Вне всякого сомнения, она еще могла родить дитя, но невозможно было сказать с уверенностью, могла ли она по возрасту быть моей матерью, или слишком для этого молода – или, наоборот, слишком стара. Кожа у нее была гладкая, но в темных волосах уже попадались серебряные нити. У нас обеих были карие глаза и длинные пальцы. Впрочем, я в своей жизни повидала слишком мало матерей вместе с дочерьми, чтобы составить представление, в чем они обычно похожи друг на друга, а в чем отличаются.
Я перевела взгляд со своих пальцев на Ревекку, и она, казалось, уловила в моих глазах невысказанный вопрос.
– Я просто обратила внимание, как ты переменилась с прошлого раза, Анна Мария.
Грудное контральто Ревекки навело меня на мысль, что она тоже не чужда музыки. Если она и вправду моя мать, то непременно подаст мне знак. Я затаила дыхание, ожидая незаметного рукопожатия, или слез на ее ресницах, или иной приметы, по которой одна я смогу опознать ее намерение. И вдруг, словно в волшебном сне, Ревекка достала что-то из кармана и вложила мне в ладонь, сомкнув при этом мой кулачок.
– Оставь на потом! – шепнула она мне.
Время словно застыло, а вокруг по-прежнему ежились от холода в исподних рубашках девочки и женщины из coro, терпеливо дожидаясь своей очереди. Я судорожно сглотнула и опустила вещицу в карман сорочки. На ощупь это был небольшой предмет, завернутый в бумагу. Мне так хотелось показать Ревекке, что я поняла, но меня обуяла робость, так что я даже не могла поглядеть ей в глаза.
Крохотный пакетик был легким и круглым – для еще одного украшения слишком невесомым, хотя мне подумалось, что это может быть изящная безделушка на цепочке. Я тайком встряхнула эту вещицу в кармане, чтобы выяснить, не звенит ли она.
Мне захотелось задержаться и со стороны взглянуть на Ревекку в этом новом свете. Мне и раньше приходило в голову, что мои темные глаза, возможно, выдают во мне еврейку или цыганку – словом, южанку. Мысли у меня понеслись галопом. Если Ревекка – моя мать, то кто в таком случае отец? Он тоже из гетто? Не похоже, чтобы набожная еврейская чета отдала свое дитя на воспитание в католическое заведение. Может, Ревекка родила меня вне брака? И что общего у нее с Пьетой? У нас хватает своих портных – почему тогда ее, еврейку из гетто, неизменно приглашают кроить и чинить наши платья?
Я не могла дождаться момента, когда смогу забраться в какое-нибудь укромное местечко и посмотреть, что же она мне подарила.
7
В нашем приюте делается все возможное, чтобы воспрепятствовать появлению тщеславия в сердцах воспитанниц. Во всем ospedale имеется единственное зеркало, где можно увидеть себя во весь рост. Оно содержится под замком в небольшом учебном классе, подальше от коридора, соединяющего церковь с самим приютом. Певицы занимаются в этой комнате, глядя на свое отражение и таким образом добиваясь, чтобы их вокальные приемы обеспечивали наилучшее звучание. И тем не менее именно здесь на протяжении многих и многих лет подрастающие красавицы млеют, застывая перед собственным отражением.
Несмотря на то что mani?ra значилась в расписании всего раз в неделю, Марьетта, которой по красоте не было равных, находила самые разнообразные ухищрения, чтобы как можно больше времени проводить перед этим высоким зеркалом.
И девочки, и женщины в Пьете весьма изобретательно отыскивают предметы, в которые можно любоваться на себя почти так же, как в большое зеркало. Они изучают свои лица, смотрясь в начищенные столовые ложки. Они то и дело придумывают поводы, чтобы вечером бросить взгляд в темное окно, хотя на самом деле пялятся лишь на собственное отражение. Помнится, мы платили друг дружке дань монетками за возможность посмотреться в чужие зрачки, и плата удваивалась, если подруге удавалось расширить зрачки, закапав в них ворованную белладонну.
Когда у привратницы крадут ключи – такое случается и сейчас, – то делают это зачастую, чтобы проникнуть в комнату с зеркалом, как, впрочем, и в другие закрытые помещения приюта – или из них.
Правление всегда стремилось сплотить нас в безликое сообщество музыкантш-богомолок, усердным трудом умножающих благо Республики. И тем не менее все здешние обитательницы – во всяком случае, наиболее одаренные воображением – ведут двойную жизнь. На той, второй, жизни каждая из нас – драматическая героиня, менее всего помышляющая о спасении совокупной души Венеции. Мы мнили себя знаменитыми куртизанками, танцовщицами и оперными звездами. Нас вспоминали и находили давно канувшие в небытие родители. Мы тайно замышляли побег из приюта. Но как представить себя в этих драмах, если даже не знаешь, как выглядишь?
Мы не только не видели сами себя – нас не видел никто другой, только изо дня в день мелькали перед нами одни и те же лица соседок по приюту. Когда Франц Хорнек смотрел мне в лицо – неторопливо, внимательно, с явным удовольствием, – мне показалось, что в то мгновение я впервые истинно жила. Я вдруг осознала возможность настоящего, а не придуманного бытия за пределами нашего монастырского существования. И внезапно обе жизни представились равно возможными.
Невзирая на то что зеркала изгнаны из обихода тех, кто более всего жаждет глядеть в них, почти у каждой взрослой участницы coro есть в комнате хоть какое-нибудь зеркальце. Если изначально девушку определили в инструменталистки, она может надумать петь в хоре. Разумеется, по этой и только по этой причине новоиспеченная вокалистка ходатайствует у руководства, чтобы ей в комнате повесили на стену зеркало. Если она и так певица, к тому же figlia privilegiata, она заявляет, что ей необходимо собственное зеркало как инструмент для обучения вверенных ей платных учениц. Если же ни один из этих доводов не поможет, она накопит денег и подкупит одну из приходящих служанок, чтобы та приобрела ей зеркальце на стороне, такое, чтобы его можно было прятать в келье.
Не сомневайтесь, что ко времени появления первых месячных любая из девушек назубок помнит все комнаты, где припрятаны зеркала. Еще совсем недавно я сама прятала небольшое зеркальце в красивой серебряной рамке, подаренное мне семейством Фоскарини и украшенное родовым гербом.
Бог знает почему, когда примерка у Ревекки закончилась и подошло время ужина, я направилась в одну из «зеркальных» комнат. Наверное, мне не хотелось в одиночку делать открытие – или же я надеялась, что меня поймают и таким образом отсрочат его.
Едва ли не бегом поспешала я по пустынному коридору, а внутри разрасталась тревога. Разгадка происхождения неминуемо отрежет для меня все другие пути – включая и тот, что привел бы меня снова в объятия Франца Хорнека. Я ничего не знала о его семье, но была абсолютно уверена, что она воспротивится его браку с еврейкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Я перевела взгляд со своих пальцев на Ревекку, и она, казалось, уловила в моих глазах невысказанный вопрос.
– Я просто обратила внимание, как ты переменилась с прошлого раза, Анна Мария.
Грудное контральто Ревекки навело меня на мысль, что она тоже не чужда музыки. Если она и вправду моя мать, то непременно подаст мне знак. Я затаила дыхание, ожидая незаметного рукопожатия, или слез на ее ресницах, или иной приметы, по которой одна я смогу опознать ее намерение. И вдруг, словно в волшебном сне, Ревекка достала что-то из кармана и вложила мне в ладонь, сомкнув при этом мой кулачок.
– Оставь на потом! – шепнула она мне.
Время словно застыло, а вокруг по-прежнему ежились от холода в исподних рубашках девочки и женщины из coro, терпеливо дожидаясь своей очереди. Я судорожно сглотнула и опустила вещицу в карман сорочки. На ощупь это был небольшой предмет, завернутый в бумагу. Мне так хотелось показать Ревекке, что я поняла, но меня обуяла робость, так что я даже не могла поглядеть ей в глаза.
Крохотный пакетик был легким и круглым – для еще одного украшения слишком невесомым, хотя мне подумалось, что это может быть изящная безделушка на цепочке. Я тайком встряхнула эту вещицу в кармане, чтобы выяснить, не звенит ли она.
Мне захотелось задержаться и со стороны взглянуть на Ревекку в этом новом свете. Мне и раньше приходило в голову, что мои темные глаза, возможно, выдают во мне еврейку или цыганку – словом, южанку. Мысли у меня понеслись галопом. Если Ревекка – моя мать, то кто в таком случае отец? Он тоже из гетто? Не похоже, чтобы набожная еврейская чета отдала свое дитя на воспитание в католическое заведение. Может, Ревекка родила меня вне брака? И что общего у нее с Пьетой? У нас хватает своих портных – почему тогда ее, еврейку из гетто, неизменно приглашают кроить и чинить наши платья?
Я не могла дождаться момента, когда смогу забраться в какое-нибудь укромное местечко и посмотреть, что же она мне подарила.
7
В нашем приюте делается все возможное, чтобы воспрепятствовать появлению тщеславия в сердцах воспитанниц. Во всем ospedale имеется единственное зеркало, где можно увидеть себя во весь рост. Оно содержится под замком в небольшом учебном классе, подальше от коридора, соединяющего церковь с самим приютом. Певицы занимаются в этой комнате, глядя на свое отражение и таким образом добиваясь, чтобы их вокальные приемы обеспечивали наилучшее звучание. И тем не менее именно здесь на протяжении многих и многих лет подрастающие красавицы млеют, застывая перед собственным отражением.
Несмотря на то что mani?ra значилась в расписании всего раз в неделю, Марьетта, которой по красоте не было равных, находила самые разнообразные ухищрения, чтобы как можно больше времени проводить перед этим высоким зеркалом.
И девочки, и женщины в Пьете весьма изобретательно отыскивают предметы, в которые можно любоваться на себя почти так же, как в большое зеркало. Они изучают свои лица, смотрясь в начищенные столовые ложки. Они то и дело придумывают поводы, чтобы вечером бросить взгляд в темное окно, хотя на самом деле пялятся лишь на собственное отражение. Помнится, мы платили друг дружке дань монетками за возможность посмотреться в чужие зрачки, и плата удваивалась, если подруге удавалось расширить зрачки, закапав в них ворованную белладонну.
Когда у привратницы крадут ключи – такое случается и сейчас, – то делают это зачастую, чтобы проникнуть в комнату с зеркалом, как, впрочем, и в другие закрытые помещения приюта – или из них.
Правление всегда стремилось сплотить нас в безликое сообщество музыкантш-богомолок, усердным трудом умножающих благо Республики. И тем не менее все здешние обитательницы – во всяком случае, наиболее одаренные воображением – ведут двойную жизнь. На той, второй, жизни каждая из нас – драматическая героиня, менее всего помышляющая о спасении совокупной души Венеции. Мы мнили себя знаменитыми куртизанками, танцовщицами и оперными звездами. Нас вспоминали и находили давно канувшие в небытие родители. Мы тайно замышляли побег из приюта. Но как представить себя в этих драмах, если даже не знаешь, как выглядишь?
Мы не только не видели сами себя – нас не видел никто другой, только изо дня в день мелькали перед нами одни и те же лица соседок по приюту. Когда Франц Хорнек смотрел мне в лицо – неторопливо, внимательно, с явным удовольствием, – мне показалось, что в то мгновение я впервые истинно жила. Я вдруг осознала возможность настоящего, а не придуманного бытия за пределами нашего монастырского существования. И внезапно обе жизни представились равно возможными.
Невзирая на то что зеркала изгнаны из обихода тех, кто более всего жаждет глядеть в них, почти у каждой взрослой участницы coro есть в комнате хоть какое-нибудь зеркальце. Если изначально девушку определили в инструменталистки, она может надумать петь в хоре. Разумеется, по этой и только по этой причине новоиспеченная вокалистка ходатайствует у руководства, чтобы ей в комнате повесили на стену зеркало. Если она и так певица, к тому же figlia privilegiata, она заявляет, что ей необходимо собственное зеркало как инструмент для обучения вверенных ей платных учениц. Если же ни один из этих доводов не поможет, она накопит денег и подкупит одну из приходящих служанок, чтобы та приобрела ей зеркальце на стороне, такое, чтобы его можно было прятать в келье.
Не сомневайтесь, что ко времени появления первых месячных любая из девушек назубок помнит все комнаты, где припрятаны зеркала. Еще совсем недавно я сама прятала небольшое зеркальце в красивой серебряной рамке, подаренное мне семейством Фоскарини и украшенное родовым гербом.
Бог знает почему, когда примерка у Ревекки закончилась и подошло время ужина, я направилась в одну из «зеркальных» комнат. Наверное, мне не хотелось в одиночку делать открытие – или же я надеялась, что меня поймают и таким образом отсрочат его.
Едва ли не бегом поспешала я по пустынному коридору, а внутри разрасталась тревога. Разгадка происхождения неминуемо отрежет для меня все другие пути – включая и тот, что привел бы меня снова в объятия Франца Хорнека. Я ничего не знала о его семье, но была абсолютно уверена, что она воспротивится его браку с еврейкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72