– Леха, пускай в речку кипяток. Сварим из нее уху к едрене-фене!
– Черт, хоть сам лезь, – выругался хозяин. – Есть тут кто-нибудь нормальный? Десять тысяч даю плюс к медали!
Сказано это было, однако, довольно тихо, видно, чтобы вновь не возбудилась бывшая княжна.
– Я готов, барин! – встал перед хозяином служка в красном кафтане, с рыжей, торчком, бородой.
Макс. Снова он!
– Давай! – обрадовался Леха. – Только не сильно там, чтоб синяков не осталось.
– А я еще столько же добавлю, если ты ее часа на два займешь, – шепнул рыбий муж.
Макс широко перекрестился, сорвал шапку и прыгнул в воду.
– Ах, – дугой изогнулась Белужка, – а где твои сети, рыбак?
– Сказка о рыбаке и рыбке, – почесал нос удовлетворенный супруг.
– Так вот же они, рыбацкие сети! – провозгласил спасатель, срывая с мускулистых плеч кафтан и накидывая его сверху на Белужку.
Рыбка затрепыхалась, забилась, испуская предсмертные стоны. Макс легко обернул ее кафтаном, взвалил на плечо и вылез из помойного месива. Белужка сделала вид, что находится без сознания.
Макс остановился возле казиношника и хозяина, обрадованно чокающихся за счастливое спасение утопающей.
– Барин, ручку позолотите? – раскрыл ладонь он, видно вспомнив вчерашний цыганский набор обязательных словосочетаний. – Десяточку сулили.
– Димон! – крикнул хозяин. – Чирик спасателю!
– И за меня отдай, наличмана с собой нет, – попросил белужий спутник.
– Димон, два чирика!
Макс, с драгоценной рыбиной на плече, важно удалился в сторону заслуженного вознаграждения.
Я обалдела. Вот так, значит, да? То Даша-Даша, любовь-морковь, а то первую попавшуюся шлюху из канавы вытащил и.
Разозленная, я вернулась к Юльке.
– Не нашла? – уныло спросила племяшка.
– Нет, – соврала я. – Наверное, нам с тобой показалось.
– Жалко. А где же он тогда? Ведь не пришел, не позвонил.
– Юлька, а на что ты после вчерашнего рассчитываешь? – жестко оборвала я племяшкины стоны. – Он тебя что, у насильников отбил? Или, может, тебя похитить хотели? Конечно, как порядочный мужчина, он не мог поступить иначе, но вряд ли после этого у него сохранились к тебе какие-то чувства.
– А я прощения попрошу! Я все объясню! – загорячилась Юлька.
– Не трудись. Мужчины такого не прощают, – веско обрубила я ее надежды.
Другой служка, в таком же кафтане и шапке, но без бороды, принес сухую Юлькину одежду.
* * *
Мы немножко пошатались по холлу, перекидываясь любезностями со знакомыми. Подошли к речке. Арена недавней вакханалии изменилась до неузнаваемости. Сама речка словно бы ушла под землю, а на месте синей воды зеленела широкая зеленая тропинка. Я тупо разглядывала удивительную метаморфозу, соображая, как и когда успело зарасти речное русло, да еще так аккуратно. Тайком наклонившись, будто поправляя туфлю, я сорвала травинку, размяла ее пальцами и нюхнула. Стебелек оказался вполне живым и пах влажной свежестью…
– А, – махнула рукой Юлька, – я знаю! Это такой специальный газон. Его просто раскатывают там, где нужно. Как ковер. У нас такой был. Правда, засох через три дня.
Оставалось надеяться, что три дня мы тут не продержимся и присутствовать при увядании чудесной тропинки не будем.
В дальнем конце холла происходил импровизированный концерт. Немного протрезвевшая (или наоборот?) певица Набокова, сидя прямо на полу, босая, но в новом изумрудно-переливчатом платье, сильным низким голосом пела джаз. Пела, надо сказать, превосходно, прикрывая глаза и выдавая классические импровизации.
На тонкой бретельке, поддерживающей в стоячем положении пышную левую грудь, поблескивала круглая серебряная медаль на алой, с синим кантом, торжественной ленте. Правую грудь певицы синхронно украшала другая награда – золотисто-розоватый кружок на синей, в белых полосках, ленте.
Не очень разбираясь в государственных наградах, я подошла поближе. На серебряном круге отчетливо выделялся скрещенный пожарный инвентарь. Да и цвет ленты был соответствующий – языки огня. Значит, золотистая, вторая, – за спасение утопающих. Подробностей я не разглядела, вроде какие-то фигуры, как раз, наверное, герой и жертва стихии.
Надо же, вот настырная! Обе медали урвала! И за пожар, хотя еще ничего не жгли, и Макса грабанула, присвоив незаслуженную награду. Теперь всем будет хвастаться, как геройствовала в Альпах. Поклонники поверят.
Я представила, как взорву эту очередную бомбу в своем материале. Жалко, что фотоаппарат не взяла. Снова придется на Юлькин телефон щелкать. Я и так там всю память забила.
Вообще-то, удобно. Практически никто не догадывается, что ты снимаешь. Вроде просто разговариваешь. Конспирация! А у меня тут такие кадры! Туши свет! Единственного дня нет, когда мы мобильник дома забыли. Но тогда мы только по бутикам шастали, а там – ничего интересного. Зато все остальное. И маски-шоу, и бардовский вечер, и цыганская канитель. А на склонах сколько я наснимала? Да и сегодня! Таблички на шале, рыбка-белужка, сейчас вот эстрадная дива в наградах.
Нет, что ни говори, а мастерство не пропьешь!
Я отхлебнула шампанского из поданного официантом фужера и, примерившись, щелкнула героиню многостаночницу.
– Не целуй меня в шею, мне щекотно, – вдруг услышала я громкий похотливый шепот. Оглянувшись, я узрела вполне просохшую Белужку, которую, не стесняясь, обнимал. Макс.
Рыбка тонко извивалась в его руках, изнывая от вожделения, белобрысый провинциальный выскочка елозил губами по ее открытой шее. Краем ока я ухватила разверстые в немом крике страдания Юлькины глаза, которая тоже обернулась на шум. Больше на парочку никто не смотрел. Даже рыбий муж, оглянувшись, снова перевел глаза на свингующую певицу.
«Сволочь! Альфонс! Лимита недорезанная! – пронесся в моей голове обличительный вихрь. – Юльке голову заморочил, мне в любви признавался, а сам…»
Я готова была прибить его. Растоптать! Утопить! Спалить! Короче, уничтожить.
– Даш, пойдем домой, – потянула меня за рукав Юлька.
– Нет уж, подожди! – мстительно произнесла я, направляя бесстрастное жерло телефона на развратный дуэт. – Сейчас мы их заснимем, а потом на первую полосу!
– Что? – внезапно обернулся к нам рыбий супруг. – Кого это вы собрались на первую полосу? Мою жену? Да вы вообще кто такие? Как тут оказались?
Он грубо схватил нас за локти и потащил прочь от млеющей в джазовых конвульсиях толпы.
– Ну? – мрачно уставился он на нас. – Последний раз спрашиваю: кто такие?
– Мы – журналисты! – храбро ляпнула Юлька.
– Журналисты? Папарацци? – взвыл казиношник. – Кто вас сюда провел? Это – частная вечеринка! Здесь запрещено снимать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Черт, хоть сам лезь, – выругался хозяин. – Есть тут кто-нибудь нормальный? Десять тысяч даю плюс к медали!
Сказано это было, однако, довольно тихо, видно, чтобы вновь не возбудилась бывшая княжна.
– Я готов, барин! – встал перед хозяином служка в красном кафтане, с рыжей, торчком, бородой.
Макс. Снова он!
– Давай! – обрадовался Леха. – Только не сильно там, чтоб синяков не осталось.
– А я еще столько же добавлю, если ты ее часа на два займешь, – шепнул рыбий муж.
Макс широко перекрестился, сорвал шапку и прыгнул в воду.
– Ах, – дугой изогнулась Белужка, – а где твои сети, рыбак?
– Сказка о рыбаке и рыбке, – почесал нос удовлетворенный супруг.
– Так вот же они, рыбацкие сети! – провозгласил спасатель, срывая с мускулистых плеч кафтан и накидывая его сверху на Белужку.
Рыбка затрепыхалась, забилась, испуская предсмертные стоны. Макс легко обернул ее кафтаном, взвалил на плечо и вылез из помойного месива. Белужка сделала вид, что находится без сознания.
Макс остановился возле казиношника и хозяина, обрадованно чокающихся за счастливое спасение утопающей.
– Барин, ручку позолотите? – раскрыл ладонь он, видно вспомнив вчерашний цыганский набор обязательных словосочетаний. – Десяточку сулили.
– Димон! – крикнул хозяин. – Чирик спасателю!
– И за меня отдай, наличмана с собой нет, – попросил белужий спутник.
– Димон, два чирика!
Макс, с драгоценной рыбиной на плече, важно удалился в сторону заслуженного вознаграждения.
Я обалдела. Вот так, значит, да? То Даша-Даша, любовь-морковь, а то первую попавшуюся шлюху из канавы вытащил и.
Разозленная, я вернулась к Юльке.
– Не нашла? – уныло спросила племяшка.
– Нет, – соврала я. – Наверное, нам с тобой показалось.
– Жалко. А где же он тогда? Ведь не пришел, не позвонил.
– Юлька, а на что ты после вчерашнего рассчитываешь? – жестко оборвала я племяшкины стоны. – Он тебя что, у насильников отбил? Или, может, тебя похитить хотели? Конечно, как порядочный мужчина, он не мог поступить иначе, но вряд ли после этого у него сохранились к тебе какие-то чувства.
– А я прощения попрошу! Я все объясню! – загорячилась Юлька.
– Не трудись. Мужчины такого не прощают, – веско обрубила я ее надежды.
Другой служка, в таком же кафтане и шапке, но без бороды, принес сухую Юлькину одежду.
* * *
Мы немножко пошатались по холлу, перекидываясь любезностями со знакомыми. Подошли к речке. Арена недавней вакханалии изменилась до неузнаваемости. Сама речка словно бы ушла под землю, а на месте синей воды зеленела широкая зеленая тропинка. Я тупо разглядывала удивительную метаморфозу, соображая, как и когда успело зарасти речное русло, да еще так аккуратно. Тайком наклонившись, будто поправляя туфлю, я сорвала травинку, размяла ее пальцами и нюхнула. Стебелек оказался вполне живым и пах влажной свежестью…
– А, – махнула рукой Юлька, – я знаю! Это такой специальный газон. Его просто раскатывают там, где нужно. Как ковер. У нас такой был. Правда, засох через три дня.
Оставалось надеяться, что три дня мы тут не продержимся и присутствовать при увядании чудесной тропинки не будем.
В дальнем конце холла происходил импровизированный концерт. Немного протрезвевшая (или наоборот?) певица Набокова, сидя прямо на полу, босая, но в новом изумрудно-переливчатом платье, сильным низким голосом пела джаз. Пела, надо сказать, превосходно, прикрывая глаза и выдавая классические импровизации.
На тонкой бретельке, поддерживающей в стоячем положении пышную левую грудь, поблескивала круглая серебряная медаль на алой, с синим кантом, торжественной ленте. Правую грудь певицы синхронно украшала другая награда – золотисто-розоватый кружок на синей, в белых полосках, ленте.
Не очень разбираясь в государственных наградах, я подошла поближе. На серебряном круге отчетливо выделялся скрещенный пожарный инвентарь. Да и цвет ленты был соответствующий – языки огня. Значит, золотистая, вторая, – за спасение утопающих. Подробностей я не разглядела, вроде какие-то фигуры, как раз, наверное, герой и жертва стихии.
Надо же, вот настырная! Обе медали урвала! И за пожар, хотя еще ничего не жгли, и Макса грабанула, присвоив незаслуженную награду. Теперь всем будет хвастаться, как геройствовала в Альпах. Поклонники поверят.
Я представила, как взорву эту очередную бомбу в своем материале. Жалко, что фотоаппарат не взяла. Снова придется на Юлькин телефон щелкать. Я и так там всю память забила.
Вообще-то, удобно. Практически никто не догадывается, что ты снимаешь. Вроде просто разговариваешь. Конспирация! А у меня тут такие кадры! Туши свет! Единственного дня нет, когда мы мобильник дома забыли. Но тогда мы только по бутикам шастали, а там – ничего интересного. Зато все остальное. И маски-шоу, и бардовский вечер, и цыганская канитель. А на склонах сколько я наснимала? Да и сегодня! Таблички на шале, рыбка-белужка, сейчас вот эстрадная дива в наградах.
Нет, что ни говори, а мастерство не пропьешь!
Я отхлебнула шампанского из поданного официантом фужера и, примерившись, щелкнула героиню многостаночницу.
– Не целуй меня в шею, мне щекотно, – вдруг услышала я громкий похотливый шепот. Оглянувшись, я узрела вполне просохшую Белужку, которую, не стесняясь, обнимал. Макс.
Рыбка тонко извивалась в его руках, изнывая от вожделения, белобрысый провинциальный выскочка елозил губами по ее открытой шее. Краем ока я ухватила разверстые в немом крике страдания Юлькины глаза, которая тоже обернулась на шум. Больше на парочку никто не смотрел. Даже рыбий муж, оглянувшись, снова перевел глаза на свингующую певицу.
«Сволочь! Альфонс! Лимита недорезанная! – пронесся в моей голове обличительный вихрь. – Юльке голову заморочил, мне в любви признавался, а сам…»
Я готова была прибить его. Растоптать! Утопить! Спалить! Короче, уничтожить.
– Даш, пойдем домой, – потянула меня за рукав Юлька.
– Нет уж, подожди! – мстительно произнесла я, направляя бесстрастное жерло телефона на развратный дуэт. – Сейчас мы их заснимем, а потом на первую полосу!
– Что? – внезапно обернулся к нам рыбий супруг. – Кого это вы собрались на первую полосу? Мою жену? Да вы вообще кто такие? Как тут оказались?
Он грубо схватил нас за локти и потащил прочь от млеющей в джазовых конвульсиях толпы.
– Ну? – мрачно уставился он на нас. – Последний раз спрашиваю: кто такие?
– Мы – журналисты! – храбро ляпнула Юлька.
– Журналисты? Папарацци? – взвыл казиношник. – Кто вас сюда провел? Это – частная вечеринка! Здесь запрещено снимать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63