Молчал как пень – но уж лучше бы молчал до конца, чем, один раз открыв рот, взять и нагрубить папе.
Один раз? Наверное, следовало сделать это не один раз. Он уже потерял счет случаям, когда «папочка» не просто грубил ему, а делал это изощренно и безжалостно.
– Проигнорировал одну из его шуточек, что ли? – спросил Хартман, чуть резче, чем хотел. Не справившись с раздражением, он тут же добавил: – Недостаточно весело смеялся?
Жена стояла к нему спиной, но он знал, что за эти слова получит по полной программе. Он видел, как Аннетт застыла с очередной порцией крема на ладони, глядя на мужа в зеркало.
– Зачем ты так говоришь о папе?! Он сделал нам столько добра, особенно тебе!
Хартман смотрел на плоское отражение жены.
Добра? Добра?! Если под добром она понимала снисхождение, с которым Зевс сходил на грешную землю, или стремление «папы» загнать зятя-плебея в стеклянную клетку, где он был бы выставлен на всеобщее обозрение как любопытный экземпляр пробивающегося в высший класс плебея, как кусок человеческих экскрементов, – тогда можно было бы сказать, что ее отец был к нему добр.
Он отвернулся, и Аннетт бросила ему вслед:
– Опять без гроша?
Она произнесла эти слова так, как если бы поинтересовалась, не подхватил ли он вновь сифилис.
– Нет, – ответил он, стараясь придать своему голосу уверенность, – что за вопрос?
Аннетт внимательно посмотрела на него и с новым старанием принялась втирать крем. Хартману вдруг до смерти захотелось, чтобы от этого крема – или лосьона? – его жена дематериализовалась.
Он тут же устыдился этой мысли, вздохнул, сбросил брюки на пол и подошел к жене сзади.
– Прости, – сказал он, обняв ее за плечи.
Плечи Аннетт оказались холодными, а сама она была такая худая, что его прикосновение получилось жестким. В ответ она опустила руки и склонила голову набок.
– Тебе это нравится? – произнес он шепотом.
Вздохнув, она что-то пробормотала в ответ. Он принялся целовать ее плечи, и Аннетт повернулась, подставляя ему шею.
Он отстранился.
– Устала? – спросил он.
Аннетт фланелевым тампоном стерла с лица остатки крема.
– Так, не очень.
Не успели они раздеться, как из комнаты Джейка донесся обычный в таких случаях плач:
– Мамочка! Мамочка!
Хартман с недовольным стоном шлепнулся на кровать, а Аннетт потянулась за халатом. Четыре секунды, и снова: «Мамочка!» Сейчас это был уже не плач, а перепуганный вопль. Хартман еле слышно выругался, но Аннетт все равно услышала его и, устремившись к четырехлетнему сыну, состроила на ходу неодобрительную гримасу. Ее отличало пуританское неприятие сквернословия.
Ожидая возвращения Аннетт, Хартман пытался найти хоть сколько-нибудь приемлемое решение. Даже если он признается жене в своем долге, та все равно не даст ему шестнадцати тысяч; всякий раз, одалживая ему деньги, она сопровождала это унизительным выговором, а то и привлечением к разговору тестя с его назиданиями. Обратиться в банк? У Хартмана было право превысить свой кредит на пять тысяч, и он полагал, что банк может увеличить эту сумму до шести тысяч фунтов, но, поскольку он уже перебрал пять с половиной тысяч, вряд ли имело смысл даже заикаться об этом.
В голове Хартмана возник образ сверкающего черного двухместного автомобиля с откидывающимся верхом – мысль не столько нежеланная, сколько попросту невозможная. Он не желал даже думать о том, чтобы продать свой новый автомобиль.
Вернулась Аннетт.
– Джейка вырвало, – сообщила она. – Вся постель перепачкана.
Это была не информация к размышлению, а призыв к оружию. Аннетт снова исчезла, а вместе с ней и его эрекция. Когда захныкала Джокаста, старшая сестра Джейка, вылез из постели и Хартман. Теперь ревели и выли оба отпрыска.
Отправляясь на вскрытие, Ламберт не стал брать шофера, а велел сесть за руль Беверли Уортон. Та прекрасно понимала, что это значит: Ламберт намеревался откровенно с ней поговорить. Знала она и то, что старший инспектор прямолинеен и не любит двусмысленности и недосказанности.
Он смотрел прямо перед собой, сидя на переднем пассажирском сиденье и выпрямив спину, будто испытывал боль или был чем-то озабочен. На его губах застыло выражение недовольства, брови были сдвинуты, лоб наморщен. Это хмурое молчание, насколько могла судить Уортон, было для него обычным. Беверли передвинула рычаг коробки передач, при этом ее юбка слегка задралась над левым коленом, приоткрыв бедро. Большинство мужчин в таких случаях стали бы – она знала это по опыту – украдкой поглядывать на нее. Большинство, но не Ламберт. Если он что-то и видел, то видел совершенно не так, как другие знакомые ей мужчины.
Начала разговора, как ни странно, она не уловила. Ей пришлось резко остановить машину у какого-то светофора, и визг тормозов почти полностью заглушил слова Ламберта:
– Я хочу, чтобы у вас не возникало сомнений: я знаю о вас все.
Он сидел, по-прежнему уставившись прямо перед собой, как будто разглядывал собаку, которая, подняв лапу, пристроилась у фонарного столба. Ее хозяин беспокойно озирался по сторонам, справедливо опасаясь, что кто-нибудь заметит, как он потакает непотребным собачьим привычкам, и ему придется раскошелиться на полтысячи фунтов. Уортон быстро оглянулась на Ламберта, потом снова посмотрела на светофор и только после этого произнесла:
– Сэр?
Ламберт перевел взгляд на ее профиль. Если он и отдавал себе отчет в том, что этот профиль красив, он никак не показал этого.
– Я сказал, что знаю о вас все, инспектор.
Зажегся зеленый, и она ответила, только когда перешла на третью скорость:
– Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр.
– Ну конечно. Не понимаете?
Уортон не могла оторвать взгляд от зеркала заднего вида, поскольку именно в этот момент какому-то идиоту вздумалось их обгонять. Возможно, поэтому ничего не ответила.
Ламберт продолжил:
– Мне говорили, что вы потаскуха, инспектор, что вы сделали карьеру через постель и что именно постель не единожды спасала вас от неприятностей.
Ни один мускул не дрогнул на лице Уортон, пока она слушала эти слова. Идиот позади них свернул в сторону, но теперь ей нужно было перестроиться в правый ряд – два трейлера никак не позволяли ей проскочить между ними.
– И вы этому верите, не так ли?
Ламберту надоело любоваться профилем Уортон, и он вновь уперся взглядом в лобовое стекло.
– У меня есть все основания полагать, что вы всем порядком надоели на своем прежнем месте. Там была какая-то грязная история, связанная с делом Экснер, и начальство захотело сплавить вас куда подальше. К несчастью, этим «куда подальше» оказался я.
Наконец ей удалось протиснуться между двумя неразлучными трейлерами, за что их водители обложили ее отборной бранью, одновременно неистово мигая фарами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Один раз? Наверное, следовало сделать это не один раз. Он уже потерял счет случаям, когда «папочка» не просто грубил ему, а делал это изощренно и безжалостно.
– Проигнорировал одну из его шуточек, что ли? – спросил Хартман, чуть резче, чем хотел. Не справившись с раздражением, он тут же добавил: – Недостаточно весело смеялся?
Жена стояла к нему спиной, но он знал, что за эти слова получит по полной программе. Он видел, как Аннетт застыла с очередной порцией крема на ладони, глядя на мужа в зеркало.
– Зачем ты так говоришь о папе?! Он сделал нам столько добра, особенно тебе!
Хартман смотрел на плоское отражение жены.
Добра? Добра?! Если под добром она понимала снисхождение, с которым Зевс сходил на грешную землю, или стремление «папы» загнать зятя-плебея в стеклянную клетку, где он был бы выставлен на всеобщее обозрение как любопытный экземпляр пробивающегося в высший класс плебея, как кусок человеческих экскрементов, – тогда можно было бы сказать, что ее отец был к нему добр.
Он отвернулся, и Аннетт бросила ему вслед:
– Опять без гроша?
Она произнесла эти слова так, как если бы поинтересовалась, не подхватил ли он вновь сифилис.
– Нет, – ответил он, стараясь придать своему голосу уверенность, – что за вопрос?
Аннетт внимательно посмотрела на него и с новым старанием принялась втирать крем. Хартману вдруг до смерти захотелось, чтобы от этого крема – или лосьона? – его жена дематериализовалась.
Он тут же устыдился этой мысли, вздохнул, сбросил брюки на пол и подошел к жене сзади.
– Прости, – сказал он, обняв ее за плечи.
Плечи Аннетт оказались холодными, а сама она была такая худая, что его прикосновение получилось жестким. В ответ она опустила руки и склонила голову набок.
– Тебе это нравится? – произнес он шепотом.
Вздохнув, она что-то пробормотала в ответ. Он принялся целовать ее плечи, и Аннетт повернулась, подставляя ему шею.
Он отстранился.
– Устала? – спросил он.
Аннетт фланелевым тампоном стерла с лица остатки крема.
– Так, не очень.
Не успели они раздеться, как из комнаты Джейка донесся обычный в таких случаях плач:
– Мамочка! Мамочка!
Хартман с недовольным стоном шлепнулся на кровать, а Аннетт потянулась за халатом. Четыре секунды, и снова: «Мамочка!» Сейчас это был уже не плач, а перепуганный вопль. Хартман еле слышно выругался, но Аннетт все равно услышала его и, устремившись к четырехлетнему сыну, состроила на ходу неодобрительную гримасу. Ее отличало пуританское неприятие сквернословия.
Ожидая возвращения Аннетт, Хартман пытался найти хоть сколько-нибудь приемлемое решение. Даже если он признается жене в своем долге, та все равно не даст ему шестнадцати тысяч; всякий раз, одалживая ему деньги, она сопровождала это унизительным выговором, а то и привлечением к разговору тестя с его назиданиями. Обратиться в банк? У Хартмана было право превысить свой кредит на пять тысяч, и он полагал, что банк может увеличить эту сумму до шести тысяч фунтов, но, поскольку он уже перебрал пять с половиной тысяч, вряд ли имело смысл даже заикаться об этом.
В голове Хартмана возник образ сверкающего черного двухместного автомобиля с откидывающимся верхом – мысль не столько нежеланная, сколько попросту невозможная. Он не желал даже думать о том, чтобы продать свой новый автомобиль.
Вернулась Аннетт.
– Джейка вырвало, – сообщила она. – Вся постель перепачкана.
Это была не информация к размышлению, а призыв к оружию. Аннетт снова исчезла, а вместе с ней и его эрекция. Когда захныкала Джокаста, старшая сестра Джейка, вылез из постели и Хартман. Теперь ревели и выли оба отпрыска.
Отправляясь на вскрытие, Ламберт не стал брать шофера, а велел сесть за руль Беверли Уортон. Та прекрасно понимала, что это значит: Ламберт намеревался откровенно с ней поговорить. Знала она и то, что старший инспектор прямолинеен и не любит двусмысленности и недосказанности.
Он смотрел прямо перед собой, сидя на переднем пассажирском сиденье и выпрямив спину, будто испытывал боль или был чем-то озабочен. На его губах застыло выражение недовольства, брови были сдвинуты, лоб наморщен. Это хмурое молчание, насколько могла судить Уортон, было для него обычным. Беверли передвинула рычаг коробки передач, при этом ее юбка слегка задралась над левым коленом, приоткрыв бедро. Большинство мужчин в таких случаях стали бы – она знала это по опыту – украдкой поглядывать на нее. Большинство, но не Ламберт. Если он что-то и видел, то видел совершенно не так, как другие знакомые ей мужчины.
Начала разговора, как ни странно, она не уловила. Ей пришлось резко остановить машину у какого-то светофора, и визг тормозов почти полностью заглушил слова Ламберта:
– Я хочу, чтобы у вас не возникало сомнений: я знаю о вас все.
Он сидел, по-прежнему уставившись прямо перед собой, как будто разглядывал собаку, которая, подняв лапу, пристроилась у фонарного столба. Ее хозяин беспокойно озирался по сторонам, справедливо опасаясь, что кто-нибудь заметит, как он потакает непотребным собачьим привычкам, и ему придется раскошелиться на полтысячи фунтов. Уортон быстро оглянулась на Ламберта, потом снова посмотрела на светофор и только после этого произнесла:
– Сэр?
Ламберт перевел взгляд на ее профиль. Если он и отдавал себе отчет в том, что этот профиль красив, он никак не показал этого.
– Я сказал, что знаю о вас все, инспектор.
Зажегся зеленый, и она ответила, только когда перешла на третью скорость:
– Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр.
– Ну конечно. Не понимаете?
Уортон не могла оторвать взгляд от зеркала заднего вида, поскольку именно в этот момент какому-то идиоту вздумалось их обгонять. Возможно, поэтому ничего не ответила.
Ламберт продолжил:
– Мне говорили, что вы потаскуха, инспектор, что вы сделали карьеру через постель и что именно постель не единожды спасала вас от неприятностей.
Ни один мускул не дрогнул на лице Уортон, пока она слушала эти слова. Идиот позади них свернул в сторону, но теперь ей нужно было перестроиться в правый ряд – два трейлера никак не позволяли ей проскочить между ними.
– И вы этому верите, не так ли?
Ламберту надоело любоваться профилем Уортон, и он вновь уперся взглядом в лобовое стекло.
– У меня есть все основания полагать, что вы всем порядком надоели на своем прежнем месте. Там была какая-то грязная история, связанная с делом Экснер, и начальство захотело сплавить вас куда подальше. К несчастью, этим «куда подальше» оказался я.
Наконец ей удалось протиснуться между двумя неразлучными трейлерами, за что их водители обложили ее отборной бранью, одновременно неистово мигая фарами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115