города Москвы, с показанием сгоревших и оставшихся целыми после нашествия неприятеля мест». И «генеральная карта всей Российской империи, разделенная на губернии, области... с американскими селениями...»
Вот такую бы карту сюда, в Росс!
Чтение газет невольно заставило поглядеть со стороны на все их дела здесь, на далеком берегу. Дела были небольшие, скромные, но все же они являлись частицей общего и о них теперь знают во всем мире...
Потом внешние события снова нарушили деловые будни Росса. Восстание охватило почти всю Мексику, приближалось к Калифорнии, испанское правительство спешно укрепляло свои президии. Старик Аргуэлло был заменен полковником Пабло Винсенте де Сола, более молодым и энергичным. Новый губернатор усилил гарнизоны, закрыл порты для всех иноземных судов, полностью запретил торговлю. Кусков и Алексей снова ожидали предложения покинуть колонию, но де Сола пока молчал. Это и радовало, и настораживало, и заставляло все время быть в напряженном ожидании.
Кроме того, уже второе лето погибал урожай. Пахотные земли, расположенные недалеко от океанского берега, покрывались туманом, хлеб ржавел и заносился песком, зерна снимали всего самчетыре, сампять. Зной выжигал прерию, пастбища сохранялись только у отрогов гор. С июля месяца нечем было кормить скот. Приходилось думать о запашке земли поближе к горам, о постройке там обширного ранчо.
Ранчо выстроили верст за тридцать от форта, к северу по реке Славянке. Там лежали тучные и плодоносные равнины, были лес, вода. Укрытые от ветра и недоступные туманам, поля могли дать богатый урожай. Старшим на ферму Кусков назначил Савельева. Он там поселился с Фросей и с десятком промышленных, превратившихся в пахарей и пастухов. Срубили избу и для Алексея, На время первой вспашки и первого сева помощник правителя тоже перебрался на ранчо.
Пахали дружно. Добрые кони, когда-то дикие, привыкшие теперь к борозде, тянули сохи, покорно слушались окрика, мирно фыркали и на остановках тянулись шершавыми губами к полевому цветку.
И кони вместо быков, и отполированные целиной, блестевшие железные сошники, и пахари в нахлобученных от жары картузах, ситцевых рубашках были такие же, как и на старой родине. Даже жаворонок кричал так же в синеве неба, а каемка леса на горизонте казалась теперь перенесенной из-за Волги или Урала...
Каждый человек родное в сердце носит,сказал както Алексей, когда однажды Савельев с удовольствием и удивлением заметил ему, что тут «совсем стало на домашнее похоже».
По настоянию женщин посеяли еще коноплю и лен. Перебирая семена, некоторые из промышленных вспомнили кто юность, а кто и зрелые годы, когда в последний раз вдыхали терпкий запах густых зарослей конопли на деревенских огородах, усеянных стаями воробьев.
И здесь от этой вездесущей птицы соорудили среди посевов тряпичные пугала из старой одежды, напяленной на высокие жерди.
Избу Алексею поставили на холмистом возвышении лесной опушки. Вроде хуторного жилья. Одно из окон было прорублено в сторону степи, и по вечерам, когда заходило солнце, теплый свет наполнял избу. В ней было просторно. Стол, лавка, на которой помощник правителя спал, два чурбана вместо стульев. На стене карта побережья и самодельный план земель колонии. Красная черта обозначала границу испанских владений. Помещение избы Алексей предполагал на зиму использовать для ссыпки посевного зерна.
Помощник правителя иной раз до полуночи сидел у своего окна, глядел на серебрившиеся при луне вспаханные поля и мысленно представлял себе, как они протянутся до самых гор. На этом месте, где сейчас хутор, можно будет построить большую деревню, с церковью, как в Ново-Архангельске, с голосистым на звоннице колоколом... Алексей прикидывал, сколько понадобится на это годов, сколько за эти годы прибавится людей в колонии. А когда очень уставал и ни о чем не хотел думать, шел в избу Савельева, куда на огонек лучины собирались промышленные посидеть и послушать байки Фроси.
Молодая женщина управлялась с десятком коров, целый день жала серпом траву, собирала и сушила незнакомые цветы, чтобы отдать их потом Кускову для отсылки в Ново- Архангельск. Варила еду, носила Савельеву в глиняном горшочке обед на пашню.
А когда выбиралась свободная минута, шла на речку полоскать белье. Никто никогда не видел ни на ней, ни на Савельеве грязной рубахи или платьишка. Фрося, как птица, любила чистоту. Всплески холстины, промываемой в воде, звонкий стук валька по мокрым кладкам, на которых Фрося стирала, были до того обжитыми и своими, что, казалось, и речка поросла лопухами, и в камыше крякает утка, и плещется за ветлами на песочке голосистая босоногая детвора....
Вечером в избе у Фроси собиралось полно людей. Хорошо у нее было, по-домашнему. Пахло печеным хлебом, мятой, в кадке у дверей всегда стояла студеная вода. Над окнами и над божницей висели вышитые рушники, на чисто выскобленном столе под белой тряпочкой хранилась соль. Были и полати, только на них никто не спал. Часто Фрося от духоты стелила прямо на полу.
Бородатые, седые и смоляноголовые люди теснились на лавках, слушая, как Фрося отгадывала сны. Она сидела у печи в своем всегдашнем линялом сарафанишке и, ощипывая пальцами уголек лучины, певуче и медленно объясняла значение чьего-нибудь сна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Читал Алексей и о внутренней жизни столицы, о приезжающих и отбывающих, о торгах на имущество, закладах, об отдаче крепостных людей в наем. Прочитал сообщение дирекции Филармонического общества, которая «честь имеет известить почтеннейшую публику, что 23 декабря будет оною дана большая оратория «Сотворение мира»... Внимательно проштудировал объявление «О книгах», в котором говорилось, что в книжной лавке Императорской Академии наук продаются:
«Новая система минералов, сочинение академика Василия Сергина»;
«Продолжение технологического журнала, том 1, часть 1, 2 и 3»;
«Всемирный путешествователь»;
«Всемирный русский путешественник»;
«Избранный песенник для прекрасных девушек и любезных женщин, содержащий собрание лучших русских песен сочинителей: Дмитриева, Карамзина, Нелединского- Мелецкого, Мерзлякова, Жуковского, Пушкина, князя Долгорукова...»
И о многих других книгах на отечественном и французском языках.
Книги Алексей с радостью приобрел бы для себя. А особенно его соблазняли разные атласы и планы «столичного города С.Петербурга, столичного города Москвы, с показанием сгоревших и оставшихся целыми после нашествия неприятеля мест». И «генеральная карта всей Российской империи, разделенная на губернии, области... с американскими селениями...»
Вот такую бы карту сюда, в Росс!
Чтение газет невольно заставило поглядеть со стороны на все их дела здесь, на далеком берегу. Дела были небольшие, скромные, но все же они являлись частицей общего и о них теперь знают во всем мире...
Потом внешние события снова нарушили деловые будни Росса. Восстание охватило почти всю Мексику, приближалось к Калифорнии, испанское правительство спешно укрепляло свои президии. Старик Аргуэлло был заменен полковником Пабло Винсенте де Сола, более молодым и энергичным. Новый губернатор усилил гарнизоны, закрыл порты для всех иноземных судов, полностью запретил торговлю. Кусков и Алексей снова ожидали предложения покинуть колонию, но де Сола пока молчал. Это и радовало, и настораживало, и заставляло все время быть в напряженном ожидании.
Кроме того, уже второе лето погибал урожай. Пахотные земли, расположенные недалеко от океанского берега, покрывались туманом, хлеб ржавел и заносился песком, зерна снимали всего самчетыре, сампять. Зной выжигал прерию, пастбища сохранялись только у отрогов гор. С июля месяца нечем было кормить скот. Приходилось думать о запашке земли поближе к горам, о постройке там обширного ранчо.
Ранчо выстроили верст за тридцать от форта, к северу по реке Славянке. Там лежали тучные и плодоносные равнины, были лес, вода. Укрытые от ветра и недоступные туманам, поля могли дать богатый урожай. Старшим на ферму Кусков назначил Савельева. Он там поселился с Фросей и с десятком промышленных, превратившихся в пахарей и пастухов. Срубили избу и для Алексея, На время первой вспашки и первого сева помощник правителя тоже перебрался на ранчо.
Пахали дружно. Добрые кони, когда-то дикие, привыкшие теперь к борозде, тянули сохи, покорно слушались окрика, мирно фыркали и на остановках тянулись шершавыми губами к полевому цветку.
И кони вместо быков, и отполированные целиной, блестевшие железные сошники, и пахари в нахлобученных от жары картузах, ситцевых рубашках были такие же, как и на старой родине. Даже жаворонок кричал так же в синеве неба, а каемка леса на горизонте казалась теперь перенесенной из-за Волги или Урала...
Каждый человек родное в сердце носит,сказал както Алексей, когда однажды Савельев с удовольствием и удивлением заметил ему, что тут «совсем стало на домашнее похоже».
По настоянию женщин посеяли еще коноплю и лен. Перебирая семена, некоторые из промышленных вспомнили кто юность, а кто и зрелые годы, когда в последний раз вдыхали терпкий запах густых зарослей конопли на деревенских огородах, усеянных стаями воробьев.
И здесь от этой вездесущей птицы соорудили среди посевов тряпичные пугала из старой одежды, напяленной на высокие жерди.
Избу Алексею поставили на холмистом возвышении лесной опушки. Вроде хуторного жилья. Одно из окон было прорублено в сторону степи, и по вечерам, когда заходило солнце, теплый свет наполнял избу. В ней было просторно. Стол, лавка, на которой помощник правителя спал, два чурбана вместо стульев. На стене карта побережья и самодельный план земель колонии. Красная черта обозначала границу испанских владений. Помещение избы Алексей предполагал на зиму использовать для ссыпки посевного зерна.
Помощник правителя иной раз до полуночи сидел у своего окна, глядел на серебрившиеся при луне вспаханные поля и мысленно представлял себе, как они протянутся до самых гор. На этом месте, где сейчас хутор, можно будет построить большую деревню, с церковью, как в Ново-Архангельске, с голосистым на звоннице колоколом... Алексей прикидывал, сколько понадобится на это годов, сколько за эти годы прибавится людей в колонии. А когда очень уставал и ни о чем не хотел думать, шел в избу Савельева, куда на огонек лучины собирались промышленные посидеть и послушать байки Фроси.
Молодая женщина управлялась с десятком коров, целый день жала серпом траву, собирала и сушила незнакомые цветы, чтобы отдать их потом Кускову для отсылки в Ново- Архангельск. Варила еду, носила Савельеву в глиняном горшочке обед на пашню.
А когда выбиралась свободная минута, шла на речку полоскать белье. Никто никогда не видел ни на ней, ни на Савельеве грязной рубахи или платьишка. Фрося, как птица, любила чистоту. Всплески холстины, промываемой в воде, звонкий стук валька по мокрым кладкам, на которых Фрося стирала, были до того обжитыми и своими, что, казалось, и речка поросла лопухами, и в камыше крякает утка, и плещется за ветлами на песочке голосистая босоногая детвора....
Вечером в избе у Фроси собиралось полно людей. Хорошо у нее было, по-домашнему. Пахло печеным хлебом, мятой, в кадке у дверей всегда стояла студеная вода. Над окнами и над божницей висели вышитые рушники, на чисто выскобленном столе под белой тряпочкой хранилась соль. Были и полати, только на них никто не спал. Часто Фрося от духоты стелила прямо на полу.
Бородатые, седые и смоляноголовые люди теснились на лавках, слушая, как Фрося отгадывала сны. Она сидела у печи в своем всегдашнем линялом сарафанишке и, ощипывая пальцами уголек лучины, певуче и медленно объясняла значение чьего-нибудь сна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145