Они находились в морге, квадратном помещении с сорока восьмью морозильными камерами и четырьмя холодильными установками, деревянной меркой и гидравлической тележкой, поднимавшейся на любую высоту, чтобы можно было укладывать тела в самые верхние камеры и извлекать их оттуда. Все эти действия полагалось фиксировать в находившихся здесь же регистрационных журналах, один из которых предназначался для умерших в больнице, другой – для тех, кто расстался с жизнью за ее пределами. Хартман только что вернулся из мужской раздевалки – помещения на редкость мрачного. Шкафчики там были обшарпанные, заполненные разнообразными предметами мужского гардероба, многие из которых, казалось, навсегда пропитались потом. Кроме них обстановку раздевалки составляли несколько стареньких тренажеров, а стены украшала поразительно богатая коллекция порнографии. Имелся там и небольшой душ вкупе с совсем уж крохотным туалетом. Насколько это помещение соответствовало гигиеническим нормам, Хартман не знал – у него никогда не хватало духу задерживаться там надолго.
Прежде чем переодеться, требовалось найти место, где можно было бы расположиться и сложить свою одежду: пол в раздевалке уже давно не мыли, все крючки были либо заняты, либо отломаны, а шкафчики заперты – что казалось Хартману вполне логичным. Не менее сложно было отыскать относительно чистый синий форменный халат – как правило, для этого приходилось наносить визит в прачечную, напоминавшую кадр из фильма ужасов. Завершался процесс переодевания поиском бахил. Несмотря на то что бахилы Хартмана были подписаны, ими, по всей видимости, периодически пользовался кто-то еще.
Переодевшись, Хартман направлялся в прозекторскую, но, чтобы попасть туда, ему требовалось пройти через помещение с морозильными камерами, мимо комнаты, где хранились инструменты и образцы для гистологических исследований. Нередко Хартман заставал там кого-нибудь из ординаторов, проводивших внутриутробное вскрытие. И всякий раз при этом Хартман чувствовал, как в нем поднимается волна симпатии к этому бедолаге, – настолько живо воскресали в его памяти отвратительные картинки, которые он ежедневно наблюдал, будучи сотрудником отделения педиатрической патологии.
В этой же комнате находились халаты, пластиковые фартуки и резиновые перчатки. Вернее, должны были находиться – при условии, что их запасы своевременно пополнены. На сей раз Хартману улыбнулась удача, и он направился прямиком в прозекторскую. Тут-то его и окликнул Дэнни.
Дэнни был высоким тощим парнем с короткой стрижкой. Он утверждал, что за свою недолгую жизнь успел приобрести твердые представления о ней, именовал себя скинхедом и всеми своими поступками старался поддерживать этот имидж. Конечно, у Хартмана никогда не было желания вступать с Дэнни в серьезные разговоры и тем более подсмеиваться над его рыжими волосами и веснушчатым лицом. Дэнни любил предаваться воспоминаниям о драках, из которых вышел победителем, о людях, которых он «приложил», и о женщинах, которых «оттрахал». Тем не менее Дэнни был Хартману симпатичен. Несмотря на вызывающую грубость, он был смышленым и по-своему приятным парнем. Кроме того, хорошие отношения с Дэнни приносили ему неплохие дивиденды в виде помощи во время вскрытий (обычно лаборанты не столько помогали, сколько мешали) и регулярного поступления документов на кремацию и, соответственно, полагавшуюся за это оплату.
Хартман не знал отца Дэнни, но полагал, что у этого человека, несомненно, было фантастическое чувство юмора: только этим мог объясняться тот факт, что своим сыновьям он дал совершенно дурацкие имена – Дэнни и Ленни. В сочетании с фамилией Теннисон это превращалось в катастрофу.
– У нас гости, – заговорщицким тоном, но с явным оттенком гордости сообщил Дэнни Хартману. Тот, стараясь не обидеть лаборанта, придал своему лицу заинтересованное выражение. Кто-то из клиницистов, решил Хартман, хотя что-то в поведении парня его насторожило. Неужели?…
Войдя через широкую дверь в прозекторскую, он успокоился. Хартман не обладал особым чутьем на полицейских – в отличие от Дэнни, вращавшегося в среде, где умение мгновенно распознать присутствие копов было важнейшим, если не единственным условием выживания. Но в одном он был уверен: мужчина и женщина, стоявшие плечом к плечу в галерее для клиницистов, определенно не являлись докторами.
Галерея несколько возвышалась над основным помещением морга и была отделена от него толстым плексигласовым экраном, который тянулся по всей длине прозекторской. На шести белых мраморных столах, установленных в прозекторской, размещались лотки из нержавеющей стали с ровными рядами отверстий. Над каждым столом висела яркая лампа, а у основания имелся водопроводный кран с присоединенным к нему шлангом. Два стола были заняты. На одном покоился пожилой мужчина, который был уже не только раздет, но и вскрыт; его тело с извлеченными внутренностями напоминало вытащенную на берег доисторическую лодку. На другом столе лежал белый мешок для трупов, чистый и блестящий.
Появление Хартмана заставило посетителей перевести взгляд на него и приблизиться к экрану. Заговорил мужчина. Лицо его выглядело усталым, но тем не менее весь его облик был воплощением мужественности. Хартман вдруг поймал себя на мысли, что всегда завидовал людям с подобной внешностью. Женщина явно была моложе своего спутника и к тому же чертовски привлекательна. Впрочем, когда она подняла глаза на Хартмана, его слегка передернуло от ее жесткого взгляда. Она держалась от мужчины на некотором расстоянии, из чего Хартман сделал вывод, что тот является ее начальником.
– Доктор Хартман?
– К вашим услугам.
– Моя фамилия Ламберт, а это инспектор Уортон. Надеюсь, мистер Каупер предупредил вас о возможности нашего присутствия.
Поняв, что перед ним блюстители закона, Хартман почувствовал одновременно раздражение и беспокойство. Он покачал головой:
– Увы, я об этом слышу впервые.
Ламберт тоскливо вздохнул. Губы Уортон искривились в презрительной улыбке.
– Понятно. Дело в том, что, несмотря на отсутствие видимых причин для беспокойства, существует предположение, что эта девушка умерла от ожогов. Однако это никак не согласуется с обстоятельствами, при которых было обнаружено тело.
– Вы в этом уверены? Стало быть, я могу надеяться, что в нашем случае не вскроется никаких подозрительных обстоятельств?
Желание Хартмана услышать подтверждение версии Каупера было вполне понятным. Его сжуют вместе с пуговицами и проглотят со всеми потрохами, а то, что останется, вышвырнут на помойку судмедэксперты, если он проведет вскрытие, а потом вдруг выяснится, что это была жертва преступления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115