– Я за вами наблюдал. Нетрудно было догадаться, что происходит.
Она краснеет.
– Прости. Понимаешь, я… ну, не могла устоять. И не подумала о том, что делать с ними дальше. Ты же знаешь, как я их люблю – разве я могла смириться с тем, чтобы их забрали?
Он ничуть не лучше Дядюшки Эла.
– Ничего страшного. Я все понимаю, – отвечаю я и некоторое время молчу. – Марлена, мне тоже нужно тебе кое-что сказать.
– Тоже?
Я открываю и закрываю рот, но не произношу ни слова.
Она беспокоится:
– В чем дело? Что случилось? Что-то плохое?
– Я звонил декану в Корнелл, он согласился допустить меня до экзаменов.
Лицо ее проясняется.
– Так это же замечательно!
– А еще у нас теперь есть Рози.
– Кто у нас есть?
– Ну, так вышло – так же, как у тебя с лошадками, – спешу объясниться я. – Мне не понравился их слоновод, и я не хотел, чтобы они забрали ее себе: Бог ведает, чем бы все это закончилось. Я ее люблю, эту слониху Не отдал бы ни за какие коврижки. Ну, и притворился, что она моя. А теперь, похоже, так оно и есть.
Марлена смотрит на меня долго-долго, и наконец – к изрядному моему облегчению – кивает:
– Все правильно. Я ее тоже люблю. Ей и так изрядно досталось, а ведь она заслуживает лучшего. Но это означает, что мы влипли. – Она выглядывает в окно и задумчиво прищуривается. – Придется нам снова идти в цирк. Ничего тут не поделаешь.
– А как? Ведь никто же не берет.
– Ринглинги берут всегда. Если ты действительно того стоишь.
– Считаешь, у нас есть шансы?
– Есть. У нас готовый номер со слоном, а ты ветеринар из Корнелла. У нас просто отличные шансы. Вот только придется пожениться. Они там следят за нравственностью.
– Любимая, я собираюсь жениться на тебе тотчас же, как только на этом чертовом свидетельстве о смерти высохнут чернила.
Марлена бледнеет на глазах.
– Прости, дорогая, – говорю я. – Сорвалось. Я только хотел сказать, что мы обязательно поженимся, даже не сомневайся!
Помедлив, Марлена треплет меня по щеке, а потом берет сумочку и шляпку.
– Ты куда?
Поднявшись на цыпочки, она дарит меня поцелуем.
– Пойду позвоню. Пожелай мне удачи!
– Удачи! – эхом откликаюсь я.
Проводив ее, я усаживаюсь на вагонную платформу и смотрю ей вслед. Она шагает очень уверенно, держа осанку и всякий раз ставя ногу, в точности перед другой. Все до единого мужчины на площади провожают ее взглядами. И я тоже не отвожу глаз, пока она не скрывается за углом здания.
Вернувшись в купе, я слышу удивленные возгласы рабочих, разворачивающих шапито. Один из них отбегает назад, держась за живот, и его рвет прямо на траву. Остальные продолжают глазеть на то, что открылось их взорам. Их босс снимает шляпу и прикладывает к груди. Постепенно все остальные проделывают то же самое.
Я направляюсь к ним, вглядываясь в потемневший куль. Какой он, однако же, большой.
Подойдя поближе, я различаю что-то алое, золотое и черно-белые клетки.
Это Дядюшка Эл. Вокруг шеи у него затянута самодельная удавка.
Ближе к ночи мы с Марленой прокрадываемся в зверинец и уводим к себе в купе Бобо. Что ж, заварил кашу, так не жалей масла. что он и на человека-то не был похож.
ГЛАВА 24
И ведь вот чем сердце успокоилось. Сидишь тут один-одинешенек в вестибюле, ждешь родственников, а они вовсе не собираются появляться.
И как только Саймон мог забыть! Особенно сегодня. Особенно Саймон – мальчик, который провел первые семь лет жизни у Ринглингов.
Сказать по чести, мальчику-то, должно быть, уже семьдесят один. Или шестьдесят девять?
Господи, как мне это надоело. Когда придет Розмари, надо будет спросить у нее, какой нынче год, и решить этот вопрос раз и навсегда. Как она добра ко мне, эта Розмари. Не выставляет меня на посмешище даже тогда, когда я этого заслуживаю. Должен же знать человек, сколько ему лет.
Просто удивительно, сколько всего я помню как вчера. Скажем, день, когда родился Саймон. Боже, как я был счастлив! Как отлегло от сердца! А как кружилась голова, когда я подходил к ее постели, как я трепетал. И вот мой ангел, моя Марлена: она измождено мне улыбается и вся светится, а в руках у нее сверток. Лицо у малыша было до того темное и помятое, что он и на человека-то е был похож. Но когда Марлена откинула уголок одеяла, и я увидел, что мальчонка рыженький, я чуть концы не отдал от радости. Я, конечно, ни минуты не сомневался, честное слово, хотя я бы в любом случае любил его, холил и лелёял – но тем не менее. Да я чуть в осадок не выпал, когда увидел, что он рыжий!
Я в отчаянии смотрю на часы. Наверняка парад-алле уже окончен. Но это же несправедливо! Все это старичье, не понимающее, что происходит, – там, а я – здесь, в ловушке!
Или нет?
Я хмурюсь и моргаю. И с чего это я взял, что в ловушке?
Смотрю по сторонам: никого. Поворачиваюсь и изучаю вестибюль. Мимо, сжимая в руке карту и глядя себе под ноги, проносится сиделка.
Держась за край кресла, я тянусь за ходунками. По моим расчетам, до свободы что-то около восемнадцати футов (5,5 м). Конечно, потом придется одолеть еще целый квартал, но если у меня получится, держу пари, я застану последние несколько номеров. И финал: пусть он и не стоит целого представления, но явно лучше, чем ничего. По моим жилам разливается тепло, и я усмехаюсь. Может, мне и за девяносто, но кто сказал, что я беспомощен?
Когда я подхожу к стеклянным дверям, они раздвигаются. Ну, и на том спасибо: с обычной дверью я бы на ходунках не справился. Я же не очень хорошо держусь на ногах. Ну и пусть. Мне и так неплохо.
Выйдя на тротуар, я останавливаюсь: солнце бьет прямо в глаза.
Как давно я не был в большом мире! Рев двигателей, лай собак, автомобильные гудки – да от всего этого просто дыхание перехватывает. Пешеходный поток обтекает меня, словно вода в реке – камень. Никому и дела нет до того, что старик в тапочках стоит посреди тротуара прямо перед домом престарелых. Но сиделки меня запросто могут заметить, стоит им выйти в вестибюль.
Я поднимаю ходунки, сдвигаю на несколько дюймов влево и снова опускаю. Пластиковые колесики скребут о бетон, от этого звука у меня кружится голова. Ведь это же настоящий шум, чуть ли не осязаемый – это вам не поскрипывание резиновых туфель. Сам я волочусь за ходунками и наслаждаюсь шарканьем собственных тапочек. Повторяем еще дважды – и дальше по прямой. Ну, не высококлассный ли разворот в три приема?
Главное – не спешить. Если я упаду, вот будет ужас. Паркета здесь нет, продвижение приходится измерять размером собственных ног. Шагнув, я ставлю пятку вровень с носком другой ноги. Каждый шаг – десять дюймов (25 см). Время от времени я останавливаюсь и смотрю, много ли осталось. Что ж, медленно, но верно. С каждым разом пурпурно-белый полосатый шатер все приближается.
Через полчаса, всего с двумя остановками, я почти достигаю цели и уже чувствую вкус победы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83