– Ну… видишь ли.
Селина теперь уже сидела в кровати, глядя вниз на свое тонкое обручальное кольцо, которое медленно поворачивала вокруг пальца. Она ни разу не подняла глаз.
– Дирк, скажи, чем это вы торгуете в вашей конторе? Мне хотелось бы знать.
– Ах, мама, тебе это отлично известно.
– Нет. Я ведь так редко что-нибудь покупаю. Все деньги всегда идут снова на содержание фермы: ремонты, совершенствование, семена, орудия и скот. Так уж всегда бывает в небольшом хозяйстве.
Дирк зевал и потягивался. Селина тихо промолвила.
– Дирк де Ионг – коммерсант, продавец ценных бумаг.
– Ты так это произносишь, мать, словно речь идет о каком-нибудь низком уголовном преступлении.
– Иной раз я спрашиваю себя, Дирк не лучше ли было тебе оставаться фермером?
– Господи, что еще!
– В этом есть своя прелесть. Но тебе этого уже не понять.
Она снова легла, глядя на сына.
– Дирк, отчего ты не женишься?
– Не женюсь? Да просто потому, вероятно, что нет никого, на ком бы мне хотелось жениться.
– На ком бы тебе можно было жениться, ты хочешь сказать? Быть может, та, на которой тебе хотелось бы жениться, не свободна?
Он помедлил.
– Я хочу сказать, что сказал. Никого, на ком бы мне хотелось жениться.
Дирк поднялся и слегка коснулся губами ее щеки. Селина же крепко обхватила его руками и прижала к себе его голову.
– Слоненок! – Он снова был ее малышом.
– Как много лет ты не звала меня так, – сказал сын, смеясь.
Она припомнила и повторила старую игру его раннего детства.
– Мой сын уже большой? Какой он большой?
Покажи – Селина улыбалась, но глаза ее были печальны.
– Вот такой – Дирк отметил совсем маленькое расстояние между указательным и большим пальцами. – Вот такой большой.
Мать глядела на него с волнением, от которого напряглось все ее худенькое тело.
– Дирк, ты вернешься к архитектуре? Война позади. Если не теперь, то уж никогда. Потом будет поздно. Скажи мне прямо, вернешься ты к своей профессии?
– Нет, мать!
Ампутация совершилась. Мать тихо ахнула, как если бы ей брызнули ледяной струей в лицо. Она словно состарилась в один миг, на его глазах. Плечи ее согнулись, как от непосильного бремени, усталость сквозила во всей позе. Дирк отошел к двери, словно спасаясь бегством от упреков. Но то, что она наконец произнесла, было упреком самой себе:
– Значит, я ничего не сумела в жизни. Это банкротство.
– О, какую бессмыслицу говоришь ты, мать! Я ведь счастлив! Ты же не можешь хотеть, чтоб я жил не своей собственной, а чьей-нибудь жизнью. Когда я был ребенком, ты говорила, что нельзя на жизнь смотреть как на приключение и ожидать чудес, а брать жизнь пока такой, какая она есть. Ты-то начала с этого – и что же вышло? Ты говорила…
Она перебила его немного резко.
– Знаю, знаю. Но теперь-то именно ты и берешь жизнь такой, какая она есть. А я мечтала, что сын мой… что его жизнь будет прекрасна, будет полезна.
Он ужасно раскаивался, что позволил состояться этому разговору. Он был раздражен тем, что мать так мало ценила его успехи, его карьеру, которой завидовали столь многие. Когда он сказал: «Вот такой», показав расстояние между двумя пальцами, он попросту шутил и вовсе не думал этого искренно о себе.
Как старомодна и неблагоразумна была его мать! Но не надо ссориться с ней.
– Подожди, мама, – сказал он с улыбкой. – Придет еще время, когда твой сын будет иметь настоящий успех. Ты еще увидишь, как посыплются на него миллионы.
Она лежала лицом к стене, закрывшись одеялом.
– Потушить свет, мама, и открыть здесь окна?
– Это сделает Минна. Она всегда это делает. Позови ее.
– Доброй ночи!
Дирк сознавал, что в среде, где он вращается, он стал довольно видной фигурой. Этому помогли и связи. Дирк понимал это. Но он закрывал глаза на маневры Паулы, на тайные пружины, которые она нажимала для содействия его карьере. Ему не хотелось сознаваться даже себе самому, что ее гибкие пальчики дергали за веревку, а он изображал собой до некоторой степени пляшущую на этой веревке марионетку. Паула же была достаточно умна, чтоб понимать, что для того, чтоб удержать его при себе, она не должна давать ему чувствовать себя обязанным ей. Она знала, что должники ненавидят своих кредиторов. Она ночи напролет строила планы, имеющие цель ускорить его карьеру, и умела внушать ему затем, что это его собственные планы и идеи. Близость между ними все росла. Паула не могла уже обойтись без него; ей нужно было каждый день видеть его, говорить с ним. В большом доме мужа, на берегу озера, ее половина – столовая, спальня, уборная, ванная – была так изолирована, словно она жила в отдельной квартире; телефон у нее был отдельный, трубка висела в спальне у изголовья. Первое, к чему она тянулась по утрам, проснувшись, была эта трубка, и она же была последним, что брала в руки Паула, готовясь заснуть поздней ночью. Голос ее, когда она говорила с Дирком, менялся до неузнаваемости: в нем звучали низкие грудные ноты, он вибрировал и звенел. Слова были самые будничные и незначительные, но для нее они были полны особого смысла.
– Что ты сегодня делал, как дела сегодня – в порядке?.. Отчего ты не пришел?.. Проверил подозрение относительно Кеннеди… Мне это кажется замечательной идеей. Не так ли? Ты изумительный человек, Дирк, знаешь ли ты это?.. Мне тебя недостает… А тебе меня?.. Приедешь?.. Когда?.. Отчего не к завтраку?.. О, если у тебя дела… А в пять часов?.. Нет, не там… О, право, не знаю… Там так много народу… Да, хорошо… До свиданья… доброй ночи… доброй ночи…
Они встречались все чаще – и уже тайно, украдкой, в местах, где можно было рассчитывать на уединение. Завтракали вдвоем в таких ресторанах, куда никогда не заглядывали их друзья и знакомые. Они проводили часы между завтраком и обедом в душных, плохо освещенных кинематографах, сидя в задних рядах, не глядя на экран, беседуя все время шепотом, что немало раздражало их соседей, любителей кинематографа. Если они выезжали вместе, они выбирали темные улицы у южной части озера, где были в такой же безопасности от нескромных и любопытных глаз света, как если бы они были в Африке ибо для цивилизованных обитателей северной части южная сторона Чикаго – та же Африка. Паула чрезвычайно похорошела – это находили все. Ее окружала атмосфера радости и страстного возбуждения – как всякую женщину, которая любит и думает, что любима.
Часто она раздражала Дирка надоедала ему. В такие часы и дни он становился еще сдержаннее еще невозмутимее.
Когда он, подчиняясь этому раздражению, начинал невольно избегать ее, Паула становилась еще настойчивее, наступала еще стремительнее.
Временами Дирку казалось, что она ему ненавистна, ненавистны ее горячие жадные руки, ее пылающие, молящие и пытливые глаза, ее тонкий яркий рот, надушенные туалеты, ее тон и манера собственницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68