Хмельная бездумная радость: запеть, закричать, побежать, обогнать
ветер. Искать, сражаться, любить - и быть счастливым. Все счастье: победа
ли, пораженье ли, смерть - все радость, пока вершится Трехлуние.
Я чувствую, как ослабело _т_э_м_и_, мы все еще вместе в чувствах, но
мысли уже раздельны.
Тебе пора, говорю я, иди! и он прижался ко мне, заглядывает в глаза,
чуть слышный лепет, шелест уснувшей мысли - и он уже оторвался, он летит,
беззвучный и легкий, Фоил - Черная тень - в сияющем дне перед первой ночью
Трехлуния.
До встречи или прощай?

Фоил опять умчался. Сегодня с утра он беспокоен. Танцует, мечется,
жмется к нам, ласкается, пробует что-то сказать, но я не могу поймать его
мысли. И вот - улетел. Сорвался с места, понесся, скрылся.
- Что с ним? - спросила я Ортана. - Он чего-то боится?
- Нет, - и в его глазах спокойная нежность, а в голосе ласковая
печаль. - Он ушел. Пора.
- Пора - что?
- Сегодня начало Трехлуния, - говорит он спокойно. - Третья ночь
Трехлуния - время брачных боев. Он уже взрослый. Он должен драться.
Фоил? Драться? Но это же невозможно! Ребячливый, ласковый,
добродушный.
- Он не может иначе. Это Трехлунье. Оно сильней.
- И ты не боишься?
- Боюсь, - отвечает Ортан. - Он не может победить. Он еще слишком
молод. Если он будет жив... он и я... он меня отыщет.
- Почему? - говорю я. - Зачем? - а думаю: такой ласковый, такой
красивый...
- Это нужно, - отвечает он убеждено. - У этэи почти нет врагов. Если
не будет брачных боев, они ослабеют и вымрут. Только лучшие должны
оставлять потомство.
- И у людей тоже?
И он вдруг отводит глаза.
- Я не знаю, как у людей. Для меня еще не было Трехлуния.

Все жарче и жарче, а мы все идем и идем, и я с тоскою думаю о
привале. Я думаю, но не скажу - пусть скажет Норт, я слишком привыкла
казаться сильной. Порой я завидую Норту: ему не надо казаться. Он может
признаться в слабости - я не могу.
Мы молча идем, сутулясь под тяжестью зноя. Усталость выгнала мысли из
головы, и это благо, что можно просто идти, что нет ни боли, ни страха -
только толчки горячей крови, только волны истомы - накатывается, как сон,
и хочется лечь в траву, раскинуть руки и грезить - но остренький холодок
внутри, недреманный колокольчик тревоги, и я ускоряю шаг, я что-нибудь
говорю, и голос на нужный мог разгоняет чары.
- Пора бы передохнуть, - говорит мне Норт и всовывает в руку горячу
флягу. Вода будто кровь, три маленьких теплых глотка, и жажда только
сильней, но я отдаю флягу Норту и спрашиваю, как Илейна.
- Чудно! - говорит она. Глаза у нее блестят, и голос какой-то
странный. - Жарко, а хорошо. Петь хочется!
- Видишь? - говорит Норт. - Опять наваждение, да еще похлеще ночного!
У самого так и играет по жилочкам. А ты?
Он смотрит в глаза; у него непонятный взгляд - тяжелый, внимательный,
ждущий, мне странно и неприятно, но я так привыкла казаться! Я улыбаюсь и
спрашиваю спокойно:
- Что я?
- Ничего, - говорит он как будто бы с сожалением.
- Ортан, неплохо бы отдохнуть.
- Скоро, - сказал он. - Вон роща, видите? Там будет вода.
И мы ускоряем шаг.
- Ортан, - говорю я, только бы не молчать, потому что так горячо
внутри, так трепетно и беспокойно. - Ортан, а почему так пусто вокруг?
- День Зова, - говорит он непонятно. - Первый Запрет. Завтра нам с
Нортом придется драться.
- Почему? - и добавляю: - С кем? - Слава Небу, он не прочел мои
глупые мысли!
- Не знаю, - говорит он. - Кого встретим. Завтра и послезавтра
большие охоты. С третьей по шестую ночи Трехлунья время Второго Запрета.
Нельзя охотиться вообще. Пока не думай об этом. Надо еще дожить до завтра.
Он спокоен. Он так оскорбительно, так равнодушно спокоен!
И я говорю:
- Ортан, а Трехлунье - это действует на всех?
- Нет. Только на тех, кому пора. Элура, - говорит он и смотрит в
глаза, и взгляд у него, как у Норта, тяжелый и ждущий. - Это Трехлуние -
мое. Ты будешь со мной?
Короткая жаркая радость: он хочет меня, я ему желанна!
Холодная жгучая ярость: вот как? Меня, Штурмана, берут, как беженку,
как деревенскую девку?
Пронзительная печаль: а как же любовь? Так просто и грубо...
- Вот как? - говорю я, и голос мой сух - так сух, что мне самой
царапает горло. - Значит, тебе пора, а я так вовремя подвернулась.
Наверное, я должна быть польщена, ведь Илейна и моложе, и красивее.
Он смотрит с тревогой и молчит, а я не могу остановиться.
- И что: я могу отказаться или это и есть плата за наше спасение?
- Элура, - говорит он, - откройся! Я не понимаю, когда слова. Я не
знаю, что тебе отвечать.
- Ну и не отвечай! - я ускоряю шаг, но он схватил меня за руку и
удержал, легко и бережно, как паутинку.
- Элура, - сказал он, - я слышу: тебе плохо. Откройся, дай мне тебя
понять. - Сдвинул брови им вслушивается в меня, и я никак не могу
заслонить свои мысли. - Нет, - говорит он, - я всегда о тебе думал. Как
только увидел. Я просто не мог говорить, пока не пришла пора.
- Сезон случки? - говорю я ядовито. - Гон? Или у вас есть другое
слово?
- Нет! - теперь он нахмурился и отдалился. И говорит он медленно и
раздельно, словно уже не верит, что я способна понять.
- Мы, люди, чужие для мира. Мы меняемся. У нас много плохих зачатий.
Только дети, зачатые в пору Трехлунья, никогда не убивают своих матерей.
Выпустил руку и быстро ушел вперед, и мир мой стал сразу тесен и
глух.

Удивительная оказалась роща, сказочная какая-то. Плоские кроны
сплелись в непроницаемый полог, а под ними прохлада, зеленая тень и
тонкая, мягкая, будто перина, трава. А посредине круглое озерко с
прозрачной до дна ледяною водой. Низкие деревца наклонили над ним тяжелые
ветки: розовые, зеленые, алые плоды вперемежку с глянцевыми цветами.
- Ой! - сказал Илейна. - Как красиво!
- Привал гваров, - ответил Ортан. - Они не любят зимы. Когда
становится холодно, они уходят. Иногда только ночуют, а иногда живут
несколько дней.
- А что они делают, когда не кочуют?
- Погоди, Элура, - ответил он. - Ты поймешь.
Напились сладкой воды, обманули голод плодами - они были вкусные, но
все равно не еда - и улеглись отдыхать на нежнейшей травке.
Я медленно опускалась в горячую дрему, все плыло покачивалось,
кружилось - и вдруг толчок, холодная острая ясность, я села рывком,
открыла глаза и увидела ильфа. Золотисто-зеленая тоненькая фигурка, словно
луч, упавший сквозь толщу листвы.
И вовсе он был не человек! Золотистая гладенькая шерстка и огромные
ночные глаза. Ни морщинки на тонком лице, но я поняла вдруг, как он стар.
- Тише!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26