Он поднял высоко свой молоток – и все глаза устремились на белокурую голову в дверях.
– Ну, называйте сумму! Эй, молодежь Верхней Прерии! Эй, Первус де Ионг! Смотрите, что я продаю! Кто больше? Кто больше?
– Пятьдесят центов. – Это предложил Геррит Пон с другого конца зала. Крупная сумма для начала в этой местности, где один доллар часто является всей прибылью с продажи целого воза овощей на базаре.
– Итак, – стукнул молоток аукциониста. – Пятьдесят центов. Кто превратит их в семьдесят пять? Кто дает семьдесят пять?
– Шестьдесят. – Это Иоганн Амбул, вдовец, возраст которого давно перевалил за названное им число.
– Семьдесят. – Геррит Пон.
Адам Оом шепотом повторил, смаковал «семьдесят».
– Леди и джентльмены, я не решаюсь повторять вслух такие цифры! Мне было бы стыдно! Взгляните на эту корзинку, джентльмены, и скажите сами!
– Семьдесят пять. – Это осторожный Амбул.
Яркая краска на лице вдовы противоречила ее внешне спокойному виду. Первус де Ионг из-за плеча Селины наблюдает все происходящее с видом постороннего и скучающего зрителя.
Вся Ай-Прери глядит на него выжидающе, совершенно открыто. Вдова закусывает свои алые губы, встряхивает головой. Первус де Ионг на многозначительный кивок и подмигивание аукциониста отвечает кротким и безмятежным взглядом незаинтересованного в данном деле зрителя. Верхняя Прерия, Нижняя Прерия, Новый Харлем – все сидят в напряжении, как публика перед поднятием занавеса. Здесь действительно разыгрывается драма.
– Джентльмены! – В голосе Адама Оома слышались уже чуть не слезы, ноты скорее огорчения, чем раздражения… – Джентльмены! – Медленно, с бесконечными предосторожностями он приподнял краешек салфетки, покрывавшей содержимое корзины, приподнял и заглянул туда, как в сокровищницу. Затем эффектно откинулся назад, всем своим видом изображая восхищение. Он вращал глазами, чмокал губами, поглаживал свой живот. Пантомима должна была показать, как глупы те, кто медлит за какую угодно цену стать собственником корзины, содержащей такие прелести.
– Восемьдесят! – внезапно заорал Гаррис ванн Вуутен, девятнадцатилетний толстяк, сын состоятельного фермера из Нового Харлема, известный своим обжорством.
Адам потер руки.
– Ну, дальше. Доллар. Один доллар! Оскорбление предлагать меньше доллара за эту корзинку. – Он снова поднял салфетку, понюхал, изобразил восхищение. – Друзья, если бы не присутствие миссис Оом, я бы сам, я, бедняк, отдал доллар за эту корзину. Доллар. Кто больше? Не правда ли, я не ошибся? Вы сказали доллар, Первус де Ионг?
Но де Ионг оставался молчаливым, неподвижным, бесстрастным зрителем.
– Восемьдесят центов! Я скажу вам кое-что, джентльмены. Шепну секрет!
Лицо Адама налилось кровью от выкрикиваний.
– Слушайте. Там не цыплята, в этой восхитительной корзинке. Там – жареная утка. – Он вытер лицо красным платком, высоко держа руку с молотком. Это был последний козырь в игре.
– Восемьдесят пять! – стонал толстый Гаррис ван Вуутен.
– Восемьдесят пять! Восемьдесят пять! Восемьдесят пять! – Стук.
– Продана Гаррису ван Вуутену за восемьдесят пять.
Словно вздох пронесся по всему залу. Стон, как порыв ветра перед бурей, затем гул разговоров, неописуемый шум. Богатая вдова Парленберг должна ужинать с мальчишкой ван Вуутеном, с толстяком Гаррисом! А там в дверях, болтая с учительницей, словно они знакомы много лет, стоял Первус де Ионг, и его деньги оставались все еще при нем, в кармане.
Адам Оом был сердит. Лицо его было красно от негодования. Он ведь славился как аукционист, а тут вдруг шедевр его аукциона, корзина вдовы Парленберг, принесла с натяжкой и конфузом лишь восемьдесят пять центов, да и к тому же еще эта неудача восстановит против него богатую и влиятельную вдову. Гаррис ван Вуутен под всеобщий смех и аплодисменты пробрался вперед, чтобы получить свой приз. Корзина была такая увесистая, что даже широкие плечи Гарриса невольно согнулись под ее тяжестью. Да, здесь было достаточно вкусных вещей даже для такого обжоры, как он. Торжествующе ухмыляясь, он унес свою добычу.
Адам Оом суетился среди кучи корзин у его ног на полу. Но вот ноздри его раздулись, и он, усмехаясь, поднял высоко какой-то маленький предмет. Узкие глазки блестели, и деревянный скипетр стуком призывал всех к молчанию. Высоко, в одной руке, он держал ящичек Селины, в белой бумаге, перевязанный красным бантом с воткнутой в него зеленой веточкой. Изображая величайшую осторожность и бережность, он поднес его к глазам, чтобы прочесть имя на крышке, затем снова поднял, подмигивая зрителям.
Он ничего пока не говорил. Ухмыляясь, Оом все держал ящичек, поворачивая его во все стороны, как бы желая дать возможность всем разглядеть его. Перед глазами публики, толпившейся вокруг Адама, только что была огромная, туго набитая корзина. Контраст был слишком неожиданным, слишком резким. Взрыв смеха прокатился по залу и, разрастаясь, превратился в гомерический оглушительный хохот. Адам Оом, довольный эффектом, поводя глазами во все стороны, торжественно, медленно опустил коробку ниже. Наконец сделал знак, призывающий к вниманию. Смех утихал. Прочистив горло кашлем, аукционист начал:
– Леди и джентльмены! Здесь перед вами изящный пакетик. Тут имеется не только пища телесная, но и наслаждение для глаз. Ну, что же, ребята, если предыдущая корзина была чересчур тяжела для вас, – эта будет как раз в меру. А не хватит вам ее содержимого, чтобы поужинать, так зато вы можете вплести эту ленту в прическу вашей дамы и воткнуть веточку в вашу петлицу. Вот мило-то будет, и вы ведь не какую-нибудь деревенщину получите в компаньонки к ужину: это – леди, городская барышня, по коробке видно. И кто же она? Кто нашел, что этого изящного пакетика как раз хватит на двоих?
Он еще раз поднял его, точно священнодействуя, и насмешливо оглядел аудиторию.
Щеки Селины были краснее ее платья. Глаза раскрылись еще шире и потемнели, в них стояла предательская влага. Зачем она еще взобралась на этот проклятый ящик из-под мыла? Зачем она пришла на этот отвратительный вечер в Верхней Прерии? Зачем…
– Мисс Селина Пик – вот кто это. Мисс Селина Пик!
Сотня голов, точно кто дернул их все разом за веревочку, повернулись к двери, и сотня глаз уставилась на Селину, стоявшую на ящике. Ей казалось, что толпа надвигается на нее. Она вытянула вперед руку, словно отталкивая ее.
– Сколько предлагаете? Сколько за этот миленький ящик? Начинайте же!
– Пять центов! – прошамкал старый Иоганес Амбул, хихикая.
Снова смех. У Селины бешено колотилось сердце, и она почувствовала слабость, словно от большой усталости. Было видно лицо вдовы, уже не хмурое но улыбающееся. Селина заметила милую голову Ральфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Ну, называйте сумму! Эй, молодежь Верхней Прерии! Эй, Первус де Ионг! Смотрите, что я продаю! Кто больше? Кто больше?
– Пятьдесят центов. – Это предложил Геррит Пон с другого конца зала. Крупная сумма для начала в этой местности, где один доллар часто является всей прибылью с продажи целого воза овощей на базаре.
– Итак, – стукнул молоток аукциониста. – Пятьдесят центов. Кто превратит их в семьдесят пять? Кто дает семьдесят пять?
– Шестьдесят. – Это Иоганн Амбул, вдовец, возраст которого давно перевалил за названное им число.
– Семьдесят. – Геррит Пон.
Адам Оом шепотом повторил, смаковал «семьдесят».
– Леди и джентльмены, я не решаюсь повторять вслух такие цифры! Мне было бы стыдно! Взгляните на эту корзинку, джентльмены, и скажите сами!
– Семьдесят пять. – Это осторожный Амбул.
Яркая краска на лице вдовы противоречила ее внешне спокойному виду. Первус де Ионг из-за плеча Селины наблюдает все происходящее с видом постороннего и скучающего зрителя.
Вся Ай-Прери глядит на него выжидающе, совершенно открыто. Вдова закусывает свои алые губы, встряхивает головой. Первус де Ионг на многозначительный кивок и подмигивание аукциониста отвечает кротким и безмятежным взглядом незаинтересованного в данном деле зрителя. Верхняя Прерия, Нижняя Прерия, Новый Харлем – все сидят в напряжении, как публика перед поднятием занавеса. Здесь действительно разыгрывается драма.
– Джентльмены! – В голосе Адама Оома слышались уже чуть не слезы, ноты скорее огорчения, чем раздражения… – Джентльмены! – Медленно, с бесконечными предосторожностями он приподнял краешек салфетки, покрывавшей содержимое корзины, приподнял и заглянул туда, как в сокровищницу. Затем эффектно откинулся назад, всем своим видом изображая восхищение. Он вращал глазами, чмокал губами, поглаживал свой живот. Пантомима должна была показать, как глупы те, кто медлит за какую угодно цену стать собственником корзины, содержащей такие прелести.
– Восемьдесят! – внезапно заорал Гаррис ванн Вуутен, девятнадцатилетний толстяк, сын состоятельного фермера из Нового Харлема, известный своим обжорством.
Адам потер руки.
– Ну, дальше. Доллар. Один доллар! Оскорбление предлагать меньше доллара за эту корзинку. – Он снова поднял салфетку, понюхал, изобразил восхищение. – Друзья, если бы не присутствие миссис Оом, я бы сам, я, бедняк, отдал доллар за эту корзину. Доллар. Кто больше? Не правда ли, я не ошибся? Вы сказали доллар, Первус де Ионг?
Но де Ионг оставался молчаливым, неподвижным, бесстрастным зрителем.
– Восемьдесят центов! Я скажу вам кое-что, джентльмены. Шепну секрет!
Лицо Адама налилось кровью от выкрикиваний.
– Слушайте. Там не цыплята, в этой восхитительной корзинке. Там – жареная утка. – Он вытер лицо красным платком, высоко держа руку с молотком. Это был последний козырь в игре.
– Восемьдесят пять! – стонал толстый Гаррис ван Вуутен.
– Восемьдесят пять! Восемьдесят пять! Восемьдесят пять! – Стук.
– Продана Гаррису ван Вуутену за восемьдесят пять.
Словно вздох пронесся по всему залу. Стон, как порыв ветра перед бурей, затем гул разговоров, неописуемый шум. Богатая вдова Парленберг должна ужинать с мальчишкой ван Вуутеном, с толстяком Гаррисом! А там в дверях, болтая с учительницей, словно они знакомы много лет, стоял Первус де Ионг, и его деньги оставались все еще при нем, в кармане.
Адам Оом был сердит. Лицо его было красно от негодования. Он ведь славился как аукционист, а тут вдруг шедевр его аукциона, корзина вдовы Парленберг, принесла с натяжкой и конфузом лишь восемьдесят пять центов, да и к тому же еще эта неудача восстановит против него богатую и влиятельную вдову. Гаррис ван Вуутен под всеобщий смех и аплодисменты пробрался вперед, чтобы получить свой приз. Корзина была такая увесистая, что даже широкие плечи Гарриса невольно согнулись под ее тяжестью. Да, здесь было достаточно вкусных вещей даже для такого обжоры, как он. Торжествующе ухмыляясь, он унес свою добычу.
Адам Оом суетился среди кучи корзин у его ног на полу. Но вот ноздри его раздулись, и он, усмехаясь, поднял высоко какой-то маленький предмет. Узкие глазки блестели, и деревянный скипетр стуком призывал всех к молчанию. Высоко, в одной руке, он держал ящичек Селины, в белой бумаге, перевязанный красным бантом с воткнутой в него зеленой веточкой. Изображая величайшую осторожность и бережность, он поднес его к глазам, чтобы прочесть имя на крышке, затем снова поднял, подмигивая зрителям.
Он ничего пока не говорил. Ухмыляясь, Оом все держал ящичек, поворачивая его во все стороны, как бы желая дать возможность всем разглядеть его. Перед глазами публики, толпившейся вокруг Адама, только что была огромная, туго набитая корзина. Контраст был слишком неожиданным, слишком резким. Взрыв смеха прокатился по залу и, разрастаясь, превратился в гомерический оглушительный хохот. Адам Оом, довольный эффектом, поводя глазами во все стороны, торжественно, медленно опустил коробку ниже. Наконец сделал знак, призывающий к вниманию. Смех утихал. Прочистив горло кашлем, аукционист начал:
– Леди и джентльмены! Здесь перед вами изящный пакетик. Тут имеется не только пища телесная, но и наслаждение для глаз. Ну, что же, ребята, если предыдущая корзина была чересчур тяжела для вас, – эта будет как раз в меру. А не хватит вам ее содержимого, чтобы поужинать, так зато вы можете вплести эту ленту в прическу вашей дамы и воткнуть веточку в вашу петлицу. Вот мило-то будет, и вы ведь не какую-нибудь деревенщину получите в компаньонки к ужину: это – леди, городская барышня, по коробке видно. И кто же она? Кто нашел, что этого изящного пакетика как раз хватит на двоих?
Он еще раз поднял его, точно священнодействуя, и насмешливо оглядел аудиторию.
Щеки Селины были краснее ее платья. Глаза раскрылись еще шире и потемнели, в них стояла предательская влага. Зачем она еще взобралась на этот проклятый ящик из-под мыла? Зачем она пришла на этот отвратительный вечер в Верхней Прерии? Зачем…
– Мисс Селина Пик – вот кто это. Мисс Селина Пик!
Сотня голов, точно кто дернул их все разом за веревочку, повернулись к двери, и сотня глаз уставилась на Селину, стоявшую на ящике. Ей казалось, что толпа надвигается на нее. Она вытянула вперед руку, словно отталкивая ее.
– Сколько предлагаете? Сколько за этот миленький ящик? Начинайте же!
– Пять центов! – прошамкал старый Иоганес Амбул, хихикая.
Снова смех. У Селины бешено колотилось сердце, и она почувствовала слабость, словно от большой усталости. Было видно лицо вдовы, уже не хмурое но улыбающееся. Селина заметила милую голову Ральфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68