Но Тея не нашла поддержки даже у собственного мужа. Рихард грубо объяснил ей, что она, как всегда, болтает всякую ерунду и нельзя с двух чужаков снять подозрения только потому, что единственный важный свидетель сам не особенно чист.
Высказавшись явно с лучшими намерениями, Рихард Крессманн добился противоположного эффекта. Выражение «не особенно чист» стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Бруно Клоя. У мужчин чуть не дошло до драки, но Рената второпях оплатила пирожные и кофе, взяла Бруно за руку и вынудила его покинуть кафе.
Бруно просто кипел от злобы. И когда на улице Рената, не в силах сдержаться, спросила мужа: «А где, собственно говоря, ты сам был в прошлую субботу?» – несколько гостей, оставшихся в кафе, увидели, как Бруно неожиданно размахнулся и ударил жену по лицу. Рената расплакалась, и пятнадцатилетний Хайко погрозил отцу кулаком. Затем Хайко взял Ренату за руку и пошел с ней в одном направлении. В то время как Бруно постоял еще несколько секунд на месте, а затем, широко шагая, исчез в противоположном направлении.
В это время Бен еще находился в своей комнате. Сначала он был абсолютно спокоен. После того как Якоб с банкой и биноклем покинул комнату, Бен несколько часов поспал. Затем Труда позвала его обедать. Когда, поев, он захотел уйти, она его удержала: «Не сегодня, Бен».
Если бы Бен захотел, он мог бы легко высвободиться из ее рук. Однако причинить боль матери было все равно что самому себе нанести раны. Никто не ударит руку, которая кормит. И хотя отец считал его отношение к матери любовью, оно было скорее инстинктом, стремлением к выживанию.
Потом он мог бы уйти, когда она освободила его руку. Раньше Труда часто говорила: «Не сегодня, Бен» или «Сейчас ты должен остаться со мной».
Не обращая внимания на слова матери, он всегда уходил. Однако сейчас здесь сидел отец. А Бен никогда не терял уважения к кулакам Якоба. Он так никогда и не смог понять, что сила в них постепенно убывает.
Неохотно, бормоча себе под нос что-то непонятное, Бен позволил Труде снова отвести себя наверх. Якоб сидел в гостиной и слышал, как над его головой сын носится по комнате, от окна к двери, от двери к окну, туда-сюда, словно животное в клетке. Несколько раз он стучал по косяку, тряс дверную ручку и кричал: «Руки прочь!»
Труда догадывалась, в чем дело. Бен волновался за свой мир, боялся, что коль скоро такое количество людей бродит по его местам, то очень многое будет там разрушено. Труда отнесла ему в комнату ванильное мороженое, потом плитку шоколада и попыталась успокоить: «Там полиция. Не волнуйся, они ничего не сломают, только все осмотрят. Когда они уедут, ты можешь выйти. Посиди и поиграй немного. Где твоя а?»
Потом Труда металась между окном спальни и его омнатой, туда и обратно. Однако ни разу не забыла повернуть ключ, закрывая за собой дверь его комнаты.
Поздним вечером, когда поток посетителей воронки и пролеска окончательно иссяк и полиция с пожарной командой тоже убралась с поля, Якоб в сопровождении сына отправился на воскресную прогулку. Он любил неторопливо прогуливаться по полям. Особенно когда его сопровождал Бен.
Еще не успел их дом скрыться из виду, как Якоб, по обыкновению, начал говорить. Бен был единственным человеком, с которым Якоб мог обо всем поговорить. Сын никогда не отвечал, не давал дельных советов и не строил глупых предположений. А только с важным выражением лица слушал, что накопилось у отца на душе. И Якоб облегчал в монологе душу и совесть – за повернутый в замочной скважине ключ и за множество подобных вещей.
«Пойдем посмотрим, сколько они вытоптали», – сказал Якоб, хотя состояние тамошних полей его теперь не касалось. Давным-давно свекольные и пшеничные поля ему не принадлежали. Уже несколько лет, как все минуло. Партнерство с Паулем Лесслером и Бруно Клоем долгое время прекрасно себя оправдывало. Но затем оба его партнера стали специализироваться в различных узких областях сельского хозяйства. И Якобу пришлось сдаться.
Ни одного сына. Только великан Бен, с силой как у десятерых, глазами совы, памятью слона и разумом комара. Правда, с годами стало ясно, что профессор, поставив диагноз, ошибся с излишне мрачной формулировкой. К Бену уж никак не подходило определение «слабоумие высшей степени». Он выучился некоторым вещам, но, к сожалению, не особо разумным. Вероятно, со временем и с помощью специалистов прибавилось бы еще несколько соответствующих навыков, если бы только Труда решилась и поместила его в специальный приют. Но едва затрагивалась эта тема, Труда умирала тысячью смертей. А потом стало поздно, и уже ничего нельзя было изменить.
Для собственных нужд они оставили кур и двух свиней. Еще Труда заботилась о большом огороде, который обустроила по-новому. Землю они целиком сдали в аренду Бруно Клою. Новый сарай Бруно делил с Паулем Лесслером. Пауль использовал его, чтобы хранить солому. Бруно ставил там свеклоуборочный комбайн, что было для него удобно: поле с сахарной свеклой располагалось недалеко от воронки и ему не надо было гонять машину туда-сюда.
На одну аренду прожить было невозможно. Однако, несмотря на возраст, Якобу повезло. Хайнц Люкка воспользовался связями и помог ему устроиться на работу. Уже несколько лет, как Якоб работал кладовщиком в магазине Вильмрода. С раннего утра до конца дня он ездил на автопогрузчике по огромному складу магазина строительных товаров в Лоберге, расставлял по порядку поддоны с винтами и дюбелями, унитазы и смесители для ванн. И если у продавцов не хватало времени, выставлял на полки товар в торговом зале.
Порой у Якоба возникало чувство, что еще немного, и он задохнется между стеллажами. В такие моменты овладевавшая им тоска по открытому небу заставляла его раз двадцать за рабочий день поднимать глаза к высокому потолку и особенно ясно, всей душой сознавать, что его сын долго не выдержит в закрытом помещении.
Передающийся из поколения в поколение инстинкт, голос крови, влекущий к земле; технический прогресс его только заглушил. У Бена он особенно ясно проявлялся. Перед любой техникой он испытывал панический страх, с помощью лопаты совершал маленькие чудеса. Когда Бен копал землю, ничего рядом не было повреждено. Имея целью найти в земле какие-то сокровища, он не обходил вниманием ни одну травинку, и после произведенных раскопок осторожно укладывал дерн на прежнее место. И место разведочных работ потом выглядело так, словно здесь не было никакого вторжения.
Конечно, Якоба не устраивало, что сына с середины июля каждую ночь тянуло на волю. По деревне снова поползли слухи, как, например, в июне, когда, натолкнувшись на «мерседес» Альберта Крессманна, Бен погладил неприкрытую грудь Аннеты Лесслер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Высказавшись явно с лучшими намерениями, Рихард Крессманн добился противоположного эффекта. Выражение «не особенно чист» стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Бруно Клоя. У мужчин чуть не дошло до драки, но Рената второпях оплатила пирожные и кофе, взяла Бруно за руку и вынудила его покинуть кафе.
Бруно просто кипел от злобы. И когда на улице Рената, не в силах сдержаться, спросила мужа: «А где, собственно говоря, ты сам был в прошлую субботу?» – несколько гостей, оставшихся в кафе, увидели, как Бруно неожиданно размахнулся и ударил жену по лицу. Рената расплакалась, и пятнадцатилетний Хайко погрозил отцу кулаком. Затем Хайко взял Ренату за руку и пошел с ней в одном направлении. В то время как Бруно постоял еще несколько секунд на месте, а затем, широко шагая, исчез в противоположном направлении.
В это время Бен еще находился в своей комнате. Сначала он был абсолютно спокоен. После того как Якоб с банкой и биноклем покинул комнату, Бен несколько часов поспал. Затем Труда позвала его обедать. Когда, поев, он захотел уйти, она его удержала: «Не сегодня, Бен».
Если бы Бен захотел, он мог бы легко высвободиться из ее рук. Однако причинить боль матери было все равно что самому себе нанести раны. Никто не ударит руку, которая кормит. И хотя отец считал его отношение к матери любовью, оно было скорее инстинктом, стремлением к выживанию.
Потом он мог бы уйти, когда она освободила его руку. Раньше Труда часто говорила: «Не сегодня, Бен» или «Сейчас ты должен остаться со мной».
Не обращая внимания на слова матери, он всегда уходил. Однако сейчас здесь сидел отец. А Бен никогда не терял уважения к кулакам Якоба. Он так никогда и не смог понять, что сила в них постепенно убывает.
Неохотно, бормоча себе под нос что-то непонятное, Бен позволил Труде снова отвести себя наверх. Якоб сидел в гостиной и слышал, как над его головой сын носится по комнате, от окна к двери, от двери к окну, туда-сюда, словно животное в клетке. Несколько раз он стучал по косяку, тряс дверную ручку и кричал: «Руки прочь!»
Труда догадывалась, в чем дело. Бен волновался за свой мир, боялся, что коль скоро такое количество людей бродит по его местам, то очень многое будет там разрушено. Труда отнесла ему в комнату ванильное мороженое, потом плитку шоколада и попыталась успокоить: «Там полиция. Не волнуйся, они ничего не сломают, только все осмотрят. Когда они уедут, ты можешь выйти. Посиди и поиграй немного. Где твоя а?»
Потом Труда металась между окном спальни и его омнатой, туда и обратно. Однако ни разу не забыла повернуть ключ, закрывая за собой дверь его комнаты.
Поздним вечером, когда поток посетителей воронки и пролеска окончательно иссяк и полиция с пожарной командой тоже убралась с поля, Якоб в сопровождении сына отправился на воскресную прогулку. Он любил неторопливо прогуливаться по полям. Особенно когда его сопровождал Бен.
Еще не успел их дом скрыться из виду, как Якоб, по обыкновению, начал говорить. Бен был единственным человеком, с которым Якоб мог обо всем поговорить. Сын никогда не отвечал, не давал дельных советов и не строил глупых предположений. А только с важным выражением лица слушал, что накопилось у отца на душе. И Якоб облегчал в монологе душу и совесть – за повернутый в замочной скважине ключ и за множество подобных вещей.
«Пойдем посмотрим, сколько они вытоптали», – сказал Якоб, хотя состояние тамошних полей его теперь не касалось. Давным-давно свекольные и пшеничные поля ему не принадлежали. Уже несколько лет, как все минуло. Партнерство с Паулем Лесслером и Бруно Клоем долгое время прекрасно себя оправдывало. Но затем оба его партнера стали специализироваться в различных узких областях сельского хозяйства. И Якобу пришлось сдаться.
Ни одного сына. Только великан Бен, с силой как у десятерых, глазами совы, памятью слона и разумом комара. Правда, с годами стало ясно, что профессор, поставив диагноз, ошибся с излишне мрачной формулировкой. К Бену уж никак не подходило определение «слабоумие высшей степени». Он выучился некоторым вещам, но, к сожалению, не особо разумным. Вероятно, со временем и с помощью специалистов прибавилось бы еще несколько соответствующих навыков, если бы только Труда решилась и поместила его в специальный приют. Но едва затрагивалась эта тема, Труда умирала тысячью смертей. А потом стало поздно, и уже ничего нельзя было изменить.
Для собственных нужд они оставили кур и двух свиней. Еще Труда заботилась о большом огороде, который обустроила по-новому. Землю они целиком сдали в аренду Бруно Клою. Новый сарай Бруно делил с Паулем Лесслером. Пауль использовал его, чтобы хранить солому. Бруно ставил там свеклоуборочный комбайн, что было для него удобно: поле с сахарной свеклой располагалось недалеко от воронки и ему не надо было гонять машину туда-сюда.
На одну аренду прожить было невозможно. Однако, несмотря на возраст, Якобу повезло. Хайнц Люкка воспользовался связями и помог ему устроиться на работу. Уже несколько лет, как Якоб работал кладовщиком в магазине Вильмрода. С раннего утра до конца дня он ездил на автопогрузчике по огромному складу магазина строительных товаров в Лоберге, расставлял по порядку поддоны с винтами и дюбелями, унитазы и смесители для ванн. И если у продавцов не хватало времени, выставлял на полки товар в торговом зале.
Порой у Якоба возникало чувство, что еще немного, и он задохнется между стеллажами. В такие моменты овладевавшая им тоска по открытому небу заставляла его раз двадцать за рабочий день поднимать глаза к высокому потолку и особенно ясно, всей душой сознавать, что его сын долго не выдержит в закрытом помещении.
Передающийся из поколения в поколение инстинкт, голос крови, влекущий к земле; технический прогресс его только заглушил. У Бена он особенно ясно проявлялся. Перед любой техникой он испытывал панический страх, с помощью лопаты совершал маленькие чудеса. Когда Бен копал землю, ничего рядом не было повреждено. Имея целью найти в земле какие-то сокровища, он не обходил вниманием ни одну травинку, и после произведенных раскопок осторожно укладывал дерн на прежнее место. И место разведочных работ потом выглядело так, словно здесь не было никакого вторжения.
Конечно, Якоба не устраивало, что сына с середины июля каждую ночь тянуло на волю. По деревне снова поползли слухи, как, например, в июне, когда, натолкнувшись на «мерседес» Альберта Крессманна, Бен погладил неприкрытую грудь Аннеты Лесслер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98