Они едва держались на ногах, и Беверли с трудом проговорила:
– Про остальных забудем.
Тут она согнулась пополам, и ее вытошнило. А промозглый дождь продолжал лить как из ведра…
Елена, окончательно потеряв силы, повалилась на колени в траву. Весь мир в ее сознании раскачивался, словно гигантское здание, готовое вот-вот рухнуть. Она никогда не думала, что каждый вдох может вызывать такую боль в горле и легких. Тошнота не проходила, словно у нее внутри засели и теперь просились наружу все когда-либо съеденные рождественские ужины.
Ветер усиливался, дождь хлестал все сильнее. Если их и не заденет взрывом, необходимо срочно найти какое-либо пристанище, иначе им всем грозит смерть от переохлаждения.
Стараясь не думать о холоде и усталости, Елена поднялась на ноги и принялась искать Беверли.
Айзенменгер ощутил тепло, открыл глаза, и в них ударил ослепительный солнечный свет.
Никакой боли, никакого страха, только покой. Он чувствовал себя так, словно вернулся в прошлое, в те беззаботные дни и прекрасные сказочные края, где все всегда заканчивается хорошо, где не нужно думать о последствиях, потому что там нет ни бед, ни печалей, ни горя. Айзенменгер пребывал в полусне, он лежал и слушал собственное дыхание.
Он повернул голову и увидел справа от себя Тамсин. Без каких-либо следов ожогов на теле, Тамсин улыбалась небу милым детским личиком.
Повернув голову в другую сторону, он увидел Мари. Она лежала с закрытыми глазами, ее лицо, не тронутое огнем, было спокойным.
Никогда прежде Тамсин и Мари не приходили к нему вместе. Интересно, что бы это значило?
Счастье? Может, именно это чувство переполняет его? Гармония?
Может быть, это означает, что мучившие его демоны наконец обернутся ангелами, а ночные кошмары – сказочными волшебными снами?
Он вновь повернулся к Тамсин, но, прежде чем увидел ее, почувствовал знакомый запах. Этот запах горящего масла ворвался в его сознание, словно гость из другого мира, а вместе с ним Айзенменгер услышал, как лопается сгоревшая кожа, увидел кроваво-красную линию, словно прочерченную кистью дьявольского художника между обуглившимися останками и еще живой плотью. И глаза. Глаза Тамсин. Глаза, в которых застыла боль.
Он знал, что увидит с другой стороны, но все равно повернулся к Мари. Ее лицо и тело жадно лизали языки пламени, огонь обволакивал ее, словно любовник, целуя застывший в беззвучном крике рот, насилуя своей бестелесной плотью ее корчившееся в муках тело.
Айзенменгер поднял глаза к небу. Значит, еще не все прошло, еще не все страдания кончились.
Внезапно небо подернулось черной пеленой, с него хлынул ледяной дождь, и доктор почувствовал, что коченеет. Лицо и грудь его горели то ли от холода, то ли от ран. События последних часов мгновенно всплыли в его памяти. Он вернулся в реальный мир и знал, что ему еще рано успокаиваться.
Сперва необходимо покончить с Протеем.
Сквозь пелену дождя Беверли увидела на фоне дома бредущую к ней фигуру и скорее угадала, чем узнала в ней Елену. Собрав последние силы, Беверли начала медленно подниматься на ноги.
Елена смутно различала разбросанные на траве тела, живые и мертвые. Одно из них шевельнулось, и Елена узнала Беверли. Она скользнула по ней взглядом, но тут же перевела его на Айзенменгера, который как раз начал подавать признаки жизни.
– Джон? Ты что делаешь?
Доктор что-то бормотал в ответ, но что именно, она не могла разобрать. Он встал на колени и теперь пытался подняться на ноги.
– Что ты говоришь? – Елена осторожно пыталась заставить его лечь, но он сопротивлялся.
К ним подошла Беверли:
– Как он?
Елена наклонилась к нему, пытаясь понять, о чем он говорит.
– Протей.
– Все кончено. Мы в безопасности, Джон, – успокоила она его.
Но доктор вполне осмысленно покачал головой, продолжая отталкивать ее руку. Он поднял голову и, превозмогая боль, прошептал:
– Штейн сказал, что работал над лекарством…
– Я знаю, но…
– У него в лаборатории должны быть образцы. От взрыва они разлетятся… Возможно, по всему острову.
Даже в этой ситуации способность рационально мыслить не покинула Айзенменгера. Осознав смысл его слов, Елена ужаснулась и, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног, взглянула на Беверли.
– Что он сказал? – переспросила та.
Айзенменгер чувствовал, что снова теряет сознание.
Он медленно осел на землю, и Беверли встала на колени рядом с Еленой, чтобы поддержать его.
– Что он сказал? – еще раз повторила она. Но времени на объяснения не было. Елена устремилась к дому.
«Сколько у меня времени? Три минуты? Две? Может, и того меньше. Мало, мало… Но нужно успеть».
Она слышала, как Беверли что-то крикнула ей вслед, но не смогла разобрать, что именно. «Возможно, она решила, что я сошла с ума. Пусть. Конечно, это безумие – возвращаться в дом, где отсчитывает последние секунды бомба, готовая разбросать вокруг себя сноп искр горящего фосфора».
Елена пыталась не думать о том, что произойдет, опоздай она хоть на мгновение. Она сосредоточилась на том, что должна, обязана была сделать. То, о чем говорил Айзенменгер, скорее всего, находится в лаборатории. Как это может выглядеть? Оно твердое? Жидкое? Где оно – на одной из полок, в холодильнике или в морозильной камере? А если Штейн вообще это спрятал, чтобы кто-нибудь в его отсутствие не нашел образцы лекарства? Ведь «Пел-Эбштейн» запросто мог пронюхать, чем он тут занимается.
Она вбежала в дом. В прихожей горел свет, и Елена бросила взгляд на часы. К счастью, у нее еще оставалось несколько минут.
Вероятно, где-то наверху. Комната, откуда Розенталь принес папку Штейна, находилась на втором этаже. Елена это помнила.
Она устремилась к лестнице, едва не лишаясь чувств от изнеможения.
«Ради бога! Только не падай в обморок, глупая девчонка!»
Лестница выводила в длинный коридор, уходивший вправо и, казалось, пропадавший в темноте. Нащупав на стене выключатель, Елена ткнула в него пальцем. Тусклая лампочка осветила коридор. Елена открывала одну дверь за другой и заглядывала во все комнаты подряд. Спальня, ванная, стенной шкаф, снова спальня. В дальнем углу одной из комнат она обнаружила запертую дверь. Времени на раздумья не было, но Елена решила, что лаборатория там находиться не может – комната являлась угловой и просто не могла быть в ширину более одного-двух метров. Возможно, это было просто смежное помещение.
В конце коридора она разглядела еще один лестничный пролет, поуже. У нижней ступеньки лестницы она заметила выключатель. Она щелкнула им, но свет не зажегся.
О боже! Она взбежала по лестнице, стараясь не думать о боли, пронзавшей каждый мускул, каждую жилку, каждую косточку ее тела. Уже поднявшись, она поскользнулась, потеряла равновесие и, падая, ударилась голенью о деревянную ступеньку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Про остальных забудем.
Тут она согнулась пополам, и ее вытошнило. А промозглый дождь продолжал лить как из ведра…
Елена, окончательно потеряв силы, повалилась на колени в траву. Весь мир в ее сознании раскачивался, словно гигантское здание, готовое вот-вот рухнуть. Она никогда не думала, что каждый вдох может вызывать такую боль в горле и легких. Тошнота не проходила, словно у нее внутри засели и теперь просились наружу все когда-либо съеденные рождественские ужины.
Ветер усиливался, дождь хлестал все сильнее. Если их и не заденет взрывом, необходимо срочно найти какое-либо пристанище, иначе им всем грозит смерть от переохлаждения.
Стараясь не думать о холоде и усталости, Елена поднялась на ноги и принялась искать Беверли.
Айзенменгер ощутил тепло, открыл глаза, и в них ударил ослепительный солнечный свет.
Никакой боли, никакого страха, только покой. Он чувствовал себя так, словно вернулся в прошлое, в те беззаботные дни и прекрасные сказочные края, где все всегда заканчивается хорошо, где не нужно думать о последствиях, потому что там нет ни бед, ни печалей, ни горя. Айзенменгер пребывал в полусне, он лежал и слушал собственное дыхание.
Он повернул голову и увидел справа от себя Тамсин. Без каких-либо следов ожогов на теле, Тамсин улыбалась небу милым детским личиком.
Повернув голову в другую сторону, он увидел Мари. Она лежала с закрытыми глазами, ее лицо, не тронутое огнем, было спокойным.
Никогда прежде Тамсин и Мари не приходили к нему вместе. Интересно, что бы это значило?
Счастье? Может, именно это чувство переполняет его? Гармония?
Может быть, это означает, что мучившие его демоны наконец обернутся ангелами, а ночные кошмары – сказочными волшебными снами?
Он вновь повернулся к Тамсин, но, прежде чем увидел ее, почувствовал знакомый запах. Этот запах горящего масла ворвался в его сознание, словно гость из другого мира, а вместе с ним Айзенменгер услышал, как лопается сгоревшая кожа, увидел кроваво-красную линию, словно прочерченную кистью дьявольского художника между обуглившимися останками и еще живой плотью. И глаза. Глаза Тамсин. Глаза, в которых застыла боль.
Он знал, что увидит с другой стороны, но все равно повернулся к Мари. Ее лицо и тело жадно лизали языки пламени, огонь обволакивал ее, словно любовник, целуя застывший в беззвучном крике рот, насилуя своей бестелесной плотью ее корчившееся в муках тело.
Айзенменгер поднял глаза к небу. Значит, еще не все прошло, еще не все страдания кончились.
Внезапно небо подернулось черной пеленой, с него хлынул ледяной дождь, и доктор почувствовал, что коченеет. Лицо и грудь его горели то ли от холода, то ли от ран. События последних часов мгновенно всплыли в его памяти. Он вернулся в реальный мир и знал, что ему еще рано успокаиваться.
Сперва необходимо покончить с Протеем.
Сквозь пелену дождя Беверли увидела на фоне дома бредущую к ней фигуру и скорее угадала, чем узнала в ней Елену. Собрав последние силы, Беверли начала медленно подниматься на ноги.
Елена смутно различала разбросанные на траве тела, живые и мертвые. Одно из них шевельнулось, и Елена узнала Беверли. Она скользнула по ней взглядом, но тут же перевела его на Айзенменгера, который как раз начал подавать признаки жизни.
– Джон? Ты что делаешь?
Доктор что-то бормотал в ответ, но что именно, она не могла разобрать. Он встал на колени и теперь пытался подняться на ноги.
– Что ты говоришь? – Елена осторожно пыталась заставить его лечь, но он сопротивлялся.
К ним подошла Беверли:
– Как он?
Елена наклонилась к нему, пытаясь понять, о чем он говорит.
– Протей.
– Все кончено. Мы в безопасности, Джон, – успокоила она его.
Но доктор вполне осмысленно покачал головой, продолжая отталкивать ее руку. Он поднял голову и, превозмогая боль, прошептал:
– Штейн сказал, что работал над лекарством…
– Я знаю, но…
– У него в лаборатории должны быть образцы. От взрыва они разлетятся… Возможно, по всему острову.
Даже в этой ситуации способность рационально мыслить не покинула Айзенменгера. Осознав смысл его слов, Елена ужаснулась и, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног, взглянула на Беверли.
– Что он сказал? – переспросила та.
Айзенменгер чувствовал, что снова теряет сознание.
Он медленно осел на землю, и Беверли встала на колени рядом с Еленой, чтобы поддержать его.
– Что он сказал? – еще раз повторила она. Но времени на объяснения не было. Елена устремилась к дому.
«Сколько у меня времени? Три минуты? Две? Может, и того меньше. Мало, мало… Но нужно успеть».
Она слышала, как Беверли что-то крикнула ей вслед, но не смогла разобрать, что именно. «Возможно, она решила, что я сошла с ума. Пусть. Конечно, это безумие – возвращаться в дом, где отсчитывает последние секунды бомба, готовая разбросать вокруг себя сноп искр горящего фосфора».
Елена пыталась не думать о том, что произойдет, опоздай она хоть на мгновение. Она сосредоточилась на том, что должна, обязана была сделать. То, о чем говорил Айзенменгер, скорее всего, находится в лаборатории. Как это может выглядеть? Оно твердое? Жидкое? Где оно – на одной из полок, в холодильнике или в морозильной камере? А если Штейн вообще это спрятал, чтобы кто-нибудь в его отсутствие не нашел образцы лекарства? Ведь «Пел-Эбштейн» запросто мог пронюхать, чем он тут занимается.
Она вбежала в дом. В прихожей горел свет, и Елена бросила взгляд на часы. К счастью, у нее еще оставалось несколько минут.
Вероятно, где-то наверху. Комната, откуда Розенталь принес папку Штейна, находилась на втором этаже. Елена это помнила.
Она устремилась к лестнице, едва не лишаясь чувств от изнеможения.
«Ради бога! Только не падай в обморок, глупая девчонка!»
Лестница выводила в длинный коридор, уходивший вправо и, казалось, пропадавший в темноте. Нащупав на стене выключатель, Елена ткнула в него пальцем. Тусклая лампочка осветила коридор. Елена открывала одну дверь за другой и заглядывала во все комнаты подряд. Спальня, ванная, стенной шкаф, снова спальня. В дальнем углу одной из комнат она обнаружила запертую дверь. Времени на раздумья не было, но Елена решила, что лаборатория там находиться не может – комната являлась угловой и просто не могла быть в ширину более одного-двух метров. Возможно, это было просто смежное помещение.
В конце коридора она разглядела еще один лестничный пролет, поуже. У нижней ступеньки лестницы она заметила выключатель. Она щелкнула им, но свет не зажегся.
О боже! Она взбежала по лестнице, стараясь не думать о боли, пронзавшей каждый мускул, каждую жилку, каждую косточку ее тела. Уже поднявшись, она поскользнулась, потеряла равновесие и, падая, ударилась голенью о деревянную ступеньку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115