С подлинной жизнью до назначения спецкором никогда близко не соприкасался, за ее ширмы и кулисы не заглядывал. Думал, что у нас все как говорится, так точно и делается. А тут работа заставила залезать в самую глубь. И открылись ему вещи, что спрятаны за фасадной стороной, не всем и каждому они видны, а большей частью наоборот: тщательно и надежно спрятаны. А тут еще люди – рабочие разных предприятий, специалисты сельского хозяйства, сотрудники научных учреждений и многие, многие другие – расчухали, что Гузов, новый спецкор из Москвы, не такой, как прежние представители прессы, с ним можно разговаривать, он слушает и вникает, интересуется подлинной сутью и правдой, есть надежда, что с его помощью удастся наконец вытащить на свет всякого рода мерзавцев, избавиться от того, что мешает нормально жить и трудиться. Пошел к нему со всех сторон поток жалоб и заявлений в устном и письменном виде, документальные доказательства. И очень скоро Гузов увидел и убедился, что среди главного начальства в области мало честных и чистых, незапятнанных людей, зато полно нечистых на руку, грязных взяточников, держиморд, находящихся в крепкой спайке, партийными билетами и званием коммунистов прикрывающих свои темные, противозаконные дела и делишки.
Будь Гузов не таким идеалистом, каким он был, может быть, он воспринял бы свалившуюся на него информацию спокойней, сдержаннее на нее реагировал. Но он был как дитя: свято верил в провозглашенные лозунги и принципы, в то, что самые главные радетели и борцы за них – это те, кто находится на высоких постах (а то бы они туда не попали!), кто облечен наибольшей властью.
А подлинная картина оказалась совсем другой. И она его потрясла. От своих открытий он впал в совершенно ненормальное состояние. Почти перестал есть, началась бессонница. Ночами он метался на кровати, стонал, терзаемый своими мыслями, чувствами, открывшимися ему тайнами. Жена пыталась выяснить, что его мучит, но рассказать ей в подробностях он ничего не мог, потому что это стало бы рассказом о скрываемых преступлениях известных должностных лиц, о подлогах, кражах огромных государственных денег, о корыстном пользовании должностными положениями в обход законов и правил, обязательных для всех, о сваливании вины и улик на невинных, лишенных умения и возможностей защититься, себя оправдать. И Гузов только повторял жене единственное, что мог он ей сказать: «Наташа, что делается! Что делается! Здесь, в этой области, нет советской власти!»
Наивный, несведущий человек, проживший свои тридцать пять лет с розовыми очками на носу! Он думал, что то, что он увидел и узнал, творится только здесь, что область, куда его прислали, – это непохожий на всю остальную страну островок, полный тварей, шипящих, извивающихся змей, – в океане чистой, светлой, прозрачной воды…
Он понимал, что как журналист большой, влиятельной газеты, как коммунист, которому дороги принципы партии, законы государства, он должен, обязан что-то предпринять, дать ход полученной им информации. Совесть и роль, которая на него возложена газетой, требуют от него вмешаться в местные дела, разрушить сложившуюся обстановку, пойти войной на преступников, прячущихся за заборы из высоких слов, за свои партийные билеты, придать огласке их воровские дела, утвердившееся как норма жизни, взаимоотношений взяточничество, дружное, сплоченное преследование протестующих, не желающих быть попустителями и соучастниками беззаконий, рабски подчиняющимися молчальниками.
Но что сделать, как поступить? Почему все это цветет здесь таким пышным цветом? – задавал он себе вопрос. И отвечал: да потому, что о проделках местной знати не ведают наверху, в Москве, в ЦК!
Извечная, неискоренимая вера русского человека в царя-батюшку, который хорош, добр и светел, как ясное солнышко, а плохи только его слуги. Они его обманывают, царь-батюшка просто не знает, что делают в далекой провинции городничие и чиновники, всякие там Шпекины и Ляпкины-Тяпкины, а то бы вмиг навел порядки, всех плутов и обманщиков превратил в мокрое место.
Размышляя таким образом, Гузов пришел к твердому выводу, что ему надо написать обо всем прямо в ЦК.
Письмо его заняло страниц пятьдесят на машинке. Да еще такую же стопку составляли приложенные документы: проверенные им письма жалобщиков, копии разных резолюций, отписок чиновных лиц, лживых проверочных актов с лживыми выводами: все в полном порядке, все о'кей, финансовых документов, говорящих о совсем обратном, доказывающих изложенные в письме Гузова факты.
Дальнейшее ему представлялось так: по его сигналу в область из Москвы приедет ревизор или ревизоры, целая бригада, все полностью подтвердится, и все местные жулики и прохиндеи получат по заслугам. Одни полетят вверх тормашками со своих мест, от других останутся только перья да пух, а кое-кто узрит небо в клеточку.
Но произошло совсем иначе. Гузов не представлял, как поступают, что происходит с подобными сигналами. Посланное в ЦК письмо пришло назад, в руки тех, кого обличал Гузов. Он полагал, что их участь – быть обвиняемыми, а они оказались судьями – судьями Гузова и его поступка, его отчаянной, дерзкой попытки в одиночку избавить область от взяточников и казнокрадов. Гузова вызвали на бюро, в самую высшую инстанцию власти, существующую в области, и то, что там ему наговорили, то, что он в результате этого разговора увидел и понял, потрясло его еще больше, чем тогда, когда он узнавал, что за люди осуществляют в области верховную власть. Он увидел, что перед ним замкнутый круг, пушкинское: «но правды нет и выше», он всего-навсего смешной Дон-Кихот, который всегда и во всем потерпит только поражение и будет до бесчувствия избит, а журналистика, в силу, чистоту и благородство которой он так верил, это всего-навсего род проституции – и не более того. Журналиста держат, журналисту платят, а тот продается – пишет и делает то, что прикажут, что от него хотят, а начнет своевольничать – сунут в жернова и перемелют на муку.
С заседания бюро Гузов вышел шатающейся походкой. Он шел, не разбирая дороги, не видя и не понимая, куда бредет. Через полчаса он оказался на железнодорожной станции. Там по путям туда и сюда двигался пыхтящий паром маневровый паровозик. Гузов дождался, когда он двинулся в его сторону, шагнул на шпалы и бросился под паровоз. Машинист это видел и успел затормозить. Ругаясь, он и стрелочник вытащили Гузова из-под колес. Он не пострадал, только весь был в липком, черном мазуте и уже ничего не понимал, бормотал что-то бессвязное.
Его долго лечили в Москве, перепробовали на нем все применяющиеся в подобных случаях лекарства, но он оставался в одном и том же невменяемом состоянии: не узнавал жену, детей, не отвечал на вопросы, врачи не могли войти с ним в контакт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Будь Гузов не таким идеалистом, каким он был, может быть, он воспринял бы свалившуюся на него информацию спокойней, сдержаннее на нее реагировал. Но он был как дитя: свято верил в провозглашенные лозунги и принципы, в то, что самые главные радетели и борцы за них – это те, кто находится на высоких постах (а то бы они туда не попали!), кто облечен наибольшей властью.
А подлинная картина оказалась совсем другой. И она его потрясла. От своих открытий он впал в совершенно ненормальное состояние. Почти перестал есть, началась бессонница. Ночами он метался на кровати, стонал, терзаемый своими мыслями, чувствами, открывшимися ему тайнами. Жена пыталась выяснить, что его мучит, но рассказать ей в подробностях он ничего не мог, потому что это стало бы рассказом о скрываемых преступлениях известных должностных лиц, о подлогах, кражах огромных государственных денег, о корыстном пользовании должностными положениями в обход законов и правил, обязательных для всех, о сваливании вины и улик на невинных, лишенных умения и возможностей защититься, себя оправдать. И Гузов только повторял жене единственное, что мог он ей сказать: «Наташа, что делается! Что делается! Здесь, в этой области, нет советской власти!»
Наивный, несведущий человек, проживший свои тридцать пять лет с розовыми очками на носу! Он думал, что то, что он увидел и узнал, творится только здесь, что область, куда его прислали, – это непохожий на всю остальную страну островок, полный тварей, шипящих, извивающихся змей, – в океане чистой, светлой, прозрачной воды…
Он понимал, что как журналист большой, влиятельной газеты, как коммунист, которому дороги принципы партии, законы государства, он должен, обязан что-то предпринять, дать ход полученной им информации. Совесть и роль, которая на него возложена газетой, требуют от него вмешаться в местные дела, разрушить сложившуюся обстановку, пойти войной на преступников, прячущихся за заборы из высоких слов, за свои партийные билеты, придать огласке их воровские дела, утвердившееся как норма жизни, взаимоотношений взяточничество, дружное, сплоченное преследование протестующих, не желающих быть попустителями и соучастниками беззаконий, рабски подчиняющимися молчальниками.
Но что сделать, как поступить? Почему все это цветет здесь таким пышным цветом? – задавал он себе вопрос. И отвечал: да потому, что о проделках местной знати не ведают наверху, в Москве, в ЦК!
Извечная, неискоренимая вера русского человека в царя-батюшку, который хорош, добр и светел, как ясное солнышко, а плохи только его слуги. Они его обманывают, царь-батюшка просто не знает, что делают в далекой провинции городничие и чиновники, всякие там Шпекины и Ляпкины-Тяпкины, а то бы вмиг навел порядки, всех плутов и обманщиков превратил в мокрое место.
Размышляя таким образом, Гузов пришел к твердому выводу, что ему надо написать обо всем прямо в ЦК.
Письмо его заняло страниц пятьдесят на машинке. Да еще такую же стопку составляли приложенные документы: проверенные им письма жалобщиков, копии разных резолюций, отписок чиновных лиц, лживых проверочных актов с лживыми выводами: все в полном порядке, все о'кей, финансовых документов, говорящих о совсем обратном, доказывающих изложенные в письме Гузова факты.
Дальнейшее ему представлялось так: по его сигналу в область из Москвы приедет ревизор или ревизоры, целая бригада, все полностью подтвердится, и все местные жулики и прохиндеи получат по заслугам. Одни полетят вверх тормашками со своих мест, от других останутся только перья да пух, а кое-кто узрит небо в клеточку.
Но произошло совсем иначе. Гузов не представлял, как поступают, что происходит с подобными сигналами. Посланное в ЦК письмо пришло назад, в руки тех, кого обличал Гузов. Он полагал, что их участь – быть обвиняемыми, а они оказались судьями – судьями Гузова и его поступка, его отчаянной, дерзкой попытки в одиночку избавить область от взяточников и казнокрадов. Гузова вызвали на бюро, в самую высшую инстанцию власти, существующую в области, и то, что там ему наговорили, то, что он в результате этого разговора увидел и понял, потрясло его еще больше, чем тогда, когда он узнавал, что за люди осуществляют в области верховную власть. Он увидел, что перед ним замкнутый круг, пушкинское: «но правды нет и выше», он всего-навсего смешной Дон-Кихот, который всегда и во всем потерпит только поражение и будет до бесчувствия избит, а журналистика, в силу, чистоту и благородство которой он так верил, это всего-навсего род проституции – и не более того. Журналиста держат, журналисту платят, а тот продается – пишет и делает то, что прикажут, что от него хотят, а начнет своевольничать – сунут в жернова и перемелют на муку.
С заседания бюро Гузов вышел шатающейся походкой. Он шел, не разбирая дороги, не видя и не понимая, куда бредет. Через полчаса он оказался на железнодорожной станции. Там по путям туда и сюда двигался пыхтящий паром маневровый паровозик. Гузов дождался, когда он двинулся в его сторону, шагнул на шпалы и бросился под паровоз. Машинист это видел и успел затормозить. Ругаясь, он и стрелочник вытащили Гузова из-под колес. Он не пострадал, только весь был в липком, черном мазуте и уже ничего не понимал, бормотал что-то бессвязное.
Его долго лечили в Москве, перепробовали на нем все применяющиеся в подобных случаях лекарства, но он оставался в одном и том же невменяемом состоянии: не узнавал жену, детей, не отвечал на вопросы, врачи не могли войти с ним в контакт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91