Она была одна в целом мире, во власти этого деспота, который, конечно, не откажется жестоко отомстить ей за оскорбление. Сознавая весь ужас своего положения, шестнадцатилетняя женщина, привязанная к резному столбцу носилок, точно преступница, залилась слезами, уткнувшись в бархатные подушки раскачивающихся в пути носилок.
Удрученная своим несчастьем, она потеряла представление о времени. Плакала ли она всего несколько минут или долгие часы? Похоже, второе предположение выглядело более близким к истине, потому что Зефирина очень смутно помнила, как повозка несколько раз останавливалась в пути. Наверное, меняли мулов, а потом снова – в путь. Может быть, она кричала, отбивалась, звала на помощь… Но кто мог помочь ей?
Кто осмелился бы бросить вызов охране, сопровождающей князя Фарнелло?
Вдруг Гро Леон уселся прямо на голову своей хозяйке:
– Souris, Sardine… Улыбнись, Сардинка…
Опечаленная столь безутешным горем, говорящая птица раздвинула клювом малиновые шторки повозки. Сквозь открывшуюся узкую щель Зефирина увидела, что носилки въезжают в предместье какого-то города.
Поворачивая во все стороны голову, она искала глазами мужа. Но, кроме Паоло, Пикколо и еще дюжины лакеев, одетых в ливреи, цвета которых соответствовали княжескому дому, она никого не увидела: по-видимому, Леопард не счел нужным сопровождать собственную жену!
Не представляя, куда ее везут, Зефирина с любопытством разглядывала пеструю уличную толпу.
– Тысяча чертей!
– А, чтоб тебя разорвало!
– Черт побери!
На улочках города звучали привычные для тосканского простонародья ругательства и проклятья. Люди обзывали друг друга такими словами, как «мерзавец», «скотина», «грязная тварь», ничуть при этом не обижаясь.
«Во Франции, – тут же отметила про себя Зефирина, отвлекшись от своих дум, – мужчина, которого оскорбили, давно бы уже вынул шпагу из ножен…»
Здесь же все было пронизано солнцем и весельем здорового ребенка.
В этой толпе городских ремесленников мужчины носили камзолы, присборенные по подолу, и длинные штаны, а женщины – длинные юбки в крупную складку и грубошерстные кофты с баской. Волосы они прятали под полотняными чепцами со сборкой на затылке.
Всадники, сопровождавшие Зефирину, с большим трудом прокладывали дорогу сквозь всю эту толчею. Если бы молодая женщина не была привязана, она наверняка выпала бы из носилок. Ей в голову пришла мысль закричать, чтобы привлечь к себе внимание, однако в следующее мгновение инстинкт подсказал ей проявить выдержку.
Но этот лицемер Паоло, видно, забеспокоился, потому что сунул свою пронырливую голову за малиновые шторки и спросил с неизменной для него вежливостью:
– Все в порядке, principessa?
Ответом ему был красноречивый взгляд Зефирины.
– Мы прибываем в Фиренце… – сообщил он услужливо, прежде чем его голова исчезла.
Фиренце… Флоренция…
«Так, значит, мы продвигаемся у северу…»
В иных обстоятельствах, возможно, Зефирине с ее образованием доставило бы огромное удовольствие открыть для себя город, чья артистическая, торговая и политическая слава докатилась до нее в Валь-де-Луар раньше, чем случилась эта ужасная война 1525 года. Но сейчас ничто из увиденного ею сквозь раздвинутые занавески не вызывало восторга.
Множество гудящего люда сновало по улицам, толпилось перед лавками и деревянными домишками, этими типичными крестьянскими жилищами городских предместий.
На верхний этаж домов жильцы поднимались по наружной лестнице и прямо с улицы попадали в комнату, служившую спальней для обычно многочисленной семьи.
Во многих окнах можно было видеть сушившееся белье, ноздри Зефирины терзало зловоние грязных улиц, вот только хорошее настроение флорентийцев ей почему-то не передалось.
Мало-помалу навстречу стали попадаться здания в несколько этажей, а улицы заметно расширились.
Зефирина и ее свита въехали из густо населенных предместий в кварталы, где жили более зажиточные горожане.
Купцы, встречавшиеся теперь Зефирине в характерных головных уборах, знаменитых флорентийских шляпах с маленькими отогнутыми полями и эмблемами купеческой гильдии, предпочитали строить дома не из дерева, а из камня. Дома эти были богато украшены, не похожи друг на друга. В центре города земельные участки становились все меньше, а число этажей достигало пяти и даже шести.
Зефирине никогда не приходилось видеть такого «леса башен». Она изумлялась их высоте и никак не могла понять, почему все эти сооружения стоят и не падают.
– Черт побери, пропустите дона Антонио…
– Эй, вы там! Дорогу его преподобию…
– Проклятье! Да отойдете ли вы с дороги! Дайте проехать герцогине…
– Дьявольщина!..
– О, боги!..
Крики, оскорбления, брань, возгласы непрестанно неслись над всей этой толчеей портшезов и носилок, кативших на колесах, которые Зефирина видела впервые в своей жизни.
Снабженные колесами и оглоблями, эти носилки представляли собой нечто вроде высокого прямоугольного ящика. Обычно их тащили, толкали или волокли два или четыре лакея, по ливреям которых можно было судить о важности персоны, сидевшей в носилках.
Временами какое-нибудь колесо увязало в грязи, проклятья усиливались. Но сидевшие в носилках знатные дамы в роскошных платьях, расшитых золотом или серебром, и в накинутых на голову покрывалах, украшенных жемчугом и другими драгоценными камнями, оставались при этом невозмутимы.
Юная провинциалка была ослеплена неслыханными богатствами, которые ей удавалось видеть сквозь щель в занавесках.
На ее наглухо закрытые носилки никто не обращал внимания. На улице встречалось немало и других упряжек с задернутыми шторками, владельцы которых желали сохранить инкогнито. Помимо носилок, можно было встретить множество повозок, предшественниц будущих карет, и всадников.
Зефирина поняла, что она ничего еще в жизни не видела.
Наконец, сопровождавший ее носилки эскорт въехал в богатый квартал, где мраморные палаццо чередовались с постройками, находившимися еще в лесах. Было видно, что строительная лихорадка охватила всю флорентийскую знать.
Дочь родовитого дворянина, Зефирина, проезжая, узнавала герб семейства Медичи на фасаде дворца, построенного лет восемьдесят назад, гербы на фасадах дворцов Строцци, Питти, Бардини и Моцци.
Дворцы украшали увитые цветами лоджии, колонны из розового с голубыми и зелеными прожилками мрамора, скульптуры. Несмотря на усталость и тревогу по поводу участи, которую готовит ей муж, Зефирина не могла не отметить в этих великолепных сооружениях характерных флорентийских особенностей: иронии, тонкого художественного чутья, изысканности, ума и любви к зрелищам.
Будь обстоятельства другими, Зефирина не устала бы всем этим восхищаться, но связывавшие ее веревки, больно впивавшиеся в щиколотки и запястья, без конца напоминали, что она всего лишь пленница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96