С самой первой встречи. Я еще тогда боялся, что ты во мне разочаруешься.
– Не будем об этом. Пусть прошлое останется прошлым. Мы с тех пор много перечувствовали и пережили.
– Я понимаю – ты имеешь в виду Нонну. Но я… я сделал это из благодарности. Я давно с ней не живу. У меня… у меня уже почти десять лет не было женщины.
Маша с силой высвободила руки. На запястьях остались красные следы, похожие на следы от наручников.
– Мне не нужно было сюда приезжать, – тихо сказала она. – Юстина говорила, это заколдованное место. Здесь пересекаются какие-то космические потоки, и потому все начинаешь ощущать так остро и серьезно. – Она вздохнула и добавила: – Бедная мама.
…Маша не спала всю ночь, прислушиваясь к шуму деревьев и вою ветра. По дому опять кто-то ходил. Но это были не те легкие шаги, которые она слышала в первые ночи, шаги были тяжелые и безнадежные, и Маше казалось, будто они принадлежат приговоренному к смерти узнику.
На рассвете она вышла на балкон. Ветер стих, и река безмятежно млела в первых солнечных лучах. По ней почти бесшумно плыл большой белый пароход. Она проводила его взглядом, пока он не скрылся за излучиной. Она поняла, что плачет, почувствовав, как щекотно щекам.
Она была узницей. И эта темница казалась ей сейчас страшней ленинградской психушки.
…Она не сразу узнала Диму в обрюзгшем мужчине с темными кругами вокруг глаз и солидным брюшком. Она была в саду и, услышав звонок, побежала напрямик, не разбирая дороги.
– Вам Нонну Божидаровну? – Маша не смогла скрыть разочарования. – Она пошла доить… – Вдруг, закрыв лицо руками, она опустилась на траву. Она пожалела о том, что запретила Толе ходить за ней следом.
– А я сразу тебя узнал. Ты ни капельки не изменилась, – заговорил Дима. В его голосе улавливались прежние – бравадные – интонации. – Ну да, ведь ты жила в Америке, а я все это время торчал здесь. Там воздух и тот другой. Слава Богу, теперь и у нас чем-то свежим повеяло. Хотя этих проклятых комуняк еще не скоро отпихнут от кормушки. Ну что, может пожмем друг другу руки? – Он протянул ей свою, и она неуверенно ее пожала. – Обид не помню и ни в чем тебя не упрекаю. Я и отцу так говорил. И Ваньке нашему. Эта твоя американская сестрица обещала похлопотать за него через Красный Крест. Та еще штучка. Но, стерва, красивая. А где наш общий друг и брат? У вас как: совет да любовь?..
С вышедшим на крыльцо Толей они обнялись. Похоже, они обрадовались друг другу. Толя быстро собрал на стол. Маша поднялась к себе в мансарду.
Она легла на кровать и закрыла глаза. Ей казалось ужасным, что там внизу сидят за одним столом и мирно беседуют двое мужчин, с которыми у нее были интимные отношения. Почему-то сейчас, а не тогда, в максималистской юности, ей показалось это противоестественным и мерзким. Она вспомнила Франческо и Бернарда и почувствовала себя чуть ли не шлюхой.
«Ян такой чистый… Я не достойна… – проносилось в голове. – Но я и не могу любить его так, как хочу – он мне брат… И все равно я недостойна его… Я всю жизнь плыла по течению. Отдавалась всей душой страстям и вела себя, как плохая актриса… Нет, я его недостойна…»
Она вдруг вскочила и сбежала вниз. Мужчины сидели в бывшей комнате Юстины. Теперь здесь была столовая. Оба уже слегка захмелели. Увидев ее, замолчали и опустили глаза.
Она поняла: говорили о ней.
– Я хочу выпить. – Маша села за дальний от них конец стола. – Налейте мне водки.
Дима наполнил ее рюмку столь знакомым ей нарочито угодливым жестом. Она выпила молча, ни с кем не чокаясь. Попросила еще и снова выпила. И поняла, что опьянела. Она вдруг вспомнила, как почти четверть века назад плясала у костра перед этими двумя мужчинами, и ей захотелось взвыть от тоски и ненависти к себе. Этот дом, думала она, построил какой-то злой шутник или сам дьявол. Здесь прошлое неразрывно переплетается с настоящим и все пропитано разочарованием и горечью утрат.
– Я вышла замуж за тебя только потому, что нужно было спасать Толю, – сказала она, обращаясь к бывшему мужу, но не глядя в его сторону. – Теперь думаю, зачем я это сделала? Женщина, приносящая себя в жертву мужчине, превращается в вечную шлюху. Смешно, правда? Хотя, если быть честной, я вышла замуж за тебя, чтоб насолить этому монаху. Интересно, а в кого превращается женщина, делающая что-то назло?.. Увы, этого я не знаю. Я сейчас вообще ничего не знаю. Знаю только, что разлюбила себя. Но это случилось не сейчас, а давно. Тогда, когда Бернард бросил меня в первый раз и я вернулась к Франческо. Я сделала это не из-за нашей дочери Лиз и не из сострадания к Франческо, а из жалости к себе. И еще потому, что знала: если я вернусь к Бернарду, он меня снова бросит. Но я все равно потом вернулась к нему… И он меня бросил. Я слабая, понимаете? А вы все думаете, будто я очень сильная. И вы любите меня за то, что считаете сильной. Меня любить не надо. Меня надо презирать. Слышишь, Толя, я хочу, чтобы ты меня презирал. Зачем ты носишься со мной? Зачем завесил все стены в доме моими портретами? Ведь я уже не та принцесса из «Солнечной долины», ты все никак не поймешь этого. А еще я так боюсь твоих идолов. Они злые и хитрые. Они все время подсматривают за мной, даже когда я сплю. Скажи, ты правда зарядил их своей энергией? Если да, то почему у тебя такая недобрая энергия?..
– Ну, уморила. Это ты в своей Америке набралась? Идолы, заряды, энергия… Ванька, похоже, тоже на этом свихнулся. Когда мы провожали его в армию, он, помню, крепко набухался и все молол про то, что здесь якобы была какая-то ведьма, а он утопил ее по твоему, Толька, приказу. Еще он трепался, что вроде бы твоя жена считает, будто он наглотался каких-то там таблеток, стал невменяемым и в том состоянии сделал той бабе, гм, капут. Бредятина настоящая.
– Нет, – подал голос Толя. – Никакая не бредятина. Все так и было! Я очень хотел, чтобы Инги не стало. Я часто думал об этом и представлял ее на дне реки. Ноги опутаны цепью, чугунные якоря не позволяют всплыть на поверхность, волосы шевелятся в струях течения. – Лицо Толи сделалось прекрасным. Это было лицо вдохновенно творящего художника. – Я не смог бы сделать это сам: стоило мне к ней прикоснуться, и я терял рассудок. Но если бы она не сгинула, я бы стал врагом собственному… племяннику. Или бы он меня в конце концов убил.
– Ваня? Убил бы? Смеешься, что ли? Он тараканов и тех жалел – расплодил в квартире на Мосфильмовской целый питомник. И потом он на девок чихать хотел. Я даже стал было подумывать, а не педик ли он – последнее время вокруг него все этот красавчик Игорек увивался. Неразлучная была парочка. Но потом я понял… – Дима вздохнул и опрокинул в себя рюмку. – В общем, у них один секрет был, который они не выдали до самой последней минуты… Педикам в Афгане нечего делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Не будем об этом. Пусть прошлое останется прошлым. Мы с тех пор много перечувствовали и пережили.
– Я понимаю – ты имеешь в виду Нонну. Но я… я сделал это из благодарности. Я давно с ней не живу. У меня… у меня уже почти десять лет не было женщины.
Маша с силой высвободила руки. На запястьях остались красные следы, похожие на следы от наручников.
– Мне не нужно было сюда приезжать, – тихо сказала она. – Юстина говорила, это заколдованное место. Здесь пересекаются какие-то космические потоки, и потому все начинаешь ощущать так остро и серьезно. – Она вздохнула и добавила: – Бедная мама.
…Маша не спала всю ночь, прислушиваясь к шуму деревьев и вою ветра. По дому опять кто-то ходил. Но это были не те легкие шаги, которые она слышала в первые ночи, шаги были тяжелые и безнадежные, и Маше казалось, будто они принадлежат приговоренному к смерти узнику.
На рассвете она вышла на балкон. Ветер стих, и река безмятежно млела в первых солнечных лучах. По ней почти бесшумно плыл большой белый пароход. Она проводила его взглядом, пока он не скрылся за излучиной. Она поняла, что плачет, почувствовав, как щекотно щекам.
Она была узницей. И эта темница казалась ей сейчас страшней ленинградской психушки.
…Она не сразу узнала Диму в обрюзгшем мужчине с темными кругами вокруг глаз и солидным брюшком. Она была в саду и, услышав звонок, побежала напрямик, не разбирая дороги.
– Вам Нонну Божидаровну? – Маша не смогла скрыть разочарования. – Она пошла доить… – Вдруг, закрыв лицо руками, она опустилась на траву. Она пожалела о том, что запретила Толе ходить за ней следом.
– А я сразу тебя узнал. Ты ни капельки не изменилась, – заговорил Дима. В его голосе улавливались прежние – бравадные – интонации. – Ну да, ведь ты жила в Америке, а я все это время торчал здесь. Там воздух и тот другой. Слава Богу, теперь и у нас чем-то свежим повеяло. Хотя этих проклятых комуняк еще не скоро отпихнут от кормушки. Ну что, может пожмем друг другу руки? – Он протянул ей свою, и она неуверенно ее пожала. – Обид не помню и ни в чем тебя не упрекаю. Я и отцу так говорил. И Ваньке нашему. Эта твоя американская сестрица обещала похлопотать за него через Красный Крест. Та еще штучка. Но, стерва, красивая. А где наш общий друг и брат? У вас как: совет да любовь?..
С вышедшим на крыльцо Толей они обнялись. Похоже, они обрадовались друг другу. Толя быстро собрал на стол. Маша поднялась к себе в мансарду.
Она легла на кровать и закрыла глаза. Ей казалось ужасным, что там внизу сидят за одним столом и мирно беседуют двое мужчин, с которыми у нее были интимные отношения. Почему-то сейчас, а не тогда, в максималистской юности, ей показалось это противоестественным и мерзким. Она вспомнила Франческо и Бернарда и почувствовала себя чуть ли не шлюхой.
«Ян такой чистый… Я не достойна… – проносилось в голове. – Но я и не могу любить его так, как хочу – он мне брат… И все равно я недостойна его… Я всю жизнь плыла по течению. Отдавалась всей душой страстям и вела себя, как плохая актриса… Нет, я его недостойна…»
Она вдруг вскочила и сбежала вниз. Мужчины сидели в бывшей комнате Юстины. Теперь здесь была столовая. Оба уже слегка захмелели. Увидев ее, замолчали и опустили глаза.
Она поняла: говорили о ней.
– Я хочу выпить. – Маша села за дальний от них конец стола. – Налейте мне водки.
Дима наполнил ее рюмку столь знакомым ей нарочито угодливым жестом. Она выпила молча, ни с кем не чокаясь. Попросила еще и снова выпила. И поняла, что опьянела. Она вдруг вспомнила, как почти четверть века назад плясала у костра перед этими двумя мужчинами, и ей захотелось взвыть от тоски и ненависти к себе. Этот дом, думала она, построил какой-то злой шутник или сам дьявол. Здесь прошлое неразрывно переплетается с настоящим и все пропитано разочарованием и горечью утрат.
– Я вышла замуж за тебя только потому, что нужно было спасать Толю, – сказала она, обращаясь к бывшему мужу, но не глядя в его сторону. – Теперь думаю, зачем я это сделала? Женщина, приносящая себя в жертву мужчине, превращается в вечную шлюху. Смешно, правда? Хотя, если быть честной, я вышла замуж за тебя, чтоб насолить этому монаху. Интересно, а в кого превращается женщина, делающая что-то назло?.. Увы, этого я не знаю. Я сейчас вообще ничего не знаю. Знаю только, что разлюбила себя. Но это случилось не сейчас, а давно. Тогда, когда Бернард бросил меня в первый раз и я вернулась к Франческо. Я сделала это не из-за нашей дочери Лиз и не из сострадания к Франческо, а из жалости к себе. И еще потому, что знала: если я вернусь к Бернарду, он меня снова бросит. Но я все равно потом вернулась к нему… И он меня бросил. Я слабая, понимаете? А вы все думаете, будто я очень сильная. И вы любите меня за то, что считаете сильной. Меня любить не надо. Меня надо презирать. Слышишь, Толя, я хочу, чтобы ты меня презирал. Зачем ты носишься со мной? Зачем завесил все стены в доме моими портретами? Ведь я уже не та принцесса из «Солнечной долины», ты все никак не поймешь этого. А еще я так боюсь твоих идолов. Они злые и хитрые. Они все время подсматривают за мной, даже когда я сплю. Скажи, ты правда зарядил их своей энергией? Если да, то почему у тебя такая недобрая энергия?..
– Ну, уморила. Это ты в своей Америке набралась? Идолы, заряды, энергия… Ванька, похоже, тоже на этом свихнулся. Когда мы провожали его в армию, он, помню, крепко набухался и все молол про то, что здесь якобы была какая-то ведьма, а он утопил ее по твоему, Толька, приказу. Еще он трепался, что вроде бы твоя жена считает, будто он наглотался каких-то там таблеток, стал невменяемым и в том состоянии сделал той бабе, гм, капут. Бредятина настоящая.
– Нет, – подал голос Толя. – Никакая не бредятина. Все так и было! Я очень хотел, чтобы Инги не стало. Я часто думал об этом и представлял ее на дне реки. Ноги опутаны цепью, чугунные якоря не позволяют всплыть на поверхность, волосы шевелятся в струях течения. – Лицо Толи сделалось прекрасным. Это было лицо вдохновенно творящего художника. – Я не смог бы сделать это сам: стоило мне к ней прикоснуться, и я терял рассудок. Но если бы она не сгинула, я бы стал врагом собственному… племяннику. Или бы он меня в конце концов убил.
– Ваня? Убил бы? Смеешься, что ли? Он тараканов и тех жалел – расплодил в квартире на Мосфильмовской целый питомник. И потом он на девок чихать хотел. Я даже стал было подумывать, а не педик ли он – последнее время вокруг него все этот красавчик Игорек увивался. Неразлучная была парочка. Но потом я понял… – Дима вздохнул и опрокинул в себя рюмку. – В общем, у них один секрет был, который они не выдали до самой последней минуты… Педикам в Афгане нечего делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101