Увидела окровавленный край, ровно отсеченную кость. То же, что и теперь, но только в этот раз два окровавленных края, две чисто отсеченные кости, два пальца.
В ее мозгу что-то отключилось, не сразу, постепенно, как будто человечек со слабыми руками, с трудом тянувший тяжелый ходовой рычаг, застопорил несколько шестеренок в механизме, только мотор еще продолжал работать. Оборот за оборотом мотор монотонно гудел «нашел» бесполезному шестереночному механизму. Нашел – и только! Если Бен нашел какие-то старые кости, маленькие трусики и окровавленную сумочку, то почему он также не мог найти и два пальца? Человек с глазами как у совы видел и находил больше любого другого.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем две или три из остановившихся шестеренок снова пришли в движение, и Труда смогла снять крышку с банки. Она вынула скрученные листы подорожника вместе с их содержимым и положила в карман халата. Потом с окаменевшим лицом посмотрела в окно в направлении воронки. Оттуда он пришел. И там полиция в воскресенье проводила поиски без собак. Какая глупость! Пролесок, который они прочесали с собаками, куда лучше проглядывался, чем старый, с нагромождением обломков кратер, образованный взрывом бомбы.
Бен спал почти до часу. Затем, как обычно, его разбудил распространившийся по дому запах приготовленной пищи. К обеду обе девушки прибывали из школы, находившейся в Лоберге, и на велосипедах ехали ко двору Лесслеров. Пока другие твердо придерживались своих привычек, он не нуждался в часах. Обед всегда был в час.
Он вошел в кухню. Массивная голова, утопавшая в плечах, так что шеи почти не было видно. Взгляд проворно скользнул от накрытого стола к кастрюлям на плите. Переполненный нетерпением, он уселся за стол, жадно проглотил все, что Труда с горкой положила ему на тарелку. Затем встал.
– Сядь, – потребовала Труда.
Он остался стоять у стола, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
– Кому я сказала, сядь, – повторила она, стараясь, чтобы голос звучал настойчиво и убедительно. Однако глухое биение сердца изменило тембр голоса, заставило чуть вибрировать слова. И тонким чутьем он заметил, что ее голосу не хватает уверенности.
– Тебе нельзя больше выходить из дома, – сказала Труда, и слова ее прозвучали словно мольба. – Мне больно. – Она постучала себя по груди. – Здесь – очень больно. Я не могу оставаться одна. Ведь ты – мой хороший Бен, мой самый лучший. Сейчас ты должен остаться со мной.
Он покачал головой, повернулся к двери и, тяжело ступая, направился по лестнице в подвал. Труда хотела пойти за ним следом, но только у нее не хватило на это сил. В кухне было очень тепло. В плите, которую после переезда Якоб вначале не хотел устанавливать, несколько часов горел огонь. Зачем она вообще нужна? Во всех помещениях имелось центральное отопление, и на кухне стояла новенькая электрическая плита. Но Труда настояла на том, чтобы сохранить старую, топившуюся углем плиту. На всякий случай, если вдруг возникнут перебои с электричеством. Или понадобится что-нибудь сжечь. Маленькие, испачканные кровью трусики, сумочку с пятнами крови или завернутые в листья подорожника два отрубленных пальца.
Труда обхватила голову руками и безжизненным взглядом уставилась на плиту. По истечении некоторого времени вскочила, отодвинула в сторону чугунные круги, закрывающие топку сверху, и долго ворошила кочергой угли в пламени, пока и следа не осталось от того, чему можно было ужаснуться.
Между тем Бен быстро вышел к проселочной дороге, ускорил шаг, сделал небольшой крюк, прошел вдоль колючей ограды и оказался у кукурузного поля. На краю поля он на несколько минут остановился, поднял к глазам бинокль и стал высматривать поверх стеблей в направлении бунгало Люкки.
Он не был уверен, что друг Люкка находится дома. С улицы это сложно было определить. Если Люкка дома, он, едва только заметив Бена, сразу выходил. Но если Бен не хотел, Хайнц Люкка не мог его увидеть. Осторожно раздвигая кукурузные стебли, на корточках, крадучись, он стал пробираться по полю, обогнул дом, выкопал из ямки в земле складной нож, спрятал в карман и с другого края поля принялся высматривать вдоль проселочной дороги.
Далеко впереди, со стороны Лоберга, показались обе девушки, которых он с таким нетерпением ждал. Ни приказ отца, ни с болью высказанная просьба матери не могли остудить его. Фигуры медленно приближались. Он позволил девушкам проехать мимо, хихикнул про себя, так как, по всей видимости, они его не заметили.
Когда они отдалились на добрых сто метров, он поднялся и поспешил вслед за ними. И быстро настиг. Девушки, должно быть, услышали его шаги, однако ни одна из них не обернулась. Обе соглашались на игру, которая больше всего ему нравилась. Ловить. Он поравнялся с ними, протянул руку к ближайшей девушке, зарылся пальцами в густых темных волосах. Светловолосая девушка затормозила, когда ее спутнице пришлось остановиться. Темноволосая девушка в солнцезащитных очках была младшей сестрой Бена.
Убежище на дереве
В январе 81-го года у Труды не начались месячные. Сначала она не стала считать их отсутствие поводом для беспокойства: в этом году ей исполнилось уже сорок пять лет, наверное, подобные нарушения касались возраста. Кроме того, в течение последних месяцев прошлого года она не часто спала с Якобом. И так как Труда и без того непросто беременела, то она не стала слишком много думать о докучливом деле, которое однажды не началось в обычное время. Она только беспокоилась за Якоба. Злость на Хайнца Люкку все еще часто приводила его в трактир Рупольда.
Якоб категорически отказался принимать участие в праздновании помолвки Люкки. В деревне помолвку адвоката рассматривали как чудо. Все-таки Хайнцу уже перевалило за пятьдесят. В октябре 80-го года, благодаря работе, он познакомился с одной женщиной, милой и серьезной особой, как он рассказал Труде, правда разведенной (он в качестве адвоката как раз представлял ее сторону в деле о разводе), с двенадцатилетней дочерью. Но кому это мешало? Разве что Tee Крессманн, всегда считавшей, что Хайнц Люкка просто помешан на своей большой любви – семнадцатилетней Марии.
В феврале вместе с пятьюдесятью приглашенными гостями Хайнц Люкка праздновал запоздалое счастье в хорошем ресторане города Лоберга. Трактир Рупольда, как доверительно поведал адвокат Труде, казался ему слишком уж простоватым, этакой деревенской забегаловкой. Труда охотно отпраздновала бы такое событие вместе со всеми, но так как Якоб был против, она тоже осталась дома.
К сожалению, счастье Хайнца Люкки продолжалось недолго. В воскресенье в начале марта, только через три недели после празднования помолвки, женщина вместе с дочерью направлялась в деревню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
В ее мозгу что-то отключилось, не сразу, постепенно, как будто человечек со слабыми руками, с трудом тянувший тяжелый ходовой рычаг, застопорил несколько шестеренок в механизме, только мотор еще продолжал работать. Оборот за оборотом мотор монотонно гудел «нашел» бесполезному шестереночному механизму. Нашел – и только! Если Бен нашел какие-то старые кости, маленькие трусики и окровавленную сумочку, то почему он также не мог найти и два пальца? Человек с глазами как у совы видел и находил больше любого другого.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем две или три из остановившихся шестеренок снова пришли в движение, и Труда смогла снять крышку с банки. Она вынула скрученные листы подорожника вместе с их содержимым и положила в карман халата. Потом с окаменевшим лицом посмотрела в окно в направлении воронки. Оттуда он пришел. И там полиция в воскресенье проводила поиски без собак. Какая глупость! Пролесок, который они прочесали с собаками, куда лучше проглядывался, чем старый, с нагромождением обломков кратер, образованный взрывом бомбы.
Бен спал почти до часу. Затем, как обычно, его разбудил распространившийся по дому запах приготовленной пищи. К обеду обе девушки прибывали из школы, находившейся в Лоберге, и на велосипедах ехали ко двору Лесслеров. Пока другие твердо придерживались своих привычек, он не нуждался в часах. Обед всегда был в час.
Он вошел в кухню. Массивная голова, утопавшая в плечах, так что шеи почти не было видно. Взгляд проворно скользнул от накрытого стола к кастрюлям на плите. Переполненный нетерпением, он уселся за стол, жадно проглотил все, что Труда с горкой положила ему на тарелку. Затем встал.
– Сядь, – потребовала Труда.
Он остался стоять у стола, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
– Кому я сказала, сядь, – повторила она, стараясь, чтобы голос звучал настойчиво и убедительно. Однако глухое биение сердца изменило тембр голоса, заставило чуть вибрировать слова. И тонким чутьем он заметил, что ее голосу не хватает уверенности.
– Тебе нельзя больше выходить из дома, – сказала Труда, и слова ее прозвучали словно мольба. – Мне больно. – Она постучала себя по груди. – Здесь – очень больно. Я не могу оставаться одна. Ведь ты – мой хороший Бен, мой самый лучший. Сейчас ты должен остаться со мной.
Он покачал головой, повернулся к двери и, тяжело ступая, направился по лестнице в подвал. Труда хотела пойти за ним следом, но только у нее не хватило на это сил. В кухне было очень тепло. В плите, которую после переезда Якоб вначале не хотел устанавливать, несколько часов горел огонь. Зачем она вообще нужна? Во всех помещениях имелось центральное отопление, и на кухне стояла новенькая электрическая плита. Но Труда настояла на том, чтобы сохранить старую, топившуюся углем плиту. На всякий случай, если вдруг возникнут перебои с электричеством. Или понадобится что-нибудь сжечь. Маленькие, испачканные кровью трусики, сумочку с пятнами крови или завернутые в листья подорожника два отрубленных пальца.
Труда обхватила голову руками и безжизненным взглядом уставилась на плиту. По истечении некоторого времени вскочила, отодвинула в сторону чугунные круги, закрывающие топку сверху, и долго ворошила кочергой угли в пламени, пока и следа не осталось от того, чему можно было ужаснуться.
Между тем Бен быстро вышел к проселочной дороге, ускорил шаг, сделал небольшой крюк, прошел вдоль колючей ограды и оказался у кукурузного поля. На краю поля он на несколько минут остановился, поднял к глазам бинокль и стал высматривать поверх стеблей в направлении бунгало Люкки.
Он не был уверен, что друг Люкка находится дома. С улицы это сложно было определить. Если Люкка дома, он, едва только заметив Бена, сразу выходил. Но если Бен не хотел, Хайнц Люкка не мог его увидеть. Осторожно раздвигая кукурузные стебли, на корточках, крадучись, он стал пробираться по полю, обогнул дом, выкопал из ямки в земле складной нож, спрятал в карман и с другого края поля принялся высматривать вдоль проселочной дороги.
Далеко впереди, со стороны Лоберга, показались обе девушки, которых он с таким нетерпением ждал. Ни приказ отца, ни с болью высказанная просьба матери не могли остудить его. Фигуры медленно приближались. Он позволил девушкам проехать мимо, хихикнул про себя, так как, по всей видимости, они его не заметили.
Когда они отдалились на добрых сто метров, он поднялся и поспешил вслед за ними. И быстро настиг. Девушки, должно быть, услышали его шаги, однако ни одна из них не обернулась. Обе соглашались на игру, которая больше всего ему нравилась. Ловить. Он поравнялся с ними, протянул руку к ближайшей девушке, зарылся пальцами в густых темных волосах. Светловолосая девушка затормозила, когда ее спутнице пришлось остановиться. Темноволосая девушка в солнцезащитных очках была младшей сестрой Бена.
Убежище на дереве
В январе 81-го года у Труды не начались месячные. Сначала она не стала считать их отсутствие поводом для беспокойства: в этом году ей исполнилось уже сорок пять лет, наверное, подобные нарушения касались возраста. Кроме того, в течение последних месяцев прошлого года она не часто спала с Якобом. И так как Труда и без того непросто беременела, то она не стала слишком много думать о докучливом деле, которое однажды не началось в обычное время. Она только беспокоилась за Якоба. Злость на Хайнца Люкку все еще часто приводила его в трактир Рупольда.
Якоб категорически отказался принимать участие в праздновании помолвки Люкки. В деревне помолвку адвоката рассматривали как чудо. Все-таки Хайнцу уже перевалило за пятьдесят. В октябре 80-го года, благодаря работе, он познакомился с одной женщиной, милой и серьезной особой, как он рассказал Труде, правда разведенной (он в качестве адвоката как раз представлял ее сторону в деле о разводе), с двенадцатилетней дочерью. Но кому это мешало? Разве что Tee Крессманн, всегда считавшей, что Хайнц Люкка просто помешан на своей большой любви – семнадцатилетней Марии.
В феврале вместе с пятьюдесятью приглашенными гостями Хайнц Люкка праздновал запоздалое счастье в хорошем ресторане города Лоберга. Трактир Рупольда, как доверительно поведал адвокат Труде, казался ему слишком уж простоватым, этакой деревенской забегаловкой. Труда охотно отпраздновала бы такое событие вместе со всеми, но так как Якоб был против, она тоже осталась дома.
К сожалению, счастье Хайнца Люкки продолжалось недолго. В воскресенье в начале марта, только через три недели после празднования помолвки, женщина вместе с дочерью направлялась в деревню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98