– Увы, милая девушка, мне это неизвестно. Он просто приказал вручить его тебе, а я был куда как рад выполнить это поручение и тем самым приблизиться к особе, которой я столь восхищаюсь.
Сколько же ночей за все эти долгие годы улетала я в царство сна на крыльях воспоминаний о поцелуях Франца Хорнека?..
Уже занималась заря, когда маэстро доставил нас и певиц к воротам приюта. Привратница, словно нарочно, куда-то отлучилась – и засов был почему-то отодвинут.
Быстро скинуть с себя пышные наряды и юркнуть в постель – но разве уснешь! Мы лежали, пересказывая подробности ночных приключений, и без умолку восхваляли Вивальди, который так здорово все устроил, как если бы это была опера, а он – импресарио. Девушки из хора рассказали нам, как маэстро вернулся за ними в гондоле и дирижировал ночной серенадой под балконом дворца Фоскарини. Но как же горько им было, что они в своих сиротских платьях оставались снаружи, пока мы веселились на балу!
Всю ночь я сжимала в кулаке цепочку с медальоном, гадая, что все это значит. Я не получила ответов на всегдашние вопросы, а лишь наткнулась на очередную запертую дверь.
Мысли мои вновь и вновь возвращались к подаренному медальону, пока девушки – да и я вместе со всеми – делились тем, что хотели рассказать, оставив кое-что и при себе, чтобы потом насладиться воспоминаниями в одиночку. Так, бывает, понемножку облизываешь леденец, смакуя его и растягивая удовольствие. Я готова побиться об заклад, что именно в ту ночь Марьетта впервые выработала свои планы, лежа в темноте и слушая наши рассказы о королях и жемчугах, о музыкальном поединке, о подаренных и возвращенных поцелуях.
А я – я тоже тогда приняла решение? Нет, я была еще девчушкой, не ведающей о том, что все дорогое и ценное для меня столь же зыбко, как блеск воды в канале, и столь же непредсказуемо, как зимний дождь.
6
В лето Господне 1709
«Милая матушка!
Пишу тебе из камеры на третьем этаже, куда запирают нарушительниц. Настоятельница назначила мне в наказание три дня карцера. Сестра Лаура уверяет, что я могу выйти отсюда и раньше, если напишу тебе подробное и правдивое письмо обо всех моих прегрешениях.
Вне всякого сомнения, я за свою жизнь совершила немало такого, чего не следовало, но на этот раз я наказана несправедливо. И даже если бы я могла отказаться содействовать планам тех, кто старше и лучше меня, клянусь, я бы сделала все точно так же. Я ни в чем не раскаиваюсь.
Маэстро сговорился с нашей привратницей и одной из сестер-монахинь, чтобы тайком увезти на бал во дворец Фоскарини меня, Джульетту, Бернардину и Клаудию. Нашего присутствия там пожелал не кто-нибудь, а сам король Датский и Норвежский. Теперь привратницу отстранили от должности, а монахиню отправили обратно в ее монастырь. Осталось узнать, что будет с Вивальди.
Меня же посадили в эту келью на хлеб и воду. Не могу утверждать наверняка, но, скорее всего, Джульетта и Бернардина тоже находятся в заточении где-нибудь в стенах приюта. Надо молить Бога, чтобы Клаудию не отправили обратно в Саксонию, к родителям. Не представляю, как наказала настоятельница ее, но, полагаю, карцер ей достался более удобный.
Сегодня сестра Лаура принесла мне бумагу и чернильницу – и яблоко. Видя, что она собралась снова оставить меня одну, я вцепилась в ее рукав, умоляя сказать, доходят ли до тебя мои письма, и если да, то каким образом. Я пояснила, что мне это крайне необходимо – нужно спросить у тебя о чем-то чрезвычайно важном, – но она лишь сбросила мою руку и пошла к двери. Тогда я топнула ногой.
Видя, что моя несдержанность лишь забавляет ее, я ударилась в слезы. Я пыталась доказать ей, что время игр и детских сказок прошло, что я уже не ребенок. Сестра Лаура принялась уверять меня, что ребенку она не доверила бы такую возможность – написать собственной матери.
– Но почему вы не доверяете мне настолько, чтобы рассказать, кто я? Я имею право знать!
Сестра Лаура лишь покачала головой, словно я ее разочаровала. Терпеливым тоном, будто и в самом деле обращаясь к ребенку, она пояснила, что ни один из подкидышей Пьеты не имеет такого права. Вот если кто-то из родителей придет с намерением забрать figlia della Piet?, тогда просмотрят книгу записей скаффетты и установят личность девочки.
Почему же эта книга недоступна для тех, кому эти секреты важнее всего?
Наша жизнь здесь устроена так, что каждый кусочек каждого дня и ночи укладывается в замысловатую мозаику музыки, учения и молитв. Но это лишь подлог, не настоящая жизнь. В этом мире мы не более реальны, чем мнимая высота или глубина рисунка плиток trompe de l'?uil на церковном полу. И наши лица – да у нас могло бы вообще не быть никаких лиц, все равно никто никогда их не видит. Мы – лишь голос и звук, мы лишь трубы, через которые Республика возносит хвалу Господу и молит Его о милости.
Мы бесплотны, словно ветер. Если одна из нас умрет или уйдет, то ее место займет другая. Сдается мне, что в самой la Serenissima, равно как и вокруг нее, имеются бесконечные запасы никому не нужных малюток. Одной больше, одной меньше – какая разница? А кто мы такие, каждая по отдельности, – никому не интересно и не важно.
Но разве мои мысли не значат столько же, сколько мысли любого человека, рожденного в этом мире от женщины? Разве мои надежды, мои чувства считаются менее важными, чем у девочек, которые по счастливому случаю живут в семье? И если я полюблю, то разве правильно и справедливо, что моя любовь, зародившаяся во мне, навсегда останется неуслышанной и безответной?
Нам, сиротам и подкидышам Пьеты, не к кому больше обратиться за утешением и поддержкой, кроме как друг к дружке; подруги заменяют нам семью, которая покинула нас здесь на горькую долю. Нам без устали твердят: «Amic?tia huius mundi inimicaest Dei» – «Благорасположение мира сего враждебно Господу». Мы лишены кровных уз, что принадлежат нам по праву, – и нам препятствуют в обретении всех прочих уз.
Нам велят обратить лицо свое к Господу. Богохульством, наверное, будет признание, что Господь ни разу не показал, что он меня слышит или хотя бы знает о моем существовании. Когда сестра Лаура велит писать тебе, неужели она тем самым испытывает мою веру в Бога? Ведь и ты, матушка, никогда не сообщала, что ты слышишь меня или хотя бы знаешь, что я есть на свете…
Потолок в церкви расписан так, чтоб казался небесным сводом у нас над головами и путем к Господу. Но он куда больше напоминает не путь в сферы Небесные, а крышку саркофага, а мы все заперты в этом священном гробу. Состаримся мы или нет – мы так и умрем здесь юницами.
Неужели я так и проживу здесь остаток дней, уподоблюсь сестре Джованне, витающей в сладостных, полных жизни мечтаниях, тогда как сама она давно иссохла и сморщилась, словно прошлогоднее яблоко?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72