Всегда одно и то же: контора, квартира, обед, танцевальный вечер. Круг людей, среди которых он вращался, был ограничен, и встречи с ними носили какой-то монотонный характер. Автомобиль мчал его в контору и обратно по бульварам Чикаго. Все его общественные обязательства ограничены были территорией Северного района. На западе его отрезала от остального Чикаго улица Ла-Салль, на востоке – озеро Мичиган, бульвар Джексона – на юге и Лейк-Форэст – на севере. Он жил словно за тысячу миль от остального Чикаго – могучего, шумного, задыхающегося от огня и жара заводов, предприимчивого, проталкивающегося вперед, вопящего, великолепного стального гиганта.
Селина не принимала никакого участия в выборе обстановки для нового жилища Дирка. Когда все было готово, он привез ее, чтобы с гордостью показать ей квартиру.
– Ну что, – сказал он, – как ты находишь все здесь, мама?
Она стояла посреди гостиной, маленькая жалкая фигурка среди этих массивных мрачных столов, стульев, шкафов. Легкая улыбка приподняла уголки ее губ.
– Я нахожу, что здесь так торжественно, как в соборе.
Теперь Селина редко расспрашивала или увещевала сына: с годами она стала молчаливой. Селина никогда больше не интересовалась тем, какую обстановку видел он в домах, где бывал (в итальянских виллах на Огио-стрит), или какие экзотические блюда подавались на парадных обедах. Ферма процветала. Стальные гиганты – заводы и фабрики южного Чикаго – придвигались все ближе к ней, но еще не коснулись своей железной стопой ее зеленеющих полей. Ферма славилась теперь благодаря прекрасным продуктам, которые она поставляла на рынок. «Спаржа де Ионг» была на столах в Блэкстоне и Дрэк-Отеле. Иной раз друзья подтрунивали над Дирком по этому поводу, и он не всегда сознавался, что это не случайное совпадение имен.
– Дирк, ты, видимо, ни с кем, кроме этих своих приятелей, не встречаешься? – сказала ему Селина во время одной из редких головомоек. – Ты совсем не стремишься почувствовать полноту жизни, очутиться в гуще ее. Хоть бы у тебя появилось самое обыкновенное любопытство к людям и вещам. К людям любого типа, к разного рода вещам. А ты вращаешься все в одном и том же тесном кружке всегда; всегда одни и те же люди.
– Нет у меня времени.
– Ты не можешь не найти его, если захочешь.
Подчас Селина приезжала в город на целую неделю, а то и на десять дней сразу. И начиналось то, что она называла своим кутежом. Юлия Арнольд всегда предлагала ей занять одну из комнат для гостей в ее доме, или Дирк предлагал уступить ей свою спальню, уверяя, что ему будет отлично на большом диване в приемной или что он будет ночевать в Университетском клубе. Она всегда отказывалась от того и другого приглашения и снимала комнату в отеле, иногда в южной, иногда в северной части города. Она предвкушала свои каникулы, как мальчишка-школьник утро субботы, которому предстоящий день представляется огромным, полным чудес и приключений, который бродит по улицам без цели и плана, зная, что перед ним – все возможности и, какую из них ни выберет он, она даст массу радости. Селина любила Мичиганский бульвар и витрины на Стей-стрит, где надменные восковые леди в сверкающих вечерних туалетах с изящно сложенными, словно держащими веер, розу или программу, пальчиками сверху вниз усмехались завистливому миру, прижимавшему свои носы к стеклу, чтобы полюбоваться ими. Селина обожала яркий свет, краски, движение, шум. Годы тяжелой работы, когда она в буквальном смысле слова не подымала лица от земли, не убили в ней любви к жизни. Селина бродила по кварталам чужеземцев – итальянскому, греческому, китайскому, еврейскому. Она посещала Блэк-Белт, где огромное, все растущее негритянское население Чикаго пило, и двигалось, и расправляло свои могучие члены, словно пробуя, здесь ли еще оковы, давившие их так недавно. Ее ясное лицо и спокойные манеры, дружелюбный взгляд и живой ко всему интерес служили ей защитой в самых подозрительных кварталах.
Быть может, Селину принимали за какую-нибудь общественную деятельницу или одну из тех, чье амплуа – наставлять заблудших на путь истинный. Она покупала и прочитывала газету негров, где рекламировали свои чудодейственные травы и корешки разные лекари. Она даже приобрела за двадцать пять центов коробку этих трав, очарованная их названиями – «корень Адама и Евы», «кровь дракона», «хозяин лесов», «райское семя».
– Послушай, мама, – пытался протестовать Дирк, – нельзя тебе бродить одной. Это небезопасно, здесь не Верхняя Прерия. Знаешь ли, если тебе так уж хочется бродить по всем улицам, то я прикажу Саки сопровождать тебя.
– Это было бы очень мило, – сказала она миролюбиво. Но ни разу не позволила Саки идти за ней.
Иногда она отправлялась на Южную Уотер-стрит, теперь сильно изменившуюся и разросшуюся. Селине нравилось бывать в людных местах, где по обе стороны улицы лотки, и ящики, и корзины с фруктами, овощами, птицей. Среди продавцов преобладали смуглые лица чужеземцев. На месте прежних краснолицых фермеров она видела теперь гибких мускулистых парней в старых военных гимнастерках. Они подвозили товар, выгружали ящики, ловко увертываясь от больших грузовых автомобилей, снующих взад и вперед. Глядя на эти суровые лица и ловкие экономные движения, она размышляла о том, что некоторые из этих людей были живее, естественнее, работали с большей пользой и честнее, чем ее блестящий сын Дирк де Ионг.
Многие из фермеров постарше знали ее, пожимали руку, болтали дружелюбно минутку-другую. Вилльям Телькотт, немного только высохший за эти годы, с новыми морщинами, с совсем поседевшей головой, по-прежнему стоял в дверях своего склада в аккуратном костюме с вечной сигарой в зубах.
– Здорово, миссис де Ионг! Дела, я слышал, идут отлично. Помните, как вы приехали сюда впервые с первой вашей партией товара?
О да, она помнила.
– Этот ваш мальчик пошел в гору, я вижу! Делает большие дела, а что ж, большое утешение иметь такого сына. Да, сударыня. Вот посмотрите на мою дочку Карлину…
Жизнь в Верхней Прерии имела свою прелесть.
Часто на ферме Селины можно было застать странных посетителей, например, мальчиков и девочек, бледность которых, эта сероватая белизна городских жителей, превращалась в здоровый загар; женщин с утомленными лицами, пивших молоко Селины и поедавших ее овощи и нежных цыплят с таким видом, словно все это каждую минуту могли отобрать у них. Всех их Селина подбирала в разных темных углах Чикаго во время своих кутежей, и они жили на ферме по неделе, а то и дней по десять. Дирк протестовал и против этого тоже, но мать с этим не считалась.
Селина была членом попечительского совета Верхне-Прерийской школы. Она часто ездила по округе и в город в дрянном «форде», которым научилась довольно ловко управлять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Селина не принимала никакого участия в выборе обстановки для нового жилища Дирка. Когда все было готово, он привез ее, чтобы с гордостью показать ей квартиру.
– Ну что, – сказал он, – как ты находишь все здесь, мама?
Она стояла посреди гостиной, маленькая жалкая фигурка среди этих массивных мрачных столов, стульев, шкафов. Легкая улыбка приподняла уголки ее губ.
– Я нахожу, что здесь так торжественно, как в соборе.
Теперь Селина редко расспрашивала или увещевала сына: с годами она стала молчаливой. Селина никогда больше не интересовалась тем, какую обстановку видел он в домах, где бывал (в итальянских виллах на Огио-стрит), или какие экзотические блюда подавались на парадных обедах. Ферма процветала. Стальные гиганты – заводы и фабрики южного Чикаго – придвигались все ближе к ней, но еще не коснулись своей железной стопой ее зеленеющих полей. Ферма славилась теперь благодаря прекрасным продуктам, которые она поставляла на рынок. «Спаржа де Ионг» была на столах в Блэкстоне и Дрэк-Отеле. Иной раз друзья подтрунивали над Дирком по этому поводу, и он не всегда сознавался, что это не случайное совпадение имен.
– Дирк, ты, видимо, ни с кем, кроме этих своих приятелей, не встречаешься? – сказала ему Селина во время одной из редких головомоек. – Ты совсем не стремишься почувствовать полноту жизни, очутиться в гуще ее. Хоть бы у тебя появилось самое обыкновенное любопытство к людям и вещам. К людям любого типа, к разного рода вещам. А ты вращаешься все в одном и том же тесном кружке всегда; всегда одни и те же люди.
– Нет у меня времени.
– Ты не можешь не найти его, если захочешь.
Подчас Селина приезжала в город на целую неделю, а то и на десять дней сразу. И начиналось то, что она называла своим кутежом. Юлия Арнольд всегда предлагала ей занять одну из комнат для гостей в ее доме, или Дирк предлагал уступить ей свою спальню, уверяя, что ему будет отлично на большом диване в приемной или что он будет ночевать в Университетском клубе. Она всегда отказывалась от того и другого приглашения и снимала комнату в отеле, иногда в южной, иногда в северной части города. Она предвкушала свои каникулы, как мальчишка-школьник утро субботы, которому предстоящий день представляется огромным, полным чудес и приключений, который бродит по улицам без цели и плана, зная, что перед ним – все возможности и, какую из них ни выберет он, она даст массу радости. Селина любила Мичиганский бульвар и витрины на Стей-стрит, где надменные восковые леди в сверкающих вечерних туалетах с изящно сложенными, словно держащими веер, розу или программу, пальчиками сверху вниз усмехались завистливому миру, прижимавшему свои носы к стеклу, чтобы полюбоваться ими. Селина обожала яркий свет, краски, движение, шум. Годы тяжелой работы, когда она в буквальном смысле слова не подымала лица от земли, не убили в ней любви к жизни. Селина бродила по кварталам чужеземцев – итальянскому, греческому, китайскому, еврейскому. Она посещала Блэк-Белт, где огромное, все растущее негритянское население Чикаго пило, и двигалось, и расправляло свои могучие члены, словно пробуя, здесь ли еще оковы, давившие их так недавно. Ее ясное лицо и спокойные манеры, дружелюбный взгляд и живой ко всему интерес служили ей защитой в самых подозрительных кварталах.
Быть может, Селину принимали за какую-нибудь общественную деятельницу или одну из тех, чье амплуа – наставлять заблудших на путь истинный. Она покупала и прочитывала газету негров, где рекламировали свои чудодейственные травы и корешки разные лекари. Она даже приобрела за двадцать пять центов коробку этих трав, очарованная их названиями – «корень Адама и Евы», «кровь дракона», «хозяин лесов», «райское семя».
– Послушай, мама, – пытался протестовать Дирк, – нельзя тебе бродить одной. Это небезопасно, здесь не Верхняя Прерия. Знаешь ли, если тебе так уж хочется бродить по всем улицам, то я прикажу Саки сопровождать тебя.
– Это было бы очень мило, – сказала она миролюбиво. Но ни разу не позволила Саки идти за ней.
Иногда она отправлялась на Южную Уотер-стрит, теперь сильно изменившуюся и разросшуюся. Селине нравилось бывать в людных местах, где по обе стороны улицы лотки, и ящики, и корзины с фруктами, овощами, птицей. Среди продавцов преобладали смуглые лица чужеземцев. На месте прежних краснолицых фермеров она видела теперь гибких мускулистых парней в старых военных гимнастерках. Они подвозили товар, выгружали ящики, ловко увертываясь от больших грузовых автомобилей, снующих взад и вперед. Глядя на эти суровые лица и ловкие экономные движения, она размышляла о том, что некоторые из этих людей были живее, естественнее, работали с большей пользой и честнее, чем ее блестящий сын Дирк де Ионг.
Многие из фермеров постарше знали ее, пожимали руку, болтали дружелюбно минутку-другую. Вилльям Телькотт, немного только высохший за эти годы, с новыми морщинами, с совсем поседевшей головой, по-прежнему стоял в дверях своего склада в аккуратном костюме с вечной сигарой в зубах.
– Здорово, миссис де Ионг! Дела, я слышал, идут отлично. Помните, как вы приехали сюда впервые с первой вашей партией товара?
О да, она помнила.
– Этот ваш мальчик пошел в гору, я вижу! Делает большие дела, а что ж, большое утешение иметь такого сына. Да, сударыня. Вот посмотрите на мою дочку Карлину…
Жизнь в Верхней Прерии имела свою прелесть.
Часто на ферме Селины можно было застать странных посетителей, например, мальчиков и девочек, бледность которых, эта сероватая белизна городских жителей, превращалась в здоровый загар; женщин с утомленными лицами, пивших молоко Селины и поедавших ее овощи и нежных цыплят с таким видом, словно все это каждую минуту могли отобрать у них. Всех их Селина подбирала в разных темных углах Чикаго во время своих кутежей, и они жили на ферме по неделе, а то и дней по десять. Дирк протестовал и против этого тоже, но мать с этим не считалась.
Селина была членом попечительского совета Верхне-Прерийской школы. Она часто ездила по округе и в город в дрянном «форде», которым научилась довольно ловко управлять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68