У него было недостаточно опыта для того, чтобы судить о чувствах женщины без ложной здравости. Не умел он прислушиваться и к себе.
– Встань, – попросила она.
Было уже очень поздно. Он не хотел даже смотреть на часы.
Когда он поднялся на ноги и остановился над ней, нагой и коленопреклоненной, Стефания осторожно ухватилась пальцами за его ремень.
Она перехватила недоуменный взгляд и спросила:
– Можно?
Сверху он видел белые пятки туфель, ободки ее ягодиц, каштановую макушку и крепкие яблочки грудей между оживившихся локтей.
Она не без труда расстегнула ремень и принялась за пуговицы.
Когда брюки упали по ногам до колен и замерли двумя черными гармошками, он вдруг вспомнил, что ведь она уже видела его, даже чувствовала в себе, и потому он зря готовится к тому, что сейчас произойдет, как к чему-то новому. Другое дело, что произойти это должно по-новому благодаря окружавшим их теперь удобствам, теплу и уюту квартиры, служившей жильем красивой девушке, что уже само по себе привносило в квартиру атмосферу волнительности и тайны.
Следом за брюками были стянуты узкие трусы.
Внешне ничего как будто сразу не изменилось. Рубашка оказалась достаточно длинной, чтобы прикрыть твердеющий ствол освобожденной плоти.
Стефания снизу вверх смотрела на гостя. На ее выжидательно поджатых губах играла легкая усмешка. Она добилась своего и теперь была на пути к разбухающей вопреки его желанию цели.
Она запустила руку под измятый после долгого заточения подол рубашки и тыльной стороной пальцев легонько провела по зябко подобравшейся мошонке.
От отчаянности своего положения – еще бы, брюки спущены, как у первоклассника, ни шаг шагнуть, ни подобрать, не отбиваться же ему от девушки, он сам обрек себя на упоительный плен ее рук – Берни запрокинул голову и закрыл глаза, чтобы не отвлекаться и только чувствовать.
У Стефании была маленькая прохладная ладошка, и прикосновения ее к разгоряченному взаперти члену вызывали в нем желание плакать от умиления и беспомощности.
Она же быстро осмелела и уже просто мяла податливый кожаный мешочек, в котором что-то загадочно и твердо перекатывалось, наводя на мысли о сокрытом здесь кладе.
Свободной рукой Стефания расстегнула две нижние пуговицы и распахнула рубашку, словно только сейчас вспомнила, что у мешочка есть не менее увлекательное продолжение. Это самое продолжение сделалось уже достаточно длинным и упруго покачивалось, как грозный перст, призывающий к порядку.
Однако она его не боялась.
Как бы ни напрягался он в ее кулачке, как бы ни наливался кровью двойной желудок в форме сердца, как бы ни пульсировали под тонкой кожей вздутые вены, она знала все его повадки и теперь доверчиво льнула к нему щекой, залитой очаровательным румянцем предвкушения.
Одновременно она незаметно для Берни обнюхала его и удостоверилась в том, что лишний раз ходить в ванную не придется.
– У тебя очень красивый член, – услышал он тихое признание откуда-то с пола.
А потом его буквально обжег влажный язычок, улиткой скользнувший вдоль всего ствола от основания до притупленного кончика. На кончике улитка замешкалась и превратилась в крылышко крохотной колибри.
Стефания лизала его.
Это было так удивительно, что Берни открыл глаза и наклонил голову.
Она покорной рабой стояла перед ним на коленях и, не прикасаясь к нему руками, одним язычком доводила до бешенства и сводила с ума.
– Можно, я возьму его в рот? – зачем-то спросила она, будто он и так не принадлежал ей уже целиком и полностью.
Она приняла его сразу весь, дотронувшись посапывающим носиком до жестких волос в паху, и потом стала очень медленно выпускать негнущийся и мокро блестящий ствол, удерживая его алым колечком губ.
Берни невольно подался вперед, боясь, что его бросили, но это была только пробная вылазка – Стефания готовилась к серьезной осаде.
Она пошире открыла рот и высунула лопатку язычка, на которую положила твердую головку и стала снова клониться к животу мужчины, нанизываясь на каменное древко.
«Как ей не стыдно?» – потрясенно думал Берни.
Мужчины вообще в таких случаях возбуждаются сильнее не от физических ощущений – они могут даже ничего не чувствовать совершенно, – а от сознания того, что женщина сознательно унижается перед ними, чтобы сделать им приятное. Скажите об этом самой женщине, и она рассмеется, потому что со своей стороны ей кажется, что это она – хозяйка положения, владеющая мужчиной и заставляющая его напрягаться и рычать от удовольствия.
Потом Берни стало как-то спокойно на душе. У него сосали, перед ним пресмыкались, а он только и делал, что стоял и наблюдал за происходящим, имея возможность заодно и участвовать в нем пассивно, своими чувствами.
– Я не хочу, чтобы ты кончал сейчас, – сказала Стефания, имея в виду некоторые признаки приближающегося оргазма. – Сначала ты должен проверить меня всю.
Она встала с ковра и прижалась к Берни грудью.
– Тебе не больно? Ты можешь терпеть?
Он не ответил. Он хотел того же, что и она. Но у него не было слов, чтобы в этом признаться.
Стефания снова опустилась на пол. Только теперь она легла на ковер спиной и раскрыла перед ним объятия согнутых в коленях ног.
– Сними рубашку, – попросила она, обхватывая себя за икры руками и ожидая, когда он выберется из брюк и расстегнет все пуговицы.
Для Берни все это было как в каком-то наркотическом сне. Он сам не верил в то, что может с такой легкостью изменить Эстер, изменить их чистой, почти платонической любви, которая еще вчера так много для него значила. Это был не он. Не он, яростно стряхивающий с рук рубашку. Не он, опускающийся в капкан разведенных в стороны ног. Не он, отыскивающий членом уютное, мягкое гнездышко, которое поначалу сдавило его, не желая пропускать внутрь, и вдруг поддавшееся, узкое и бездонное.
Она подняла колени к подбородку и положила ноги на плечи Берни.
Он уперся в пол за ее головой руками и закачался на весу, как пружина, напрягая и расслабляя ягодицы.
Само тело знало, что нужно делать. Можно было ни о чем не думать. Только смотреть в глаза друг другу и чувствовать.
Когда же она успела так приворожить его к себе? Или она была права, говоря, что его увлекает в ней отсутствие каких бы то ни было запросов, кроме одного – любить ее?
Он не знал этого. Он не знал, зачем так жестоко надругается над своей невестой, зачем приехал сюда – ведь не за бумажником же! – зачем вообще это все… Неужели страсть и в самом деле превращает человека в животное, для которого важнее всего его природные инстинкты?
Он не мог в это поверить.
Не мог прогнать неотвязное наваждение.
Не мог ничего.
Только пронзать ее, пронзать это открытое тело, ловить ртом чужое дыхание, думать о той гармонии, которая заложена в тела мужчины и женщины, когда они слиты в одно, и снова пронзать, пронзать…
«Нет, все-таки я хорошая свинья», – подумал Берни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Встань, – попросила она.
Было уже очень поздно. Он не хотел даже смотреть на часы.
Когда он поднялся на ноги и остановился над ней, нагой и коленопреклоненной, Стефания осторожно ухватилась пальцами за его ремень.
Она перехватила недоуменный взгляд и спросила:
– Можно?
Сверху он видел белые пятки туфель, ободки ее ягодиц, каштановую макушку и крепкие яблочки грудей между оживившихся локтей.
Она не без труда расстегнула ремень и принялась за пуговицы.
Когда брюки упали по ногам до колен и замерли двумя черными гармошками, он вдруг вспомнил, что ведь она уже видела его, даже чувствовала в себе, и потому он зря готовится к тому, что сейчас произойдет, как к чему-то новому. Другое дело, что произойти это должно по-новому благодаря окружавшим их теперь удобствам, теплу и уюту квартиры, служившей жильем красивой девушке, что уже само по себе привносило в квартиру атмосферу волнительности и тайны.
Следом за брюками были стянуты узкие трусы.
Внешне ничего как будто сразу не изменилось. Рубашка оказалась достаточно длинной, чтобы прикрыть твердеющий ствол освобожденной плоти.
Стефания снизу вверх смотрела на гостя. На ее выжидательно поджатых губах играла легкая усмешка. Она добилась своего и теперь была на пути к разбухающей вопреки его желанию цели.
Она запустила руку под измятый после долгого заточения подол рубашки и тыльной стороной пальцев легонько провела по зябко подобравшейся мошонке.
От отчаянности своего положения – еще бы, брюки спущены, как у первоклассника, ни шаг шагнуть, ни подобрать, не отбиваться же ему от девушки, он сам обрек себя на упоительный плен ее рук – Берни запрокинул голову и закрыл глаза, чтобы не отвлекаться и только чувствовать.
У Стефании была маленькая прохладная ладошка, и прикосновения ее к разгоряченному взаперти члену вызывали в нем желание плакать от умиления и беспомощности.
Она же быстро осмелела и уже просто мяла податливый кожаный мешочек, в котором что-то загадочно и твердо перекатывалось, наводя на мысли о сокрытом здесь кладе.
Свободной рукой Стефания расстегнула две нижние пуговицы и распахнула рубашку, словно только сейчас вспомнила, что у мешочка есть не менее увлекательное продолжение. Это самое продолжение сделалось уже достаточно длинным и упруго покачивалось, как грозный перст, призывающий к порядку.
Однако она его не боялась.
Как бы ни напрягался он в ее кулачке, как бы ни наливался кровью двойной желудок в форме сердца, как бы ни пульсировали под тонкой кожей вздутые вены, она знала все его повадки и теперь доверчиво льнула к нему щекой, залитой очаровательным румянцем предвкушения.
Одновременно она незаметно для Берни обнюхала его и удостоверилась в том, что лишний раз ходить в ванную не придется.
– У тебя очень красивый член, – услышал он тихое признание откуда-то с пола.
А потом его буквально обжег влажный язычок, улиткой скользнувший вдоль всего ствола от основания до притупленного кончика. На кончике улитка замешкалась и превратилась в крылышко крохотной колибри.
Стефания лизала его.
Это было так удивительно, что Берни открыл глаза и наклонил голову.
Она покорной рабой стояла перед ним на коленях и, не прикасаясь к нему руками, одним язычком доводила до бешенства и сводила с ума.
– Можно, я возьму его в рот? – зачем-то спросила она, будто он и так не принадлежал ей уже целиком и полностью.
Она приняла его сразу весь, дотронувшись посапывающим носиком до жестких волос в паху, и потом стала очень медленно выпускать негнущийся и мокро блестящий ствол, удерживая его алым колечком губ.
Берни невольно подался вперед, боясь, что его бросили, но это была только пробная вылазка – Стефания готовилась к серьезной осаде.
Она пошире открыла рот и высунула лопатку язычка, на которую положила твердую головку и стала снова клониться к животу мужчины, нанизываясь на каменное древко.
«Как ей не стыдно?» – потрясенно думал Берни.
Мужчины вообще в таких случаях возбуждаются сильнее не от физических ощущений – они могут даже ничего не чувствовать совершенно, – а от сознания того, что женщина сознательно унижается перед ними, чтобы сделать им приятное. Скажите об этом самой женщине, и она рассмеется, потому что со своей стороны ей кажется, что это она – хозяйка положения, владеющая мужчиной и заставляющая его напрягаться и рычать от удовольствия.
Потом Берни стало как-то спокойно на душе. У него сосали, перед ним пресмыкались, а он только и делал, что стоял и наблюдал за происходящим, имея возможность заодно и участвовать в нем пассивно, своими чувствами.
– Я не хочу, чтобы ты кончал сейчас, – сказала Стефания, имея в виду некоторые признаки приближающегося оргазма. – Сначала ты должен проверить меня всю.
Она встала с ковра и прижалась к Берни грудью.
– Тебе не больно? Ты можешь терпеть?
Он не ответил. Он хотел того же, что и она. Но у него не было слов, чтобы в этом признаться.
Стефания снова опустилась на пол. Только теперь она легла на ковер спиной и раскрыла перед ним объятия согнутых в коленях ног.
– Сними рубашку, – попросила она, обхватывая себя за икры руками и ожидая, когда он выберется из брюк и расстегнет все пуговицы.
Для Берни все это было как в каком-то наркотическом сне. Он сам не верил в то, что может с такой легкостью изменить Эстер, изменить их чистой, почти платонической любви, которая еще вчера так много для него значила. Это был не он. Не он, яростно стряхивающий с рук рубашку. Не он, опускающийся в капкан разведенных в стороны ног. Не он, отыскивающий членом уютное, мягкое гнездышко, которое поначалу сдавило его, не желая пропускать внутрь, и вдруг поддавшееся, узкое и бездонное.
Она подняла колени к подбородку и положила ноги на плечи Берни.
Он уперся в пол за ее головой руками и закачался на весу, как пружина, напрягая и расслабляя ягодицы.
Само тело знало, что нужно делать. Можно было ни о чем не думать. Только смотреть в глаза друг другу и чувствовать.
Когда же она успела так приворожить его к себе? Или она была права, говоря, что его увлекает в ней отсутствие каких бы то ни было запросов, кроме одного – любить ее?
Он не знал этого. Он не знал, зачем так жестоко надругается над своей невестой, зачем приехал сюда – ведь не за бумажником же! – зачем вообще это все… Неужели страсть и в самом деле превращает человека в животное, для которого важнее всего его природные инстинкты?
Он не мог в это поверить.
Не мог прогнать неотвязное наваждение.
Не мог ничего.
Только пронзать ее, пронзать это открытое тело, ловить ртом чужое дыхание, думать о той гармонии, которая заложена в тела мужчины и женщины, когда они слиты в одно, и снова пронзать, пронзать…
«Нет, все-таки я хорошая свинья», – подумал Берни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86