А кроме того – заняться одной из привлекательных женщин, виденных им на улице.
Голоса в его голове еще никогда не звучали так счастливо: «Мы хотим пожрать все, все, все».
Он удивился, услышав донесшиеся из кабинета сердитые крики. Тот, кого, как он слышал, здесь называли преподобным, злился из-за книги, которую доставил ему Фридрих.
– Бесполезно! Это бесполезно!
Книга, которую они принесли с собой, вылетела в полуоткрытую дверь; ее корешок разорвался от удара о противоположную стену.
– Как можешь ты быть столь слепым? Как могу я завершить свое действо без подлинной книги? Что, по-твоему, я должен использовать вместо нее?
Ответа Фридриха он не разобрал, отметил лишь, что голос звучал спокойно.
– Ах вот как? Кровавый след, ты говоришь? И откуда, скажи на милость, такая уверенность, что настоящая книга у них? И с чего ты вообще взял, что они пойдут за тобой?
И снова последовал неразборчивый, но спокойный ответ Фридриха.
– Нет! – вскричал преподобный. – Ты не получишь и пенса, пока эта книга не будет в моих руках.
Фридрих снова отвечал в той же успокаивающей манере, и через несколько минут гнев преподобного смягчился, он тоже понизил голос. Данте почувствовал облегчение: ему не нравилась сама мысль о том, чтобы кто-то сердился на Фридриха. Это делало его новый мир таким же хрупким, как яичная скорлупа.
Спустя несколько мгновений дверь распахнулась, на пороге появился улыбающийся Фридрих и жестом пригласил его внутрь.
Преподобный Дэй стоял перед своим столом и тоже улыбался: гнев его растаял.
– Почему бы не показать преподобному новые инструменты, а, мистер Скруджс? – шепнул Фридрих ему на ухо.
Данте открыл саквояж, ощутив укол смущения, когда понял, что забыл почистить лезвия, после того как покончил с добровольцами. Вообще-то ему не нравилось иметь дело с мужчинами – он с волнением вспоминал ту круглолицую девушку в поезде (в саквояже находилась банка с парой ее кусочков, которые он еще не успел оценить по достоинству), – но они все равно были лучше, чем тупые животные.
Однако, встретившись с преподобным взглядом, Данте понял: нет нужды стыдиться или оправдываться. Этот человек, самый главный здесь, их, так сказать, генерал, был более великодушен, чем мог на то надеяться любой из солдат. А разве не об этом говорил Фридрих?
И голоса возлюбили этого человека даже больше, чем Фридриха.
– Знаешь, это так интересно, я думаю, он первый, – сказал преподобный Фридриху, продолжая смотреть на Данте.
– О чем речь, сэр? – не понял Фридрих.
– Ему даже не требуется крещение. – Преподобный протянул руку и слегка потрепал покрытую легким пушком щеку Данте.
– Мы договаривались о том, что никакое здешнее «священнодействие» не будет опробовано ни на ком из моих людей, – натянуто произнес немец.
– Не надо так возбуждаться, – произнес преподобный Дэй, лаская глазами Данте. – Юноша уже тронут благодатью сам по себе, и «опробовать» на нем что бы то ни было мне просто незачем.
Их состав прибыл на станцию Флагстафф, штат Аризона, с десятиминутным опережением графика; когда Дойл, Иннес и Престо вышли на платформу, им навстречу направились двое мужчин, которые проводили их на стоявший на дальних путях поезд, готовый отбыть в Прескотт.
Ходящая Одиноко тащилась позади, держа Джека за руку. Индианка не покидала его купе, с тех пор как Дойл и Иннес ворвались к ним прошлой ночью. С поезда они сошли последними, храня молчание и отводя в сторону взгляды. Джек был бледен и едва переставлял ноги. Женщина казалась такой же изнуренной и полностью сосредоточилась на том, чтобы довести Джека до второго поезда.
«В соответствии с процедурой, которую она мне описала, его болезнь должна была перейти в ее тело. – Дойл искоса посмотрел на нее. – Если это совершилось, страшно подумать, с чем ей сейчас приходится бороться. И она по-прежнему держит в руке прут с орлиным пером. Но что, если она потерпит неудачу? Что тогда делать мне? Мне совладать с его драконами не под силу».
– Не самое подходящее время для романов, – шепнул Престо, обращаясь к Дойлу.
– Боже мой, о чем вообще речь?
– Да о том, что она провела всю ночь в его купе. И мне кажется, что я слышал… любовные стоны.
– Полагаю, это были просто стоны. Не имеющие к любви ни малейшего отношения.
Подошедший Иннес вручил Дойлу еще одну телеграмму, подтверждающую, что все заказанные ими припасы будут дожидаться их по прибытии в Прескотт. Закончив наблюдать за размещением багажа, он поднялся в вагон как раз в тот момент, когда Джек и Ходящая Одиноко заходили в купе.
– Что, вытянула она у него из ребер еще больше яблочного желе? – тихо спросил он брата.
– Надеюсь, хватит и того, что было. – Дойл поднес палец к губам.
Спустя пять минут поезд, пыхтя, тронулся на юг. До Прескотта оставалось два часа езды.
– Идти туда, одному? Эта идея мне совсем не нравится, – заявила Эйлин.
– Не могу не согласиться, дорогая. Беда в том, что это прозвучало вовсе не как приглашение. Боюсь, отказаться невозможно.
– Но можно же отговориться плохим самочувствием, необходимостью отдохнуть?
– Ты совсем как моя бывшая супруга: «Иаков, отправляйся в постель, не то испортишь глаза, читая при таком свете».
– Сдается мне, что эти разумные советы тоже пропадали втуне.
Иаков задержался у двери в фойе и взял ее за руку.
– Я их всегда выслушивал. Но пережил жену и вот уже шесть лет обхожусь без них.
– Не ходи, – тихо произнесла она.
– Но ведь это то, зачем я сюда прибыл. Не могу же я, после всех этих усилий, повернуть назад с порога.
– Тогда пойдем вместе.
– Эйлин, дорогая, тебя ведь не приглашали.
– Уверена, преподобный возражать не станет.
– А я так не думаю.
Заглянув ему в глаза, она увидела в них лишь сияющую радость и решимость, без малейших признаков страха. А вот к ее глазам подступили слезы.
– Пожалуйста, не умирай, – прошептала она.
Он улыбнулся, нежно поцеловал ей руку, повернулся и через вращающиеся двери вышел на улицу.
«Ну прямо ковбой», – подумала Эйлин, глядя, как он, выпрямившись, шагает к Дому надежды.
Она вытерла слезы, не желая, чтобы собиравшиеся в фойе актеры застали ее в таком состоянии. До назначенной репетиции оставались считанные минуты.
Мужчина в другом конце фойе поднялся и двинулся ей навстречу, снимая на ходу шляпу. В своей желтой кожаной куртке с бахромой, сапогах, потертых штанах для верховой езды он показался ей артистом из мелодрамы про жизнь на Диком Западе. Хорошо, по крайней мере, что этот незнакомец не в белой рубахе, но пятеро встревоженных юнцов в белом тут же потащились за ним.
– Мэм, можно на пару слов?
Высокий мужчина. И сказать симпатичный – значит ничего не сказать. Голос гулкий, звучный, как низкая нота виолончели. Эйлин мгновенно пересмотрела свое первое впечатление:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Голоса в его голове еще никогда не звучали так счастливо: «Мы хотим пожрать все, все, все».
Он удивился, услышав донесшиеся из кабинета сердитые крики. Тот, кого, как он слышал, здесь называли преподобным, злился из-за книги, которую доставил ему Фридрих.
– Бесполезно! Это бесполезно!
Книга, которую они принесли с собой, вылетела в полуоткрытую дверь; ее корешок разорвался от удара о противоположную стену.
– Как можешь ты быть столь слепым? Как могу я завершить свое действо без подлинной книги? Что, по-твоему, я должен использовать вместо нее?
Ответа Фридриха он не разобрал, отметил лишь, что голос звучал спокойно.
– Ах вот как? Кровавый след, ты говоришь? И откуда, скажи на милость, такая уверенность, что настоящая книга у них? И с чего ты вообще взял, что они пойдут за тобой?
И снова последовал неразборчивый, но спокойный ответ Фридриха.
– Нет! – вскричал преподобный. – Ты не получишь и пенса, пока эта книга не будет в моих руках.
Фридрих снова отвечал в той же успокаивающей манере, и через несколько минут гнев преподобного смягчился, он тоже понизил голос. Данте почувствовал облегчение: ему не нравилась сама мысль о том, чтобы кто-то сердился на Фридриха. Это делало его новый мир таким же хрупким, как яичная скорлупа.
Спустя несколько мгновений дверь распахнулась, на пороге появился улыбающийся Фридрих и жестом пригласил его внутрь.
Преподобный Дэй стоял перед своим столом и тоже улыбался: гнев его растаял.
– Почему бы не показать преподобному новые инструменты, а, мистер Скруджс? – шепнул Фридрих ему на ухо.
Данте открыл саквояж, ощутив укол смущения, когда понял, что забыл почистить лезвия, после того как покончил с добровольцами. Вообще-то ему не нравилось иметь дело с мужчинами – он с волнением вспоминал ту круглолицую девушку в поезде (в саквояже находилась банка с парой ее кусочков, которые он еще не успел оценить по достоинству), – но они все равно были лучше, чем тупые животные.
Однако, встретившись с преподобным взглядом, Данте понял: нет нужды стыдиться или оправдываться. Этот человек, самый главный здесь, их, так сказать, генерал, был более великодушен, чем мог на то надеяться любой из солдат. А разве не об этом говорил Фридрих?
И голоса возлюбили этого человека даже больше, чем Фридриха.
– Знаешь, это так интересно, я думаю, он первый, – сказал преподобный Фридриху, продолжая смотреть на Данте.
– О чем речь, сэр? – не понял Фридрих.
– Ему даже не требуется крещение. – Преподобный протянул руку и слегка потрепал покрытую легким пушком щеку Данте.
– Мы договаривались о том, что никакое здешнее «священнодействие» не будет опробовано ни на ком из моих людей, – натянуто произнес немец.
– Не надо так возбуждаться, – произнес преподобный Дэй, лаская глазами Данте. – Юноша уже тронут благодатью сам по себе, и «опробовать» на нем что бы то ни было мне просто незачем.
Их состав прибыл на станцию Флагстафф, штат Аризона, с десятиминутным опережением графика; когда Дойл, Иннес и Престо вышли на платформу, им навстречу направились двое мужчин, которые проводили их на стоявший на дальних путях поезд, готовый отбыть в Прескотт.
Ходящая Одиноко тащилась позади, держа Джека за руку. Индианка не покидала его купе, с тех пор как Дойл и Иннес ворвались к ним прошлой ночью. С поезда они сошли последними, храня молчание и отводя в сторону взгляды. Джек был бледен и едва переставлял ноги. Женщина казалась такой же изнуренной и полностью сосредоточилась на том, чтобы довести Джека до второго поезда.
«В соответствии с процедурой, которую она мне описала, его болезнь должна была перейти в ее тело. – Дойл искоса посмотрел на нее. – Если это совершилось, страшно подумать, с чем ей сейчас приходится бороться. И она по-прежнему держит в руке прут с орлиным пером. Но что, если она потерпит неудачу? Что тогда делать мне? Мне совладать с его драконами не под силу».
– Не самое подходящее время для романов, – шепнул Престо, обращаясь к Дойлу.
– Боже мой, о чем вообще речь?
– Да о том, что она провела всю ночь в его купе. И мне кажется, что я слышал… любовные стоны.
– Полагаю, это были просто стоны. Не имеющие к любви ни малейшего отношения.
Подошедший Иннес вручил Дойлу еще одну телеграмму, подтверждающую, что все заказанные ими припасы будут дожидаться их по прибытии в Прескотт. Закончив наблюдать за размещением багажа, он поднялся в вагон как раз в тот момент, когда Джек и Ходящая Одиноко заходили в купе.
– Что, вытянула она у него из ребер еще больше яблочного желе? – тихо спросил он брата.
– Надеюсь, хватит и того, что было. – Дойл поднес палец к губам.
Спустя пять минут поезд, пыхтя, тронулся на юг. До Прескотта оставалось два часа езды.
– Идти туда, одному? Эта идея мне совсем не нравится, – заявила Эйлин.
– Не могу не согласиться, дорогая. Беда в том, что это прозвучало вовсе не как приглашение. Боюсь, отказаться невозможно.
– Но можно же отговориться плохим самочувствием, необходимостью отдохнуть?
– Ты совсем как моя бывшая супруга: «Иаков, отправляйся в постель, не то испортишь глаза, читая при таком свете».
– Сдается мне, что эти разумные советы тоже пропадали втуне.
Иаков задержался у двери в фойе и взял ее за руку.
– Я их всегда выслушивал. Но пережил жену и вот уже шесть лет обхожусь без них.
– Не ходи, – тихо произнесла она.
– Но ведь это то, зачем я сюда прибыл. Не могу же я, после всех этих усилий, повернуть назад с порога.
– Тогда пойдем вместе.
– Эйлин, дорогая, тебя ведь не приглашали.
– Уверена, преподобный возражать не станет.
– А я так не думаю.
Заглянув ему в глаза, она увидела в них лишь сияющую радость и решимость, без малейших признаков страха. А вот к ее глазам подступили слезы.
– Пожалуйста, не умирай, – прошептала она.
Он улыбнулся, нежно поцеловал ей руку, повернулся и через вращающиеся двери вышел на улицу.
«Ну прямо ковбой», – подумала Эйлин, глядя, как он, выпрямившись, шагает к Дому надежды.
Она вытерла слезы, не желая, чтобы собиравшиеся в фойе актеры застали ее в таком состоянии. До назначенной репетиции оставались считанные минуты.
Мужчина в другом конце фойе поднялся и двинулся ей навстречу, снимая на ходу шляпу. В своей желтой кожаной куртке с бахромой, сапогах, потертых штанах для верховой езды он показался ей артистом из мелодрамы про жизнь на Диком Западе. Хорошо, по крайней мере, что этот незнакомец не в белой рубахе, но пятеро встревоженных юнцов в белом тут же потащились за ним.
– Мэм, можно на пару слов?
Высокий мужчина. И сказать симпатичный – значит ничего не сказать. Голос гулкий, звучный, как низкая нота виолончели. Эйлин мгновенно пересмотрела свое первое впечатление:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123