То ли он рассудка лишился, то ли в ее отсутствие случилось что-то такое, о чем Юла не знала.
Ну как еще подумать о человеке, которому ни с того ни с сего взбрело в голову копать ямы – у дома, за домом, в воротах, по обочинам дороги, повсюду.
– Очумел ты, что ли? – спросила Юла у Юрки, продолжавшего ожесточенно рыть землю.
– Чего? – отдувался и кряхтел Юрка.
– Я спрашиваю: очумел?
– Вроде бы нет.
– Что ты за ямы роешь?
– Дом украшаю.
– Ямами?
– Будет время, деревья посажу.
– А не будет времени?
– Опять завалю землей.
– Чего это тебе вдруг в голову взбрело?
– Так мне в полиции сказали, когда настоящий паспорт выдали.
– А ты и рад стараться.
– При чем тут я? Антс старается.
– У Антса леса за порогом нету.
– И у нас, Антс сказал, лес вырубят.
– Почему?
– Не знаю. Не садили мы – потому.
– Не болтай!
– Ей-ей! Антс зря не скажет.
– А что нам Антс, он с господами свой человек. У его жены и у дочерей вон какие морды – разделаны, что циферблат на стенных часах! Поди угонись за ними! Попробовали они меня поучить: культуры-де ей надо, а у самих горницы – как свинарники.
– Ты свинью не обижай, свинья в своем закуте чистоту соблюдает.
– То-то и оно, у свиньи порядок, а у них только и дела, что свои циферблаты напоказ выставлять: культура у нас, мол, не какая-нибудь, свинячая. А ты, старик, экий дурень! Чем ямы рыть в погожее воскресенье, лучше бы клопов в доме поморил, – дети-то по утрам в волдырях. Подумай, сколько б за день-деньской извел! Смотришь, и с тараканами управился бы…
– Не мужицкое дело – клопов бить; да с моей кожей клопу и не совладать – кишка тонка.
– Ничуть не тонка, да только грязен ты – ужас. Страшно клопу к тебе лезть – стошнит его. Погляди, какая на тебе рубаха, – сопрела вся от пота. Высохнет – словно кора еловая. Попробуй постирать ее! Валек сломала, а не отмыла.
– Все одно: отмывается или нет. Надену ее – опять замарается. Вот когда износится, впору старьевщику отдавать, – тогда стирай: глядишь, миску получше за нее дадут.
– Миску тоже, скажешь, не мыть, пока не разобьется? В миске – все еда, хоть и разная.
– Миску бросай не мывши. Старьевщики битых мисок не собирают.
– Может, и сам ты без мытья обойдешься, пока ног не протянешь?
– Человек что рубаха: мой не мой – все едино опять измарается.
– А сам небось, что затеял – дом приукрашивать, на циферблат глянец наводить! – поиздевалась Юла, прежде чем уйти.
– Вроде бы так, – спокойно ответил Юрка и снова принялся рыть, аж кожа на спине затрещала. Сам он при этом думал: «Да, и циферблат нужен и паспорт – с ними спасешь свою душу, а я спастись хочу».
Вечером, когда Юрка после работы пришел домой и сел на колоду поостыть, к нему подошла Юла. Ребята уже заснули, и у нее нашлась минутка свободного времени.
– Знаешь, старик, что они говорят? – тихо сказала она, хотя подслушивать было некому, так как батрак с батрачкой в тот воскресный вечер куда-то запропастились.
– Кто они? – спросил Юрка.
– Повитуха, фельдшер и доктор.
– Что тебя к ним занесло?
– Все из-за ребят.
– Из-за каких ребят?
– Будто ты впервой слышишь, что у наших парней рога на голове. Все говорят, что это, мол, у нас в роду изъян такой.
– Какой изъян, о чем ты?
– Господи боже! Да о рогах! Рога у мальчишек – дошло, наконец?
– Ну, дошло, а при чем тут изъян, ежели…
– Ежели у детей человеческих рога на голове, да?
– А если дети не от человека?
– Ягнят я, что ли, произвела на свет? Да и ты никакой не рогатый.
– Рогатый.
– Мастер ты околесицу нести, вот что! – напустилась Юла и локтем хватила Юрку меж ребер.
– Почему же околесицу?
– Да что у тебя: рога на голове?
– А ты поищи-ка в волосах.
Юла встала и принялась искать рога. К своему изумлению она обнаружила у Юрки на голове бугорки, чуть побольше, чем у ребят.
– Но ведь ты говорил, что они с той поры, как тебя чем-то по голове ударили.
– Не я говорил, а другие.
– Какие еще другие?
– Знатоки.
– Выходит, никто тебя по голове и не бил?
– В жизни того не бывало.
– Стало быть, это и впрямь рога?
– Рога.
– Не болтай! Ты что – Нечистый, чтобы с рогами ходить?
– Он самый.
– Так у меня, значит, и взаправду дети от самого Нечистого?
– От него самого.
Юла еще раз ощупала Юркины рога, потом встала перед ним, опустилась на траву, словно хотела пасть на колени, сложила руки, подняла глаза на Юрку и сказала в тихом экстазе:
– Значит, ты происходишь из древнего и великого рода.
– Из благородного, Антс говорит.
– Из великого и благородного! И я теперь тоже буду из этого рода и дети наши?
– И дети.
– А ведь тогда Антс со своим родом ничто по сравнению с нами?
– Ничто.
– Чего ж он нос задирает и бахвалится?
– Не верит он и не понимает. Господа из полиции тоже не верят и не понимают. Ни у кого нет ни веры, ни понятия. Сказали ведь знатоки, что у меня на голове костная мозоль, как у лошади на ноге.
– Что же ты мне раньше не сказал, заставил меня с детьми таскаться?
– Думал, что и ты не поверишь.
– Я верю.
– Тогда и поймешь.
– Чего же мне не понять, не дурочка же я.
Но об одном Юла все-таки пожалела: не сбудется никогда предсказание доктора. Никогда у ее ребят не вырастет ни настоящих рогов, ни столь крепких черепов, чтобы они могли разъезжать по свету и бодаться с неграми и баранами. Никогда их ноги не будут попирать золото, а на рогах не повиснет дюжина девушек и столько же баб. Ах, как красиво говорил доктор. Ну, да делать нечего! Всего добра, что есть в мире, не заполучишь. Коли благороден – смотришь, голова дурна, а голова хороша – благородства нету.
И все-таки в этот день счастья и радости было в Пекле больше, чем когда-либо прежде. Ничего, что люди не верили в это счастье и не понимали его: свои-то были уверены в нем, а чего еще надо! По правде говоря, больше всех ликовала Юла, ибо Юрка давно уже знал о том, что вызвало это ликование, и радость обуревала его не столь сильно. Юрке было по душе одно: наконец-то настали спокойные дни, – только у него и забот, что работать на себя да на Антса. Как ни странно, Юрка так и не мог расквитаться с ним по долгам. Рассчитается за старое, ан уже новое набежало, и все конца не видать. Из этого Юрка заключил, что коли ты Нечистый и хочешь, как простой смертный, спасти свою душу, то изволь ходи всю жизнь у кого-нибудь в должниках и гни на него спину.
Бывало, что в Самое Пекло случайно забредали какие-нибудь набожные книгоноши, продававшие душеспасительную литературу. Однако торговля у них не ладилась, хотя Юла знала буквы и умела читать по складам. Юрка в таких случаях всегда говорил, что на кой шут ему эти благочестивые книжонки, коли он ради своего спасения и без того работает на Хитрого Антса. А останутся кое-какие грехи сверх всего, их можно и дома искупить – трудом по хозяйству, для которого он делает все, что в силах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Ну как еще подумать о человеке, которому ни с того ни с сего взбрело в голову копать ямы – у дома, за домом, в воротах, по обочинам дороги, повсюду.
– Очумел ты, что ли? – спросила Юла у Юрки, продолжавшего ожесточенно рыть землю.
– Чего? – отдувался и кряхтел Юрка.
– Я спрашиваю: очумел?
– Вроде бы нет.
– Что ты за ямы роешь?
– Дом украшаю.
– Ямами?
– Будет время, деревья посажу.
– А не будет времени?
– Опять завалю землей.
– Чего это тебе вдруг в голову взбрело?
– Так мне в полиции сказали, когда настоящий паспорт выдали.
– А ты и рад стараться.
– При чем тут я? Антс старается.
– У Антса леса за порогом нету.
– И у нас, Антс сказал, лес вырубят.
– Почему?
– Не знаю. Не садили мы – потому.
– Не болтай!
– Ей-ей! Антс зря не скажет.
– А что нам Антс, он с господами свой человек. У его жены и у дочерей вон какие морды – разделаны, что циферблат на стенных часах! Поди угонись за ними! Попробовали они меня поучить: культуры-де ей надо, а у самих горницы – как свинарники.
– Ты свинью не обижай, свинья в своем закуте чистоту соблюдает.
– То-то и оно, у свиньи порядок, а у них только и дела, что свои циферблаты напоказ выставлять: культура у нас, мол, не какая-нибудь, свинячая. А ты, старик, экий дурень! Чем ямы рыть в погожее воскресенье, лучше бы клопов в доме поморил, – дети-то по утрам в волдырях. Подумай, сколько б за день-деньской извел! Смотришь, и с тараканами управился бы…
– Не мужицкое дело – клопов бить; да с моей кожей клопу и не совладать – кишка тонка.
– Ничуть не тонка, да только грязен ты – ужас. Страшно клопу к тебе лезть – стошнит его. Погляди, какая на тебе рубаха, – сопрела вся от пота. Высохнет – словно кора еловая. Попробуй постирать ее! Валек сломала, а не отмыла.
– Все одно: отмывается или нет. Надену ее – опять замарается. Вот когда износится, впору старьевщику отдавать, – тогда стирай: глядишь, миску получше за нее дадут.
– Миску тоже, скажешь, не мыть, пока не разобьется? В миске – все еда, хоть и разная.
– Миску бросай не мывши. Старьевщики битых мисок не собирают.
– Может, и сам ты без мытья обойдешься, пока ног не протянешь?
– Человек что рубаха: мой не мой – все едино опять измарается.
– А сам небось, что затеял – дом приукрашивать, на циферблат глянец наводить! – поиздевалась Юла, прежде чем уйти.
– Вроде бы так, – спокойно ответил Юрка и снова принялся рыть, аж кожа на спине затрещала. Сам он при этом думал: «Да, и циферблат нужен и паспорт – с ними спасешь свою душу, а я спастись хочу».
Вечером, когда Юрка после работы пришел домой и сел на колоду поостыть, к нему подошла Юла. Ребята уже заснули, и у нее нашлась минутка свободного времени.
– Знаешь, старик, что они говорят? – тихо сказала она, хотя подслушивать было некому, так как батрак с батрачкой в тот воскресный вечер куда-то запропастились.
– Кто они? – спросил Юрка.
– Повитуха, фельдшер и доктор.
– Что тебя к ним занесло?
– Все из-за ребят.
– Из-за каких ребят?
– Будто ты впервой слышишь, что у наших парней рога на голове. Все говорят, что это, мол, у нас в роду изъян такой.
– Какой изъян, о чем ты?
– Господи боже! Да о рогах! Рога у мальчишек – дошло, наконец?
– Ну, дошло, а при чем тут изъян, ежели…
– Ежели у детей человеческих рога на голове, да?
– А если дети не от человека?
– Ягнят я, что ли, произвела на свет? Да и ты никакой не рогатый.
– Рогатый.
– Мастер ты околесицу нести, вот что! – напустилась Юла и локтем хватила Юрку меж ребер.
– Почему же околесицу?
– Да что у тебя: рога на голове?
– А ты поищи-ка в волосах.
Юла встала и принялась искать рога. К своему изумлению она обнаружила у Юрки на голове бугорки, чуть побольше, чем у ребят.
– Но ведь ты говорил, что они с той поры, как тебя чем-то по голове ударили.
– Не я говорил, а другие.
– Какие еще другие?
– Знатоки.
– Выходит, никто тебя по голове и не бил?
– В жизни того не бывало.
– Стало быть, это и впрямь рога?
– Рога.
– Не болтай! Ты что – Нечистый, чтобы с рогами ходить?
– Он самый.
– Так у меня, значит, и взаправду дети от самого Нечистого?
– От него самого.
Юла еще раз ощупала Юркины рога, потом встала перед ним, опустилась на траву, словно хотела пасть на колени, сложила руки, подняла глаза на Юрку и сказала в тихом экстазе:
– Значит, ты происходишь из древнего и великого рода.
– Из благородного, Антс говорит.
– Из великого и благородного! И я теперь тоже буду из этого рода и дети наши?
– И дети.
– А ведь тогда Антс со своим родом ничто по сравнению с нами?
– Ничто.
– Чего ж он нос задирает и бахвалится?
– Не верит он и не понимает. Господа из полиции тоже не верят и не понимают. Ни у кого нет ни веры, ни понятия. Сказали ведь знатоки, что у меня на голове костная мозоль, как у лошади на ноге.
– Что же ты мне раньше не сказал, заставил меня с детьми таскаться?
– Думал, что и ты не поверишь.
– Я верю.
– Тогда и поймешь.
– Чего же мне не понять, не дурочка же я.
Но об одном Юла все-таки пожалела: не сбудется никогда предсказание доктора. Никогда у ее ребят не вырастет ни настоящих рогов, ни столь крепких черепов, чтобы они могли разъезжать по свету и бодаться с неграми и баранами. Никогда их ноги не будут попирать золото, а на рогах не повиснет дюжина девушек и столько же баб. Ах, как красиво говорил доктор. Ну, да делать нечего! Всего добра, что есть в мире, не заполучишь. Коли благороден – смотришь, голова дурна, а голова хороша – благородства нету.
И все-таки в этот день счастья и радости было в Пекле больше, чем когда-либо прежде. Ничего, что люди не верили в это счастье и не понимали его: свои-то были уверены в нем, а чего еще надо! По правде говоря, больше всех ликовала Юла, ибо Юрка давно уже знал о том, что вызвало это ликование, и радость обуревала его не столь сильно. Юрке было по душе одно: наконец-то настали спокойные дни, – только у него и забот, что работать на себя да на Антса. Как ни странно, Юрка так и не мог расквитаться с ним по долгам. Рассчитается за старое, ан уже новое набежало, и все конца не видать. Из этого Юрка заключил, что коли ты Нечистый и хочешь, как простой смертный, спасти свою душу, то изволь ходи всю жизнь у кого-нибудь в должниках и гни на него спину.
Бывало, что в Самое Пекло случайно забредали какие-нибудь набожные книгоноши, продававшие душеспасительную литературу. Однако торговля у них не ладилась, хотя Юла знала буквы и умела читать по складам. Юрка в таких случаях всегда говорил, что на кой шут ему эти благочестивые книжонки, коли он ради своего спасения и без того работает на Хитрого Антса. А останутся кое-какие грехи сверх всего, их можно и дома искупить – трудом по хозяйству, для которого он делает все, что в силах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63