И тут в моем сознании сформировалась одна идея: пожалуй, мне нужно совершить преднамеренное убийство знакомого мне человека в качестве эксперимента. Чтобы посмотреть, как я буду себя чувствовать.
Дойл сделал медленный, глубокий вдох в надежде, что Джек не заметит перемены в его реакциях. До сих пор ему лишь единожды довелось оказаться в присутствии столь непредсказуемой и замкнутой личности: судя по всему, Джек ступил на ту же опасную почву, что и его брат. Неужели общая кровь привела в итоге, пусть не сразу и разными путями, к схожему результату? Неужели это внутреннее зло было присуще Джеку изначально и лишь до поры оставалось под спудом?
– Я решил убить того самого человека, который нанял меня как своего подручного: Диего Монтеса по кличке Паук. К тому времени Монтес уже стал зависеть от моей хитрости, а сам жил словно невежественное животное, мало чем отличающееся от кровососущего паразита. То был подлый, жестокий грабитель, осквернявший все, к чему прикасался, сутенер, эксплуатировавший девушек из индейских деревень, пока они не теряли привлекательности, после чего выбрасывал их на улицу как мусор. Его лицо, хриплое дыхание, запах дурмана и спиртного, употреблявшегося им в огромных количествах, даже то, как он чавкал во время еды, – все это вызывало у меня отвращение. Приведение в исполнение смертного приговора над этим выродком должно было явиться наивысшим выражением моей свободной воли.
Это не потребовало особых усилий: я тайком проник на его виллу и сперва перерезал ему голосовые связки, чтобы он не смог закричать, а когда Паук проснулся, приколол его тело кинжалом к кровати и наблюдал за тем, как вместе с кровью из него вытекала жизнь.
Погрузившийся в воспоминания Джек выглядел так, будто холодно пересказывал историю из прочитанной когда-то книги. Дойл слушал, боясь шелохнуться.
– Я был спокоен, опустошен. Безжалостен, как орел с крысой, зажатой в когтях. Я не ощущал присутствия никакого Святого Духа или души, покидающей тело, никакие ангелы не наблюдали за нами с вышины. Никаких угрызений совести не было и в помине, единственное, что ощущалось, – так это суровое равнодушие джунглей. Моя теория получила искомое подтверждение. Мой эксперимент увенчался успехом. Было только одно осложнение: свидетель – женщина, которая оказалась в соседней комнате. Уже собираясь уйти, я уловил там движение. Это была Рина.
Должно быть, Дойл выглядел потрясенным.
– Все верно, та самая, с которой я раньше жил, до полусмерти напуганная совершенным мною преступлением. Теперь она стала проституткой, работала на Монтеса. При виде меня Рина ударилась в слезы, принялась рассказывать, что вся ее жизнь покатилась кувырком после того, как я ее бросил. По здравому размышлению мне, конечно, следовало убить и ее, но я рассудил, что все это не могло быть простой случайностью и в таком совпадении заключен некий тайный смысл, который со временем раскроется. Ну и наверное, на мое решение повлияло что-то вроде нежности. Так или иначе, я оставил ее в живых, помог собрать немногочисленные пожитки, перед тем как мы покинули виллу, и даже вознамерился взять ее с собой в другую страну. Что собирался сделать незамедлительно.
И я оказался прав. То, что я нашел ее, имело значение, которое вскоре раскрылось. Спустя два дня двадцать головорезов из бывшей шайки Диего Монтеса схватили меня, когда я уже был готов взойти на борт корабля, направлявшегося в Белиз. Рина должна была встретить меня у причала: она покинула меня на полчаса под предлогом покупки шляпки… и предала. Никаких чувств ко мне она не испытывала, а ее решение было продиктовано той же свободой воли, так что тут все логично.
Меня заковали в цепи и бросили в яму, выкопанную в глинистом дворе местной тюрьмы и закрытую сверху стальными листами. Темнота не явилась для меня тем испытанием, на которое рассчитывали тюремщики, но на сей раз воды рядом не было, стояла страшная жара, и охранники периодически использовали мою яму как отхожее место. Прошло три дня, прежде чем они заговорили со мной. Им нужно было признание. Рина уже опознала меня как убийцу, но они вознамерились услышать подтверждение из моих уст.
Решив, что пребывание в выгребной яме уже достаточно смягчило мой нрав, меня вытащили оттуда, привели в комнату, всю обстановку которой составляла заляпанная красным глыба белого мрамора в центре с оковами для рук и ног у ее основания, и приковали к камню так, что сам я стоял на коленях, а мои руки лежали на плоской поверхности. После чего стражники принялись расхаживать по этой плите. Притоптывать. Пританцовывать. Плющить мне руки и пальцы тяжелыми камнями, дробить кости, рвать сухожилия, превращать плоть в кровавое месиво. Это продолжалось часами. Они получали удовольствие от своей работы, умелые и честные ремесленники. Я понял, что они не намеревались убивать меня, пока я не признаюсь, – вот такие изощренные у них были методы.
Но я ни за что не хотел признаваться. Боль порой казалась непереносимой, но я полюбил эту свою свободную жизнь; у меня не было желания так легко от нее отказаться, поэтому я продолжал стоять на своей невиновности. Наверное, ты согласишься, что руки – это особая часть нашего тела, и такое надругательство над ними сильно меня разозлило. Наконец я притворился, будто потерял сознание, и, поскольку никакие попытки откачать меня не приводили к успеху, они в конце концов сняли оковы, чтобы утащить «бесчувственное тело» прочь.
Первого я убил ударом ногой в переносицу, второго, пытавшегося вытащить оружие, выбросил из окна, выбив им раму, и выпрыгнул следом за ним, прежде чем остальные успели произвести хотя бы один выстрел. Его тело смягчило мое падение. Потом завыли сирены, затрещали выстрелы, но я уже мчался в угол двора, где хранились съестные припасы, затем взбежал по штабелю бочек на стену и спрыгнул с нее наружу.
Тюрьма находилась на полуострове, окруженном с трех сторон океаном. С четвертой к нему подступали джунгли, где я и укрылся, прежде чем они успели меня перехватить. Гоняться за мной ночью по непроходимому лесу никому не хотелось, и чем дальше я углублялся в заросли, тем больше отставала погоня. Наконец я вышел к реке и вместе с подступавшим приливом двинулся вверх по течению. К рассвету я удалился в глубь материка настолько, что у них уже не осталось шансов меня найти. Но тут начала брать свое боль. Чтобы унять ее, я, главным образом с помощью зубов, собрал кое-какие знакомые мне целебные корни, однако влажная сырость тропического леса грозила быстрым распространением инфекции, а позволить себе вернуться в город, чтобы обратиться к врачу, я, разумеется, не мог. Вся надежда была на сведущих во врачевании энагуа, живших выше по реке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123