Если он проявит большие способности, то после года-двух работы здесь отчего бы ему и не отправиться на годик в Париж, если понадобится».
Как ни была занята Селина на ферме, она поехала в Корнелль в 1913 году, когда Дирк, окончив институт, должен был защищать дипломный проект. Она была твердо уверена в том, что он самый способный и самый красивый в своем выпуске. Нельзя было отрицать, что наружность у него была приятная: высокий, прекрасно сложенный, как его отец, и такой же белокурый, но глаза были материнские – темные, с мягким взглядом. Что-то было в этом взгляде, заставляющее женщин приписывать ему чувства, в которых он был неповинен, как младенец. Они не знали, что этот томный блеск был просто природной особенностью его глаз.
Точно так же импонировала людям его молчаливость. Молчаливые люди всегда производят впечатление более выгодное, чем разговорчивые.
Селина в своем черном платье и скромной черной шляпке терялась на фоне шумных и нарядных матушек в вуалях и лентах. Но было столько достоинства и утонченности в этой маленькой женщине, что Дирку нечего было стыдиться за свою мать.
Она оглядывала всех этих тучных, благополучных, корректных и важных отцов и думала о том, насколько красивее выглядел бы Первус, если бы он дожил до этого дня и был здесь, с ней в толпе родителей. Потом невольно ей пришла в голову мысль, что вряд ли он наступил бы, этот день, если бы Первус был жив. И упрекнула себя за эту мысль.
Возвратясь в Чикаго, Дирк поступил на службу в контору «Голлис и Спраг, архитекторы». Он считал лестным для себя работать в этой фирме. Дирк значил пока здесь немногим больше, чем простой чертежник, и вряд ли можно было назвать жалованьем его еженедельную получку. Но идеи молодого человека и планы в области архитектуры были весьма грандиозны, и он отводил душу, излагая их матери в те дни, когда бывал на ферме.
«Барокко» называл он новый северный Бичсайд-Отель. Он критиковал новый Линкольн-парк, говорил, что городскому управлению следовало бы реставрировать полуразрушенный Палмер-Отель, который портит общий вид города, и заняться зданием Публичной библиотеки в нижней части города.
– Ничего, – утешала его счастливая и гордая сыном Селина. – Все это строилось так поспешно, не забудь, что чуть ли не вчера еще Чикаго представлял из себя форт. На все эти улучшения нужно время. Может быть, мы ждали все эти годы, чтобы пришли такие юнцы, как ты, и все изменили… И, может быть, придет день, когда я проеду по Мичиганскому бульвару с каким-нибудь почтенным гостем Чикаго – Ральфом Пулем, например. Ральфом Пулем, знаменитым скульптором. И он скажет: «Кто автор проекта этого здания, такого солидного и вместе с тем легкого и изящного?» И я отвечу: «О, это! Здесь использован один из ранних набросков моего сына, Дирка де Ионга».
Но Дирк, покуривая трубку, медленно качал головой:
– О, ты не знаешь, мать, как ужасно медленно все это делается. Ведь мне скоро будет тридцать лет. А что я такое? Конторщик или что-то в этом роде у Голлиса.
В свои университетские годы Дирк часто виделся с Арнольдами, Юджином и Паулой, но Селине иногда казалось, что он стал избегать визитов к ним и участия в различных развлечениях. Она догадывалась, что его стесняет отсутствие лишних денег, и была довольна, что он сам отдает себе отчет в разнице положения его и этой золотой молодежи. Юджин имеет свой собственный автомобиль – их было пять в гараже Арнольдов. Паула – тоже. Она была одной из первых девушек в Чикаго, научившихся управлять автомобилем, и носилась в нем по бульварам еще тогда, когда была подростком в коротких платьях. Паула была смела до безумия и обожала быструю езду. Одно время она сильно увлекалась Дирком. Селина знала это. А последние год-два он очень мало говорил о Пауле, и это показывало, что он чем-то сильно задет.
Изредка Юджин и Паула приезжали на ферму из своего нового дома на Северном берегу. Юджин одевался во все английское и носил свой костюм с нарочитой изящной небрежностью. Паула же не любила спортивной одежды. Это не в ее стиле, заявляла она. Тоненькая, смуглая, живая Паула всегда одевалась в легкие мягкие ткани – креп, шифон. Глаза у нее были томные, красивые. Она обожала роскошь и всегда твердила об этом.
– Мне надо выйти за богатого, – заявляла она. – Теперь бедного дедушку перестали уже звать «мясным бароном» и отняли у него Бог знает сколько миллионов. И мы скоро окажемся буквально на улице.
– Вы преувеличиваете, Паула. – Под легкостью тона Дирка угадывалась горечь.
– Нет, неправда. Все эти кризисы за последние годы… Бедный отец! Конечно, дедушка попросту делал глупости, скажу вам прямо. Ясно, что дорогой старый Ог попросту стал филантропом. Я думаю, в его возрасте начинаешь бояться наказания на том свете и носиться с разными сомнениями и страхами. Но это не к лицу такому великому старому пирату, как дедушка. Ему подобает накапливать богатства и жечь и грабить до той минуты, когда он пойдет ко дну вместе со своим кораблем. А мне кажется, старое судно может еще очень хорошо держаться!
– Пустые разговоры, – проворчал Юджин.
Все четверо – Паула, Дирк, Юджин и Селина – сидели на широкой крытой террасе, недавно пристроенной с юго-западной стороны дома. Паула, конечно, сидела в качалке.
Селина поднялась и принялась ходить взад и вперед по террасе. Она вглядывалась вдаль, в поля, приставив козырьком руку к глазам.
– Вот идет Адам с сегодняшним сбором. Он сейчас отправится в город. Корнелий уехал уже час тому назад.
Ферма де Ионг отправляла теперь на рынок по две большие партии товара. Селина собиралась приобрести большой грузовой автомобиль, который мог бы вместить весь товар и сэкономил бы много времени. Она сошла вниз, чтобы присмотреть за укладкой овощей. Спускаясь со ступенек, Селина повернула голову и сказала молодым людям:
– Отчего бы вам обоим не остаться ужинать? Вы отлично можете поспорить во время еды и поехать домой вечерком, когда станет прохладно.
– Я останусь, – сказала Паула. – Спасибо. У вас, надеюсь, будут на ужин всякие овощи, и вареные и сырые, со сметаной и сливками! И позвольте мне самой собрать их в поле, как Мод Мюллер или Мария-Антуанетта, или кто-то еще из этих жеманниц.
В туфельках на французских каблуках и прозрачных шелковых чулках она отправилась в путешествие по рыхлой черной земле в поле, а Дирк понес за ней корзину.
– Спаржи! – приказала она прежде всего. Затем: – Но где же она? Неужели это?
– Надо ее выкопать, глупая, – сказал Дирк, доставая из корзины острый нож.
– О, дай мне самой. – Она живо встала на колени прямо на землю в своих шелках, искромсала ножом порядочное количество нежных корешков спаржи, потом бросила и села, наблюдая за манипуляциями, которые производил рядом своим ножом Дирк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Как ни была занята Селина на ферме, она поехала в Корнелль в 1913 году, когда Дирк, окончив институт, должен был защищать дипломный проект. Она была твердо уверена в том, что он самый способный и самый красивый в своем выпуске. Нельзя было отрицать, что наружность у него была приятная: высокий, прекрасно сложенный, как его отец, и такой же белокурый, но глаза были материнские – темные, с мягким взглядом. Что-то было в этом взгляде, заставляющее женщин приписывать ему чувства, в которых он был неповинен, как младенец. Они не знали, что этот томный блеск был просто природной особенностью его глаз.
Точно так же импонировала людям его молчаливость. Молчаливые люди всегда производят впечатление более выгодное, чем разговорчивые.
Селина в своем черном платье и скромной черной шляпке терялась на фоне шумных и нарядных матушек в вуалях и лентах. Но было столько достоинства и утонченности в этой маленькой женщине, что Дирку нечего было стыдиться за свою мать.
Она оглядывала всех этих тучных, благополучных, корректных и важных отцов и думала о том, насколько красивее выглядел бы Первус, если бы он дожил до этого дня и был здесь, с ней в толпе родителей. Потом невольно ей пришла в голову мысль, что вряд ли он наступил бы, этот день, если бы Первус был жив. И упрекнула себя за эту мысль.
Возвратясь в Чикаго, Дирк поступил на службу в контору «Голлис и Спраг, архитекторы». Он считал лестным для себя работать в этой фирме. Дирк значил пока здесь немногим больше, чем простой чертежник, и вряд ли можно было назвать жалованьем его еженедельную получку. Но идеи молодого человека и планы в области архитектуры были весьма грандиозны, и он отводил душу, излагая их матери в те дни, когда бывал на ферме.
«Барокко» называл он новый северный Бичсайд-Отель. Он критиковал новый Линкольн-парк, говорил, что городскому управлению следовало бы реставрировать полуразрушенный Палмер-Отель, который портит общий вид города, и заняться зданием Публичной библиотеки в нижней части города.
– Ничего, – утешала его счастливая и гордая сыном Селина. – Все это строилось так поспешно, не забудь, что чуть ли не вчера еще Чикаго представлял из себя форт. На все эти улучшения нужно время. Может быть, мы ждали все эти годы, чтобы пришли такие юнцы, как ты, и все изменили… И, может быть, придет день, когда я проеду по Мичиганскому бульвару с каким-нибудь почтенным гостем Чикаго – Ральфом Пулем, например. Ральфом Пулем, знаменитым скульптором. И он скажет: «Кто автор проекта этого здания, такого солидного и вместе с тем легкого и изящного?» И я отвечу: «О, это! Здесь использован один из ранних набросков моего сына, Дирка де Ионга».
Но Дирк, покуривая трубку, медленно качал головой:
– О, ты не знаешь, мать, как ужасно медленно все это делается. Ведь мне скоро будет тридцать лет. А что я такое? Конторщик или что-то в этом роде у Голлиса.
В свои университетские годы Дирк часто виделся с Арнольдами, Юджином и Паулой, но Селине иногда казалось, что он стал избегать визитов к ним и участия в различных развлечениях. Она догадывалась, что его стесняет отсутствие лишних денег, и была довольна, что он сам отдает себе отчет в разнице положения его и этой золотой молодежи. Юджин имеет свой собственный автомобиль – их было пять в гараже Арнольдов. Паула – тоже. Она была одной из первых девушек в Чикаго, научившихся управлять автомобилем, и носилась в нем по бульварам еще тогда, когда была подростком в коротких платьях. Паула была смела до безумия и обожала быструю езду. Одно время она сильно увлекалась Дирком. Селина знала это. А последние год-два он очень мало говорил о Пауле, и это показывало, что он чем-то сильно задет.
Изредка Юджин и Паула приезжали на ферму из своего нового дома на Северном берегу. Юджин одевался во все английское и носил свой костюм с нарочитой изящной небрежностью. Паула же не любила спортивной одежды. Это не в ее стиле, заявляла она. Тоненькая, смуглая, живая Паула всегда одевалась в легкие мягкие ткани – креп, шифон. Глаза у нее были томные, красивые. Она обожала роскошь и всегда твердила об этом.
– Мне надо выйти за богатого, – заявляла она. – Теперь бедного дедушку перестали уже звать «мясным бароном» и отняли у него Бог знает сколько миллионов. И мы скоро окажемся буквально на улице.
– Вы преувеличиваете, Паула. – Под легкостью тона Дирка угадывалась горечь.
– Нет, неправда. Все эти кризисы за последние годы… Бедный отец! Конечно, дедушка попросту делал глупости, скажу вам прямо. Ясно, что дорогой старый Ог попросту стал филантропом. Я думаю, в его возрасте начинаешь бояться наказания на том свете и носиться с разными сомнениями и страхами. Но это не к лицу такому великому старому пирату, как дедушка. Ему подобает накапливать богатства и жечь и грабить до той минуты, когда он пойдет ко дну вместе со своим кораблем. А мне кажется, старое судно может еще очень хорошо держаться!
– Пустые разговоры, – проворчал Юджин.
Все четверо – Паула, Дирк, Юджин и Селина – сидели на широкой крытой террасе, недавно пристроенной с юго-западной стороны дома. Паула, конечно, сидела в качалке.
Селина поднялась и принялась ходить взад и вперед по террасе. Она вглядывалась вдаль, в поля, приставив козырьком руку к глазам.
– Вот идет Адам с сегодняшним сбором. Он сейчас отправится в город. Корнелий уехал уже час тому назад.
Ферма де Ионг отправляла теперь на рынок по две большие партии товара. Селина собиралась приобрести большой грузовой автомобиль, который мог бы вместить весь товар и сэкономил бы много времени. Она сошла вниз, чтобы присмотреть за укладкой овощей. Спускаясь со ступенек, Селина повернула голову и сказала молодым людям:
– Отчего бы вам обоим не остаться ужинать? Вы отлично можете поспорить во время еды и поехать домой вечерком, когда станет прохладно.
– Я останусь, – сказала Паула. – Спасибо. У вас, надеюсь, будут на ужин всякие овощи, и вареные и сырые, со сметаной и сливками! И позвольте мне самой собрать их в поле, как Мод Мюллер или Мария-Антуанетта, или кто-то еще из этих жеманниц.
В туфельках на французских каблуках и прозрачных шелковых чулках она отправилась в путешествие по рыхлой черной земле в поле, а Дирк понес за ней корзину.
– Спаржи! – приказала она прежде всего. Затем: – Но где же она? Неужели это?
– Надо ее выкопать, глупая, – сказал Дирк, доставая из корзины острый нож.
– О, дай мне самой. – Она живо встала на колени прямо на землю в своих шелках, искромсала ножом порядочное количество нежных корешков спаржи, потом бросила и села, наблюдая за манипуляциями, которые производил рядом своим ножом Дирк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68