Я передаю лампу Уолтеру и притягиваю Марлену к себе. Всхлипывая, она утыкается носом прямо мне в рубашку.
– Ну да, ну да, – вновь начинает Уолтер. – Похоже, я теперь сообщник.
– Пойдемте поговорим, – предлагаю я Марлене.
Хлюпнув носом, она отстраняется и уходит к лошадкам.
Прикрыв дверь, я следую за ней.
Лошади, узнав свою хозяйку, тихонько ржут. Она подходит к Ночному и гладит его по боку. Я в ожидании прислоняюсь к стене. Наконец она ко мне присоединяется. На повороте дощатый пол у нас под ногами покачивается, и вот мы уже стоим плечом к плечу.
Я заговариваю первым.
– Он вас раньше бил?
– Нет.
– Если еще хоть раз ударит, клянусь Господом, я его убью.
– Если еще хоть раз ударит, тебе не придется иметь с ним дело, – тихо говорит она.
Я окидываю ее взглядом. Через доски за ее спиной пробивается лунный свет, лишая ее черный профиль всяческих черт.
– Я от него ухожу, – добавляет она, опуская голову.
Я непроизвольно хватаю ее за руку. Кольца нет.
– А ему вы сказали?
– Совершенно недвусмысленно.
– И как он воспринял?
– Его ответа трудно не заметить.
Мы сидим и слушаем, как под нами постукивают стыки. Я смотрю поверх спин спящих лошадей на кусочки ночного неба, мелькающие в щелях между досками.
– И что вы будете делать дальше?
– Пожалуй, когда приедем в Эри, поговорю с Дядюшкой Элом, чтобы перевел меня в женский спальный вагон.
– А до того?
– А до того поживу в гостинице.
– А к родным вернуться не хотите?
Она медлит с ответом.
– Не хочу. Да и едва ли они меня примут.
Мы умолкаем, опираясь о стену вагона и не разнимая рук. Где-то через полчаса она засыпает, голова ее соскальзывает ко мне на плечо. А я не сплю, всем телом ощущая ее близость.
ГЛАВА 19
– Мистер Янковский, пора!
Голос приближается, и я открываю глаза. Надо мной, на фоне потолочной мозаики, склоняется Розмари.
– Что? Ну да, – отвечаю я, приподнимаясь на локтях. Меня буквально распирает от радости, ведь я помню не только о том, где нахожусь и кто она такая, но и о том, что сегодня я иду в цирк. Может, у меня было просто временное помутнение разума?
– Постойте-ка, мистер Янковский, сейчас я подниму изголовье. Вам не нужно в уборную?
– Нет, но я хочу надеть свою лучшую рубашку. И галстук-бабочку.
– Галстук-бабочку! – присвистнув, она откидывает голову и хохочет.
– Да, галстук-бабочку.
– Боже мой, боже мой, какой вы забавный! – восклицает она, направляясь к моему шкафчику.
Когда она возвращается, я уже успеваю расстегнуть на своей рубашке три пуговицы. Не так уж и плохо для скрюченных пальцев. Я весьма доволен собой. Душа и тело готовы к делу.
Сняв не без помощи Розмари рубашку, я принимаюсь разглядывать свой тощий костяк. Ребра торчат, на груди осталось несколько седых волосков. До чего я похож на борзую – кожа да кости. Розмари помогает мне попасть руками в рукава свежей рубашки и, склонившись надо мной, подтягивает концы галстука-бабочки. Отступив на шаг, она склоняет голову и еще раз поправляет галстук.
– Однако, скажу я вам, мне нравится этот галстук-бабочка! – говорит она, одобрительно кивая. Какой у нее глубокий и ласковый голос, какой он лиричный. Так бы и слушал весь день напролет. – Хотите взглянуть?
– Надеюсь, вы повязали галстук ровно?
– Да, конечно.
– Тогда не хочу. Что-то разлюбил смотреть в зеркало, – бормочу я.
– А по-моему, вы просто красавец, – говорит она, уперев руки в боки и окидывая меня оценивающим взглядом.
– Да ладно вам, – отмахиваюсь костлявой рукой я.
Она вновь смеется, и ее смех греет меня словно вино.
– Ну что, подождете своих здесь, или вывезти вас в вестибюль?
– А во сколько начинается спектакль?
– В три, – отвечает она. – А сейчас два.
– Тогда в вестибюль. Когда они приедут, не хочу терять ни минуты.
Розмари терпеливо ждет, пока я, скрипя костями, пересяду в кресло-каталку. Когда она вывозит меня в вестибюль, я вцепляюсь руками в колени и принимаюсь нервно поигрывать пальцами.
В вестибюле уже полно народу, кресла-каталки выстроены в ряд перед сиденьями для посетителей. Розмари ставит мое кресло в самом конце, рядом с Ипфи Бейли.
Ипфи сильно горбится, остеопороз пригнул ее голову к коленям. Ее седые волосы похожи на пух, но кто-то – явно не сама Ипфи – уложил их в прическу, чтобы скрыть проплешины.
Неожиданно она поворачивается ко мне, и лицо ее оживляется.
– Морти! – восклицает она, вытягивая вперед тощие пальцы и хватая меня за запястье. – О, Морти, ты вернулся!
Я отдергиваю руку, но она не отцепляется, а тащит меня к себе, невзирая на мое сопротивление.
– Сиделка! – кричу я, вырываясь. – Эй, сиделка!
Миг спустя кто-то избавляет меня от Ипфи, вбившей себе в голову, что я ее покойный муж. Хуже того, она убеждена, что я ее больше не люблю. Она перегибается через подлокотник, рыдает и машет руками, пытаясь до меня дотянуться. Сиделка с лошадиным лицом отвозит меня подальше и ставит между нами мои ходунки.
– О, Морти, Морти! Зачем ты так со мной? – причитает Ипфи. – Как ты только мог такое подумать? Это просто ошибка, ужасная ошибка. О, Морти! Неужели ты меня больше не любишь?
Я сердито потираю запястье. Почему бы не держать таких, как Ипфи, отдельно? Ведь она явно спятила. Могла бы меня поранить. Впрочем, если бы их держали отдельно, возможно, я бы вскоре тоже к ним присоединился, особенно если припомнить утреннее происшествие. Ошарашенный этой мыслью, я сижу, словно аршин проглотил. А может, это из-за нового лекарства? Надо будет спросить Розмари. А может, и нет. Но сама эта мысль меня радует – надеюсь, в ней есть хоть доля правды. Я не готов так просто расстаться с тем немногим, что у меня осталось.
Время бежит, кресел вокруг меня становится все меньше, и вот наконец их ряд начинает напоминать беззубую улыбку тыквенной головы. Появляются все новые и новые семейства, выискивают в общем гуле приветствий своих одряхлевших предков, сильные и молодые тела склоняются над старыми и немощными, запечатлевая на щеках поцелуи. Кресла-каталки снимаются с тормозов, и старики в окружении родственников один за другим исчезают в дверях.
Родные Ипфи устраивают целое представление, показывая, как они рады ее видеть. Распахнув пошире глаза и разинув рот, она вглядывается в их лица. Чувствуется, что она сбита с толку, но довольна.
И вот нас уже шестеро. Мы с подозрением глядим друг на друга, а каждый раз, когда стеклянная дверь открывается, все лица тут же обращаются в ее сторону, и одно из них светлеет. Так продолжается, пока я не остаюсь один.
Я смотрю на стенные часы. Без четверти три. Вот черт! Если они не появятся сейчас же, я могу и не успеть на парад-алле. Я ерзаю в кресле и чувствую себя раздражительным стариком. Господи, да ведь я на самом деле раздражительный старик, но когда они явятся, придется взять себя в руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83