Спустя секунду из-за двери раздалось негромкое жужжание, потом послышался слабый щелчок. Розенталь толкнул Дверь и быстро скользнул внутрь – мимо двух велосипедов и кипы писем и газет, сваленных на маленьком столике. Он догадался, и совершенно правильно, что квартира номер четыре находится на среднем из трех этажей. Перепрыгивая через ступени крутой лестницы, он никого не заметил.
Дверь нужной ему квартиры оказалась открытой. На пороге стояла невысокого роста женщина. Хозяйка квартиры явно была в бешенстве, чем немало позабавила Розенталя – домохозяйки почему-то никогда не сомневаются в том, что являют собой непреодолимую преграду.
– Этот идиотский домофон! Никогда толком не работает. Не могут сделать как следует! И никому нет дела, одна я пишу жалобы…
Пока женщина изливала желчь, Розенталь просчитывал варианты. Присутствие разъяренной фурии осложняло дело, но не превращало его в невозможное. Вопрос в том, понадобится ли применять кардинальные меры и к ней. Если удастся вытащить Карлоса на улицу и остаться с ним наедине, тогда не возникнет необходимость убирать и ее. Если же нет…
– Мне нужен Карлос. Домохозяйка скривила лицо:
– Ну вот, опять! Нет его, он исчез. Я пришла вечером, а этот говнюк собрал свои манатки и смылся.
Оттолкнув ее, Розенталь шагнул в квартиру, хотя интуитивно чувствовал, что женщина говорит правду. Но сейчас это не имело значения – он должен был убедиться сам.
– Ах ты засранец, мать твою! – закричала хозяйка и устремилась вглубь квартиры вслед за Розенталем. – Слушай, ты, ублюдок, вали отсюда подобру-поздорову. Даю тебе десять секунд…
Засранец и ублюдок уже остановился и осматривал квартиру, и через какое-то время он повернул к хозяйке каменное лицо. Левой рукой, обтянутой бледно-желтой резиновой перчаткой, он ухватил женщину за подбородок, да так, что у нее оттянулась нижняя губа.
– Заткнись, сука! – тихо приказал он.
Он не ослаблял хватки, и глаза у женщины начали медленно, но верно вылезать из орбит. Внезапно Розенталь изо всех сил сдавил ее подбородок, резко толкнул хозяйку в комнату и шагнул следом. Тихо притворив за собой дверь и продолжая смотреть в насмерть перепуганные глаза, он указал на большое кожаное кресло перед телевизором. Боясь отвести взгляд от незваного гостя, только что разъяренная, а теперь тихая как мышь женщина покорно плюхнулась в кресло. Розенталю хватило двух минут, чтобы обшарить квартиру; еще четыре минуты ушли на то, чтобы просмотреть почту на кухонном столе и в корзине для бумаг. По-видимому, хозяйка не солгала: в квартире не было ни самого Карлоса, ни каких-либо следов его пребывания.
Покончив с этим, Розенталь подошел к ней и встал, загородив собой телевизор. Женщина взирала на него, как молящийся папуас на тотемный столб.
– Говори, где он!
Женщина испуганно затрясла головой, будучи не в состоянии вымолвить ни слова. Проверить, действительно ли она не знает, где искать этого кретина Карлоса, и не наделать при этом шума у Розенталя не было возможности, поэтому ему не оставалось ничего другого, как сменить гнев на милость.
– Вы уверены, что не знаете, где его искать? – произнес он медовым голосом, который при иных обстоятельствах можно было бы принять за дружеский или даже интимный, но сейчас этот голос заключал в себе скрытую угрозу.
Женщина все поняла и залепетала:
– Да! О боже мой, да, да!..
Скорее всего, она говорит правду, решил Розенталь.
Он уже развернулся, чтобы уйти, как внезапно вспомнил слова, которыми был встречен.
– Что вы имели в виду, когда сказали «Ну вот, опять»?
Теперь от ее воинственности не осталось и следа.
– Звонили из полиции. Они тоже искали его.
– Когда?
– Сегодня вечером.
– Вы уверены, что звонили из полиции?
– Ну да. Уортон, так она назвалась. Инспектор Уортон.
Розенталь задумался. Кто бы это мог быть на самом деле? Скорее всего, звонила Флеминг, назвавшаяся офицером полиции. Хотя… Нельзя сбрасывать со счетов и такой вариант. Тогда это уже не просто совпадение.
Жизнь научила Розенталя не быть оптимистом. По собственному опыту он знал, что беспочвенный оптимизм неизбежно оборачивается фатальной ошибкой. Он склонился над женщиной и, приблизившись к самому ее лицу, прошипел:
– Если ты кому-нибудь еще расскажешь об этом, я вернусь. Поняла?
Насмерть перепуганная хозяйка кивнула. Больше не глядя на нее, Розенталь стремительным шагом вышел из квартиры.
Елена надеялась, что признание поможет ей восстановить духовное и физическое равновесие. С момента, как она поняла, что Аласдера не существует, а «Кронкхайт-Кэнэд» связан с «Пел-Эбштейн», она пребывала на грани истерики – любая мелочь вызывала раздражение, да и физически она чувствовала себя отвратительно.
Отчасти это объяснялось стыдом: Елена злилась на себя, пытаясь понять, как случилось, что ее удалось провести, и притом самым примитивным способом. За каких-то несколько дней этот человек сделал с ней то, что никому до него не удавалось и за гораздо более долгий срок. Как это могло произойти? Какими приемами владел этот человек, и не просто владел, а владел в совершенстве?
Весь день эти вопросы не давали ей покоя, но ответов на них Елена не находила.
Другая и не менее важная причина ее состояния заключалась в том – и Елена была вынуждена себе в этом признаться, – что она готовилась обо всем рассказать Айзенменгеру. Ну, почти обо всем. Перспектива была не из приятных, но, по крайней мере, Елена, примирясь наконец с неизбежным и пригласив доктора в квартиру, надеялась, что признание принесет ей хоть какое-то облегчение. Но надежды ее, похоже, не оправдались.
Айзенменгер выслушал Елену не перебивая, не обращая внимания на сумбурность ее речи, мимику и жестикуляцию, которыми она непроизвольно сопровождала свой рассказ. Закончив исповедь, Елена посмотрела на доктора. Айзенменгер все так же сидел молча, погруженный в свои мысли, и в этот момент она почувствовала себя стриптизершей, вышедшей на сцену за минуту до начала трансляции футбольного матча.
Какое-то время Айзенменгер продолжал безмолвствовать, и Елена, боясь потревожить его мысли, тоже вынуждена была хранить молчание. Наконец он поднял на нее глаза, и Елена не разглядела в них и тени сочувствия.
– Ты понимаешь, что все это значит?
Для нее и то, что с ней произошло, и необходимость рассказывать об этом Айзенменгеру значили очень многое, но, услышав слова доктора, Елена вдруг подумала, что ему ее переживания безразличны.
– Что? – устало спросила она.
– Между Аласдером, будем называть его так, и «Пел-Эбштейн» существует очевидная связь. То, что случилось с тобой, еще раз доказывает: игра, в которую мы вступили, оказалась намного серьезнее и опаснее, чем мы думали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115