И пока они так ехали втроем по пыльной дороге, в Селине боролись ее атавистические инстинкты – голоса предков Пиков из Новой Англии – со здравым смыслом смелой и простой Селины де Ионг. Вот она едет по Гельстедской дороге в город, вместо того чтобы сидеть в черном траурном платье в гостиной своего дома и принимать утешения и выражения соболезнования жителей Ай-Прери. «И не стыдно тебе. Ты – испорченная женщина. Ведь ты должна бы быть такой печальной – бедный Первус, – а тебе сейчас чуть ли не весело, тебе надо стыдиться самой себя».
Но Селина не стыдилась и сознавала это. Наоборот, она испытывала что-то вроде гордости. По этой самой дороге она проезжала с Клаасом Пулем больше десяти лет тому назад, одинокая, осиротевшая, еще под впечатлением трагической смерти отца, вырванная из почвы, на которой выросла, и брошенная в совсем новую для нее среду. И тогда в ней тоже бродило то же захватывающее ощущение новизны, возбужденное ожидание того, что принесет ей будущее.
В ней была эта смелость, интерес к жизни, это упоение своей независимостью, какие характеризуют новаторов – людей, спешащих навстречу будущему. Юность прошла. Но ведь Селина здорова, у нее девятилетний сын, двадцать пять акров земли и бодрость духа, никогда не угасающая. В какие бы тупики и дебри ни завели ее дерзания – ей зеленая и красная капуста всегда будет напоминать изумруды и бургундское, хризопразы и порфир. Жизнь безоружна против подобных людей.
Красное кашемировое платье! Она вдруг громко расхохоталась.
– Над чем ты смеешься, мама?
Это ее отрезвило.
– О, ни над чем, Слоненок. Я и не знала, что я смеюсь. Я вспомнила, как ехала сюда еще девушкой.
– А что в этом смешного?
– Ничего.
Дальше и дальше по жаре и пыли. Она была теперь серьезна. Надо заплатить то, что взято в долг на похороны. Доктору по счету. Жалованье Яну. Все эти мелкие и крупные расходы – все должна покрыть бедная, маленькая ферма. Да, конечно, смеяться не над чем.
Мальчик благоразумнее, чем она, его мать.
– А вот миссис Пуль, смотри, мама, у их калитки.
Вдова действительно сидела, покачиваясь в качалке у калитки дома. Приятное местечко в самое жаркое время дня, нечего сказать. Она рассматривала старую скрипучую телегу с зеленью, мальчика, бледную, бедно одетую женщину – кучера этого жалкого экипажа. Миссис Клаас Пуль удовлетворенно усмехнулась во все свое розовое лицо. Она уселась в качалке поудобнее и перестала раскачиваться.
– Куда это вы собрались в такую жару, миссис де Ионг?
Селина сидела очень прямо и глядела в лицо вдове.
– В Багдад, миссис Пуль.
– Куда? Где это Багдад? Зачем вам туда?
– Продавать мои драгоценности, миссис Пуль, и повидать Аладдина, и Гарун-аль-Рашида, и Али-Бабу и сорок разбойников.
Миссис Пуль покинула свою качалку и подошла ближе. Тележка была уже у самых ее ворот, проехала дальше. Миссис Пуль сделала даже шаг-другой вслед и крикнула уже вдогонку:
– Никогда об этом не слыхала. Баг… Как это вы сказали? Где это?
Селина откликнулась через плечо:
– Вы будете идти, пока не придете к запертой двери, и тогда скажете: «Сезам, отворись» – и попадете туда.
Дикое изумление изобразилось на плоском лице вдовы. Тележка покатилась дальше. Теперь смеялась Селина, а та, другая, была серьезна.
Мальчуган округлившимися глазами смотрел на мать.
– Это ведь из «Тысячи и одной ночи» – все, что ты говорила. Зачем же ты это сказала? – Внезапно, с раздражением: – Это из книжки. Да? Это не на самом деле?
Его мать была немного смущена, но не очень.
– Ну да, пожалуй, что и неправда, что мы едем в Багдад. Но ведь каждое место, раз тебе неизвестно, что там с тобой может произойти, тот же Багдад, Слоненок. Почем знать? Всякие вещи могут с нами случиться в Чикаго, всякие люди встретиться. Может, и переодетые калифы, и принцы, и рабы, и воры, как в арабской сказке.
– На рынке! Туда папа ездил всегда, и ничего не случалось. Все это глупости.
Дальше мимо Ай-Прери. То там, то здесь – голова в окошке, фигура женщины в дверях. Миссис Вандер-Сид на своем крылечке обмахивает пылающее лицо фартуком. Корнелия Снип во дворе делает вид, будто подвязывает стебли вьющегося у стены растения, а сама с жадностью сплетницы поглядывает на приближающуюся лошадь де Ионгов.
Селина всем им кивает, машет платком и окликает.
– Как поживаете, миссис Ван-дер-Сид?
Кислый ответ на это приветствие. Неодобрение ясно читается на багровом от духоты лице фермерши.
– Алло, Корнелия!
Корнелия очень неудачно притворяется, будто только сейчас заметила экипаж.
– Ах, это вы, миссис де Ионг. Солнце мешает смотреть. Да я не могла бы и представить себе, что это вы – в таком виде.
Женские взгляды, враждебные, холодные, пронизывающие…
Пять часов, шесть. Мальчик выбрался из повозки, набрал ведро воды у колодца. Они поели и напились по пути: нельзя было терять времени на привалы. Хлеб, холодное мясо, пирог. В повозке много было спелых, прекрасных овощей, которые можно было есть сырыми. Из других же можно было приготовить дома превкусные блюда. Но теперь Селине стало понятно то, чему она некогда удивлялась: что у Пулей ели все свинину, да хлеб, да пироги, почти не пользуясь зеленью, которую они разводили. Когда какой-нибудь шпинат сам посадишь, будешь пропалывать, перекапывать, потом снимать, мыть, связывать в пучки, то мысль о том, чтоб самой его съесть, возбуждает чувство отвращения, словно акт каннибализма…
Дирк вначале держался молодцом, терпеливо переносил жару, сидел очень прямо позади матери, покрикивал на лошадей.
Потом он стал клевать носом. Наступал вечер. Потянуло прохладой с озера на востоке, и туман постепенно окутал прерию, смягчая духоту осеннего дня, придавая таинственные очертания неуклюжим фермерским домам и ивам по обе стороны дороги.
– Спишь, Слоненок?
– Нет. Кажется, не сплю.
Ресницы его тяжелели. Фигурка и лицо приняли, должно быть, от усталости, беспомощный детский вид. Солнце стояло низко. Закат горел и переливался оранжевыми и пурпурными красками. Потом сразу спустились сумерки. Мальчик тяжело привалился к матери, и она укрыла его старенькой шалью. Он еще раз открыл глаза и промямлил совсем сонный: «Не хочу старый… платок… будто девочка», потом откинулся на подостланный ему под голову мягкий узелок и уснул окончательно. В прерии мягко там и сям звенели колокольчики коров; за повозкой Селины застучали копыта лошадей, и какой-то экипаж проехал мимо в облаке пыли. Взаимный поклон. Это Якоб Боомема.
– Вы никогда не ездили на базар, миссис де Ионг? – Голубые глаза вытаращены от изумления.
– А теперь вот еду, мистер Боомема.
– Это не женское дело, миссис де Ионг. Вы бы лучше сидели дома и посылали туда мужчин.
Селинины «мужчины» глядели теперь на нее из телеги;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68