Ты даже не представляешь, как великолепно, когда тебя видят, и слышат, и знают! Я по-настоящему счастлива, только когда пою на сцене и чувствую, что все взоры прикованы ко мне – тогда все прочее в жизни кажется горсткой докучных мелочей.
Меня теперь возят в театр, можно сказать, под замком. Мамаша Томассо устраивает целый спектакль из охраны моей добродетели.
Но что такое добродетель, Аннина, как не притворство? Я уже пообтерлась среди знати и вижу теперь, что у каждой важной дамы есть постоянный любовник. Даже моя будущая свекровка и та твердит, дескать, появляться в свете со своим мужем – предел дурного вкуса.
С тех пор как я в последний раз писала тебе, я разузнала еще кое-что любопытное. В день премьеры я утянула с банкета бутылочку вина и припрятала ее в своей келье, здесь в монастыре. Позже я нашла ей должное применение, подпоив мою дряхлую вонючую дуэнью настолько, что она с удовольствием покалякала со мной о прошлом обители Сан Франческо делла Винья – о тех странных делах, что творились здесь за многие годы.
Представь, выяснилось, что в конце 1694 года сюда поступила для молитвенного очищения небольшая компания музыкантш из нашей Пьеты. Одна из них, молодая аристократка, скрывавшая свое настоящее имя, задержалась в монастыре, как предполагалось, на год и жила здесь под обетом молчания. Однако прошло восемь месяцев, и эту даму куда-то тайно увезли в гондоле под покровом темноты.
Теперь одни утверждают, будто бы она родила ребеночка, а потом утопила в канале. Поговаривают даже, что дождливыми ночами некоторые монахини слышат, как его призрак плачет и зовет маму. Другие думают, что та молодая и знатная особа все же забрала дитя с собой. Но все они единодушны в том, что это была дочь Фоскарини.
Пока ты не насочиняла себе пустых надежд, запомни лучше, что и за тысячу лет ни одна дочь в семье Томассо не призналась бы в таком скандальном поступке. И вообще, десятки других девчонок из Пьеты могут с тем же успехом претендовать на роль последствия этого конкретного случая. Но все равно я решила, что лучше пересказать тебе эту историю.
Когда эту оперу закроют, я найду способ украдкой улизнуть in m?schera. Я возьму тебя в компанию, и мы вдвоем насмотримся, наслушаемся и напробуемся вдоволь всего, что только найдется лучшего по всей Венеции. Мы с тобой нарядимся солдатами или придумаем еще что-нибудь столь же лихое и забавное.
Между прочим, служанка моей будущей свекрови – та еще сплетница – как-то обронила, что почти каждый день таскает письма в Пьету и обратно. Вот я и гадаю: неужели этот здоровенный придурок Томассо строит куры какой-нибудь нашей товарке?! Может, это как раз в его вкусе – держать про запас еще одну девицу на случай, если я ему поднадоем?
Прошу тебя, постарайся изо всех сил и приходи меня послушать. Уверена, уж Маттео тебе поможет, даже если все остальные способы подведут.
Baci ed abbracci,
Марьетта».
* * *
Конечно, это Паолина передала мне Марьеттино письмо, но от меня не укрылась некоторая ее сухость и даже недовольство, что я не нашла монетки, чтобы оплатить ее труды.
Мне так и не удалось завести новых подруг среди comun. Все здесь знали, откуда я взялась, и наверняка злорадствовали, видя, как я свалилась с таких высот. Паолина держалась со мной по-прежнему сердечно, но мы виделись редко, поскольку гладильня располагалась в противоположном от мыловарни конце здания.
Я носила нераспечатанное Марьеттино письмо под рубашкой больше суток, пока не нашла подходящее время и место, где меня никто не видел бы. Я читала и перечитывала его столько раз, что выучила наизусть.
Меж тем, день за днем выбирая из золы угли и перемешивая щелок в котле над огнем, я чувствовала, как угасает пламя моей собственной жизни. Не только пища питает нас, и не одни молитвы просвещают нас на пути к Господу. Осень сменилась зимой, а я, словно призрак, влачила свое существование среди figlie di comun. На Рождество я вместе с ними ходила в церковь и слушала ораторию в исполнении моих бывших соучениц. Мне это живо напомнило о ночи на балконе в Са' Фоскарини, когда божественные звуки coro доносились снизу, а я смотрела на девочек сверху, словно дух, который взирает на живых из земли мертвых. Только перестав быть Анной Марией даль Виолин, я ясно осознала, кем я была и какая судьба ждала меня, – увы, осознала слишком поздно. Я чахла от непосильного труда на мыловарне Пьеты, и прежняя жизнь была мне отныне заказана.
В отличие от девушек, работавших в прачечной с десяти лет, я была объектом неусыпного наблюдения дежурной наставницы, невзлюбившей меня так же явно, как и воспитанницы, работавшие под ее началом. Ворота на ночь запирали на засов, а приставленный к ним привратник с явным удовольствием просиживал там штаны, болтая о том о сем со слугами и торговцами и рявкая на менее привилегированных обитателей ospedale, желавших хоть одним глазком выглянуть за ворота и посмотреть, что делается на белом свете.
Вскоре после моего появления на мыловарне я, встретив Паолину в трапезной, спросила, возьмется ли она доставить мое письмо, если я ухитрюсь написать его. Паолина с оскорбленным видом лишь покачала головой.
Мне хотелось попросить помощи у Сильвио – но о какой помощи? Если бы даже я сбежала, куда мне было идти? Без медальона, единственной моей ценности, я не смогла бы заплатить ни за дорогу, ни за хлеб. Я гадала, что сталось с ним и прочей небогатой коллекцией моих личных вещиц, спрятанных под кроватью, – перьями и чернилами, сургучом для писем и песком для присыпки бумаги, а также печатью с моими инициалами. И еще я гадала, что сказали обо мне остальным девочкам. Руководство предпочитало держать дерзость воспитанниц и их открытое неповиновение в тайне, чтобы не вызвать у других такие же бунтарские настроения. Наверное, теперь все думают, что я заболела или, по примеру Джульетты, сбежала из приюта. Может, они даже уверены, что я уже умерла.
Мне было невыразимо жаль, что я не смогла передать медальон Сильвио, как собиралась. Уж не присвоила ли его какая-нибудь девушка? У меня все внутри переворачивалось, стоило мне представить, как Бернардина стискивает его в веснушчатом кулаке. Или его все же изъяла настоятельница? Ведь Сильвио думает, что я спокойно добралась до своей спальни. Может, он до сих пор шлет мне весточки – весточки, которые никогда уже до меня не дойдут.
Я подумала было, не сможет ли Марьетта мне чем-нибудь помочь, но тут же поняла, что все ее мысли сейчас заняты оперой и грядущей свадьбой; к тому же я твердо знала: не тот она человек, чтобы поставить под угрозу свое собственное благополучие ради кого-то другого.
Неотступно думала я и о Франце, хотя понимала, что едва ли нам суждено когда-либо встретиться на этой земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72