Сделав несколько шагов подряд и убедившись, что у меня получается, я добираюсь до сундука.
Через шесть минут я уже ползу по крыше нашего вагона, сжимая в зубах нож Уолтера.
Звук, казавшийся изнутри вагона тихим постукиванием, здесь превращается в оглушительный грохот и лязг. Когда поезд поворачивает, вагоны качаются и подергиваются, и я замираю, ухватившись за верхнюю балку, пока мы снова не выезжаем на прямую.
Достигнув конца вагона, я задумываюсь, что делать дальше. Теоретически я мог бы спуститься по лисенке, спрыгнуть на платформу и пройти прямо по вагонам, пока не доберусь до нужного. Но тогда меня могут увидеть.
Вот так-то.
Я стою, сжимая нож в зубах. Ноги расставлены как можно шире, колени подгибаются, руки судорожно балансируют, как у канатоходца.
Пропасть между этим и следующим вагоном кажется безмерной, если не сказать бесконечной. Я собираюсь с силами, прижав язык к острому лезвию ножа. И прыгаю, всеми до последней мышцами толкая себя вперед и что есть сил размахивая руками и ногами, чтобы уцепиться хоть за что-нибудь, если промахнусь.
Упав на крышу, я хватаюсь за верхнюю балку, тяжело дыша, словно пес, но не разжимая зубов. Из уголка рта сочится что-то теплое. Стоя на четвереньках и цепляясь за балку, я вынимаю нож изо рта и слизываю кровь. А потом возвращаю его на место, стараясь больше не касаться губами.
Подобным образом я миную пять спальных вагонов, с каждым прыжком приземляясь все точнее и все беспечнее. К шестому вагону мне приходится напомнить себе об осторожности.
Добравшись до вагона Дядюшки Эла, я сажусь передохнуть на крышу Мышцы у меня ноют, голова кружится, дыхания не хватает.
Поезд вновь поворачивает, и, ухватившись за балки, я гляжу в сторону паровоза. Мы объезжаем лесистый холм, направляясь к мосту. Несмотря на темноту, в двадцати ярдах под мостом я различаю каменистый берег реки. Поезд снова дергается, и я решаю, что лучше пойду в вагон номер 48 по коридорам.
Все еще сжимая нож в зубах, я соскальзываю на край платформы. Вагоны, где едут артисты и управляющие, соединены железными мостиками, и все, что от меня требуется – точно приземлиться. Поезд вновь кренится, а я как раз вишу на кончиках пальцев, пытаясь перекинуть ноги. Я отчаянно пытаюсь удержаться, потные пальцы скользят по металлической сетке.
Когда поезд наконец перестает крениться, я приземляюсь на мостик. На площадке есть перила, и некоторое время я стою, облокотившись о них, чтобы собраться с силами. Ноющими, дрожащими пальцами выуживаю из кармана часы. Скоро три. Едва ли я кого-нибудь встречу. Но кто знает.
К тому же непонятно, что делать с ножом. В карман он не помещается, за пояс не заткнешь – слишком острый. В конце концов я заворачиваю его в пиджак, который сую под мышку. А потом приглаживаю волосы, вытираю с губ кровь и открываю дверь.
В коридоре пусто, в окна вагона светит луна. Я останавливаюсь, чтобы осмотреться. Мы как раз на мосту. Однако же, я недооценил его высоту: до валунов на берегу реки добрых четыре десятка футов, а впереди – пустота. Когда поезд покачивается, я благодарю Господа, что спустился в вагон.
Вскоре я уже таращусь на ручку двери, ведущей в купе номер 3. Развернув нож, я кладу его на пол и надеваю пиджак. А потом подбираю и еще некоторое время таращусь на ручку.
Она поворачивается с громким щелчком, и я замираю, не отнимая руки, и жду, что будет дальше. А через несколько секунд поворачиваю до упора и толкаю дверь.
Я решаю оставить дверь открытой, чтобы лишний раз не шуметь: а вдруг он проснется?
Если он спит на спине, достаточно будет перерезать ему глотку. А если на животе или на боку, то нож придется воткнуть, чтобы лезвие наверняка попало в трахею. Так или иначе, целиться надо в шею. Я просто не имею права колебаться, удар должен быть глубоким, чтобы он тут же истек кровью и не успел даже крикнуть.
Я крадусь к спальне, сжимая нож в руке. Бархатная штора задернута. Отогнув уголок, я заглядываю внутрь. Он один. Я вздыхаю с облегчением: она в безопасности – должно быть, в женском вагоне. А значит, по пути сюда я, скорее всего, прополз прямо над ней.
Проскользнув внутрь, я останавливаюсь у кровати. Он спит на краю, как будто нарочно оставил место для Марлены. Шторы на окне открыты, и мелькающая за деревьями луна высвечивает время от времени его лицо.
Я гляжу на него сверху вниз. В своей полосатой пижаме он выглядит миролюбиво, я бы сказал, даже по-мальчишески. Темные волосы спутаны, уголки рта растянуты в улыбке. Ему что-то снится. Вдруг он начинает шевелиться: облизывает губы и переворачивается со спины на бок. Тянется к той половине кровати, где прежде спала Марлена, и несколько раз хлопает ладонью по пустому месту. Нащупав наконец Марленину подушку, хватает ее и прижимает к груди, обнимая и зарываясь в нее лицом.
Я поднимаю нож обеими руками и удерживаю острием вниз в двух футах от его горла. Ошибиться нельзя. Целюсь под таким углом, чтобы разрез вышел побольше. Деревья за окном заканчиваются, и на лезвие падает тонкий лучик лунного света. Пока я выбираю угол, нож мерцает и искрится. Август вновь шевелится, всхрапывает и резко поворачивается на спину, уронив левую руку в нескольких дюймах от моего бедра. Нож все мерцает и мерцает, ловя и отражая свет. Но уже не из-за того, что я продолжаю прицеливаться, а потому, что начинают дрожать руки. Август открывает рот и, шумно втянув воздух, вновь облизывает губы. Его рука рядом с моим бедром безвольно болтается, пальцы на другой руке как будто сведены судорогой.
Склонившись над ним, я кладу нож на Марленину подушку и, поглазев минуту-другую, ухожу.
Когда адреналиновая волна спадает, голова вновь начинает казаться мне больше тела, и по коридору до конца вагона я уже шагаю, изрядно пошатываясь.
Нужно принять решение. Либо я снова лезу на крышу, либо прохожу через вагон Дядюшки Эла, где, возможно, до сих пор идет игра, а потом через все спальные вагоны, после чего мне все равно предстоит карабкаться на крышу, иначе до вагона для лошадей не добраться. Так что я решаю забраться наверх сразу.
Однако это уже выше моих сил. Голова гудит, я все время теряю равновесие. Вскарабкавшись на перила соединительного мостика, я еле-еле залезаю на крышу. Там цепляюсь за верхнюю балку и лежу, словно пьяный, борясь с тошнотой. Провалявшись так минут десять, начинаю ползти вперед. В конце вагона вновь отдыхаю, вытянувшись между верхними балками. Силы на исходе. Не представляю, как двигаться дальше, но придется, ведь если я здесь засну, то свалюсь на первом же повороте.
В голове снова гудит, глаза дергаются. Четырежды я оказываюсь на волосок от смерти, и всякий раз мне кажется, что это конец. На пятый раз я и правда чуть не отдаю богу душу: вроде и успеваю схватиться за тонкие железные поручни, но врезаюсь животом в край вагона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Через шесть минут я уже ползу по крыше нашего вагона, сжимая в зубах нож Уолтера.
Звук, казавшийся изнутри вагона тихим постукиванием, здесь превращается в оглушительный грохот и лязг. Когда поезд поворачивает, вагоны качаются и подергиваются, и я замираю, ухватившись за верхнюю балку, пока мы снова не выезжаем на прямую.
Достигнув конца вагона, я задумываюсь, что делать дальше. Теоретически я мог бы спуститься по лисенке, спрыгнуть на платформу и пройти прямо по вагонам, пока не доберусь до нужного. Но тогда меня могут увидеть.
Вот так-то.
Я стою, сжимая нож в зубах. Ноги расставлены как можно шире, колени подгибаются, руки судорожно балансируют, как у канатоходца.
Пропасть между этим и следующим вагоном кажется безмерной, если не сказать бесконечной. Я собираюсь с силами, прижав язык к острому лезвию ножа. И прыгаю, всеми до последней мышцами толкая себя вперед и что есть сил размахивая руками и ногами, чтобы уцепиться хоть за что-нибудь, если промахнусь.
Упав на крышу, я хватаюсь за верхнюю балку, тяжело дыша, словно пес, но не разжимая зубов. Из уголка рта сочится что-то теплое. Стоя на четвереньках и цепляясь за балку, я вынимаю нож изо рта и слизываю кровь. А потом возвращаю его на место, стараясь больше не касаться губами.
Подобным образом я миную пять спальных вагонов, с каждым прыжком приземляясь все точнее и все беспечнее. К шестому вагону мне приходится напомнить себе об осторожности.
Добравшись до вагона Дядюшки Эла, я сажусь передохнуть на крышу Мышцы у меня ноют, голова кружится, дыхания не хватает.
Поезд вновь поворачивает, и, ухватившись за балки, я гляжу в сторону паровоза. Мы объезжаем лесистый холм, направляясь к мосту. Несмотря на темноту, в двадцати ярдах под мостом я различаю каменистый берег реки. Поезд снова дергается, и я решаю, что лучше пойду в вагон номер 48 по коридорам.
Все еще сжимая нож в зубах, я соскальзываю на край платформы. Вагоны, где едут артисты и управляющие, соединены железными мостиками, и все, что от меня требуется – точно приземлиться. Поезд вновь кренится, а я как раз вишу на кончиках пальцев, пытаясь перекинуть ноги. Я отчаянно пытаюсь удержаться, потные пальцы скользят по металлической сетке.
Когда поезд наконец перестает крениться, я приземляюсь на мостик. На площадке есть перила, и некоторое время я стою, облокотившись о них, чтобы собраться с силами. Ноющими, дрожащими пальцами выуживаю из кармана часы. Скоро три. Едва ли я кого-нибудь встречу. Но кто знает.
К тому же непонятно, что делать с ножом. В карман он не помещается, за пояс не заткнешь – слишком острый. В конце концов я заворачиваю его в пиджак, который сую под мышку. А потом приглаживаю волосы, вытираю с губ кровь и открываю дверь.
В коридоре пусто, в окна вагона светит луна. Я останавливаюсь, чтобы осмотреться. Мы как раз на мосту. Однако же, я недооценил его высоту: до валунов на берегу реки добрых четыре десятка футов, а впереди – пустота. Когда поезд покачивается, я благодарю Господа, что спустился в вагон.
Вскоре я уже таращусь на ручку двери, ведущей в купе номер 3. Развернув нож, я кладу его на пол и надеваю пиджак. А потом подбираю и еще некоторое время таращусь на ручку.
Она поворачивается с громким щелчком, и я замираю, не отнимая руки, и жду, что будет дальше. А через несколько секунд поворачиваю до упора и толкаю дверь.
Я решаю оставить дверь открытой, чтобы лишний раз не шуметь: а вдруг он проснется?
Если он спит на спине, достаточно будет перерезать ему глотку. А если на животе или на боку, то нож придется воткнуть, чтобы лезвие наверняка попало в трахею. Так или иначе, целиться надо в шею. Я просто не имею права колебаться, удар должен быть глубоким, чтобы он тут же истек кровью и не успел даже крикнуть.
Я крадусь к спальне, сжимая нож в руке. Бархатная штора задернута. Отогнув уголок, я заглядываю внутрь. Он один. Я вздыхаю с облегчением: она в безопасности – должно быть, в женском вагоне. А значит, по пути сюда я, скорее всего, прополз прямо над ней.
Проскользнув внутрь, я останавливаюсь у кровати. Он спит на краю, как будто нарочно оставил место для Марлены. Шторы на окне открыты, и мелькающая за деревьями луна высвечивает время от времени его лицо.
Я гляжу на него сверху вниз. В своей полосатой пижаме он выглядит миролюбиво, я бы сказал, даже по-мальчишески. Темные волосы спутаны, уголки рта растянуты в улыбке. Ему что-то снится. Вдруг он начинает шевелиться: облизывает губы и переворачивается со спины на бок. Тянется к той половине кровати, где прежде спала Марлена, и несколько раз хлопает ладонью по пустому месту. Нащупав наконец Марленину подушку, хватает ее и прижимает к груди, обнимая и зарываясь в нее лицом.
Я поднимаю нож обеими руками и удерживаю острием вниз в двух футах от его горла. Ошибиться нельзя. Целюсь под таким углом, чтобы разрез вышел побольше. Деревья за окном заканчиваются, и на лезвие падает тонкий лучик лунного света. Пока я выбираю угол, нож мерцает и искрится. Август вновь шевелится, всхрапывает и резко поворачивается на спину, уронив левую руку в нескольких дюймах от моего бедра. Нож все мерцает и мерцает, ловя и отражая свет. Но уже не из-за того, что я продолжаю прицеливаться, а потому, что начинают дрожать руки. Август открывает рот и, шумно втянув воздух, вновь облизывает губы. Его рука рядом с моим бедром безвольно болтается, пальцы на другой руке как будто сведены судорогой.
Склонившись над ним, я кладу нож на Марленину подушку и, поглазев минуту-другую, ухожу.
Когда адреналиновая волна спадает, голова вновь начинает казаться мне больше тела, и по коридору до конца вагона я уже шагаю, изрядно пошатываясь.
Нужно принять решение. Либо я снова лезу на крышу, либо прохожу через вагон Дядюшки Эла, где, возможно, до сих пор идет игра, а потом через все спальные вагоны, после чего мне все равно предстоит карабкаться на крышу, иначе до вагона для лошадей не добраться. Так что я решаю забраться наверх сразу.
Однако это уже выше моих сил. Голова гудит, я все время теряю равновесие. Вскарабкавшись на перила соединительного мостика, я еле-еле залезаю на крышу. Там цепляюсь за верхнюю балку и лежу, словно пьяный, борясь с тошнотой. Провалявшись так минут десять, начинаю ползти вперед. В конце вагона вновь отдыхаю, вытянувшись между верхними балками. Силы на исходе. Не представляю, как двигаться дальше, но придется, ведь если я здесь засну, то свалюсь на первом же повороте.
В голове снова гудит, глаза дергаются. Четырежды я оказываюсь на волосок от смерти, и всякий раз мне кажется, что это конец. На пятый раз я и правда чуть не отдаю богу душу: вроде и успеваю схватиться за тонкие железные поручни, но врезаюсь животом в край вагона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83