Беззубые старухи, заправлявшие магазинами, куда мы заходили, смотрели на нас так, как будто знали, что я был убийцей.
Вместе с Бартоломе мы пережили момент трогательного единения. После того как шаман сказал, что Максимой может прийти ко мне во сне, примерно неделю я не очень хорошо себя чувствовал.
– Тебе страшно? – спросил Бартоломе.
– Немного, – соврал я. – А тебе?
– Есть чуть-чуть, – соврал он. – Но это нормально.
– Точно, нормально, – согласился я.
Через несколько минут рядом с нами взорвались несколько петард. Бартоломе подпрыгнул в воздух на полметра.
Мне нравилась идея очищения. Годом раньше мне пришлось пожать руку человеку, который всегда обманывал меня, с этого момента мне постоянно казалось, что моя рука пахнет дерьмом. В день церемонии мы прибыли к музею с тремя мешками, полными приношений. Бартоломе, которого обеспокоило недопонимание, имевшее место во время нашего прошлого визита, попросил шамана говорить помедленнее.
– И духам тоже придется говорить медленнее, – добавил он.
Шаман рассыпал сахар в виде круга и внутри него нарисовал крест майя. На его окончания он положил четыре огромных плитки шоколада, а из сигар и мистических принадлежностей устроил костер, который запалил при помощи рома.
Пахло приторно-сладко, как в католической церкви. Из-за горевшего табака создавалось ошущение, что я попал в толпу курильщиков. Я преклонил колена перед огнем, и шаман начал вызывать духов.
Мои нагуалы были расстроены, потому что я так и не осознал затруднительного положения, в котором находился. Ничего из того, что я сказал, не убедило их в том, что я не был убийцей. Первые три духа потребовали, чтобы я достиг примирения со своими жертвами.
Я подбросил пригоршню cuilcos, которые оказались частичками древесной смолы, в огонь.
Шаман обратился к духам с просьбой присоединиться к нам, позволить почувствовать их силу. Мне было жарко, но я должен был опуститься на колени перед открытым огнем. Каме – нагуал смерти – все еще дулся на меня, зато орел Тизикин был счастлив, потому что мне было суждено получить от жизни все деньги, богатства и путешествия, которые я только захотел бы. Мне кажется, что Тизикин мог радоваться каждый раз, когда видел перед собой иностранца.
Различным нагуалам требовались свечи различных цветов – их следовало не поджигать, а бросать прямо в открытое пламя. Красная свеча расплавилась, и ее воск потек во двор, как потоки лавы вулкана Фуэго. В пламени плясали духи – их мог видеть кто угодно. Они меняли форму и танцевали, маня меня в огонь.
Шаман приказал сжечь розовую свечу и молить о прошении нагуала, который отвечал за женщин.
Я вспомнил все ужасные поступки, которые совершил в жизни, и готов поклясться, на какой-то момент даже ощутил в воздухе запах духов моей бывшей жены. Бартоломе стоял за моей спиной с фотоаппаратом наготове, чтобы начать фотографировать духов, как только те появятся, и мне хотелось верить в это так же истово.
Шаман завершил мое очищение, обмахнув меня с головы до ног пятью священными листьями, а затем набрал полный рот agua florida – что-то вроде лечебного состава – и выплюнул ее на меня.
На всю церемонию у нас ушел час и сорок пять минут. По совету шамана я обежал вокруг пламени три раза, еще пять раз, еще тринадцать – но все еще не видел и не слышал никаких духов.
У меня закружилась голова, я дышал чистым ладаном, мои ноги горели. Интересно, можно ли было считать это душевным переживанием? Возможно. Бартоломе тоже ничего не почувствовал. Он был разочарован, но настроен философски.
– Многие люди обладают способностью чувствовать присутствие духов, – сказал он, – может быть, это особый дар, а может быть – проклятие.
В Гватемале я все еще продолжал беситься, частично из-за новозеландского отделения АПО, частично – из-за того, что отказался от сложных углеводов и алкоголя. У меня снова развилось «куриное бешенство», но мне удалось направить его в нужное русло. Целыми днями я говорил по-испански, а по вечерам смотрел испанское телевидение. Я даже пытался думать по-испански, но в таких случаях мои мысли были бы ограничены сентенциями вроде «Эта муха очень наглая» или «Твой нагуал требует раскаяния», поэтому для внутреннего употребления я решил оставить английский.
Я планировал встретиться с Клэр в Лондоне и вместе отправиться в Испанию, где я, как Хемингуэй, разговаривал бы с тореадорами и владельцами баров и делал бы правильные заказы в ресторанах. После месяца занятий с Бартоломе моих познаний в испанском языке оказалось достаточно для трехчасовой беседы с гватемальской женщиной во время полета в Лос-Анджелес. Даже таможенник сделал мне комплимент.
В Лос-Анджелесе я пересел на самолет до Лондона через Франкфурт, немного выпил и тут же заснул, а проснулся, когда самолет заходил на посадку. У меня заложило уши, и я постарался выровнять давление, выдыхая через зажатый нос. Левое ухо открылось, а правое осталось заложенным. Навсегда.
Приземлившись в Лондоне, я почувствовал, что у меня дрожат колени, цепенеют ноги, а голова словно ушла под воду. К тому моменту, когда я добрался до гостиницы, я не мог стоять. Я попробовал въехать в гостиницу, не вылезая из такси, но даже в тех пабах, куда я часто заглядывал, подобная попытка вызвала бы всеобщее недоумение.
Тогда все опасались тромбоза глубоких вен ног, и сотрудники гостиницы, убежденные, что у меня был «синдром экономического класса», вызвали скорую помощь. Две симпатяшки-медсестры отвезли меня в Паддингтонскую районную больницу. («Австралия? У меня там живет племянница. Там расчудесно!»)
Передо мною было еще где-то четыреста человек, ожидавших приема врача («Приятель, тебе просто повезло. В это время суток здесь всегда гораздо больше народа»), поэтому я тихо улизнул, сел в такси и вернулся в гостиницу.
На следующий день я практически оглох. Ко мне пришел доктор, сделал укол, от которого меня вырвало, и отправил на консультацию к специалисту. Тот предупредил, что у меня может быть опухоль мозга, и записал меня на компьютерную томографию. Также он опасался, что у меня может быть структурная аномалия черепа, из-за которой я никогда больше не смогу летать на самолетах. Я мысленно представил себе запутанный, невероятно дорогой, но очень приятный путь домой в Австралию через Европу, Азию и Тихий океан.
В моем черепе не нашлось никаких особых изменений, не было у меня и опухолей (или «перегибов»), и даже барабанная перепонка не разорвалась. У меня нашли «полную кохлеарную недостаточность» и стопроцентную утрату слуха на правое ухо, примерно десять процентов нормального слуха слева и дикий звон где-то посередине.
Специалист не знал, как сформулировать мой диагноз, и произнес фразу «такое случается».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Вместе с Бартоломе мы пережили момент трогательного единения. После того как шаман сказал, что Максимой может прийти ко мне во сне, примерно неделю я не очень хорошо себя чувствовал.
– Тебе страшно? – спросил Бартоломе.
– Немного, – соврал я. – А тебе?
– Есть чуть-чуть, – соврал он. – Но это нормально.
– Точно, нормально, – согласился я.
Через несколько минут рядом с нами взорвались несколько петард. Бартоломе подпрыгнул в воздух на полметра.
Мне нравилась идея очищения. Годом раньше мне пришлось пожать руку человеку, который всегда обманывал меня, с этого момента мне постоянно казалось, что моя рука пахнет дерьмом. В день церемонии мы прибыли к музею с тремя мешками, полными приношений. Бартоломе, которого обеспокоило недопонимание, имевшее место во время нашего прошлого визита, попросил шамана говорить помедленнее.
– И духам тоже придется говорить медленнее, – добавил он.
Шаман рассыпал сахар в виде круга и внутри него нарисовал крест майя. На его окончания он положил четыре огромных плитки шоколада, а из сигар и мистических принадлежностей устроил костер, который запалил при помощи рома.
Пахло приторно-сладко, как в католической церкви. Из-за горевшего табака создавалось ошущение, что я попал в толпу курильщиков. Я преклонил колена перед огнем, и шаман начал вызывать духов.
Мои нагуалы были расстроены, потому что я так и не осознал затруднительного положения, в котором находился. Ничего из того, что я сказал, не убедило их в том, что я не был убийцей. Первые три духа потребовали, чтобы я достиг примирения со своими жертвами.
Я подбросил пригоршню cuilcos, которые оказались частичками древесной смолы, в огонь.
Шаман обратился к духам с просьбой присоединиться к нам, позволить почувствовать их силу. Мне было жарко, но я должен был опуститься на колени перед открытым огнем. Каме – нагуал смерти – все еще дулся на меня, зато орел Тизикин был счастлив, потому что мне было суждено получить от жизни все деньги, богатства и путешествия, которые я только захотел бы. Мне кажется, что Тизикин мог радоваться каждый раз, когда видел перед собой иностранца.
Различным нагуалам требовались свечи различных цветов – их следовало не поджигать, а бросать прямо в открытое пламя. Красная свеча расплавилась, и ее воск потек во двор, как потоки лавы вулкана Фуэго. В пламени плясали духи – их мог видеть кто угодно. Они меняли форму и танцевали, маня меня в огонь.
Шаман приказал сжечь розовую свечу и молить о прошении нагуала, который отвечал за женщин.
Я вспомнил все ужасные поступки, которые совершил в жизни, и готов поклясться, на какой-то момент даже ощутил в воздухе запах духов моей бывшей жены. Бартоломе стоял за моей спиной с фотоаппаратом наготове, чтобы начать фотографировать духов, как только те появятся, и мне хотелось верить в это так же истово.
Шаман завершил мое очищение, обмахнув меня с головы до ног пятью священными листьями, а затем набрал полный рот agua florida – что-то вроде лечебного состава – и выплюнул ее на меня.
На всю церемонию у нас ушел час и сорок пять минут. По совету шамана я обежал вокруг пламени три раза, еще пять раз, еще тринадцать – но все еще не видел и не слышал никаких духов.
У меня закружилась голова, я дышал чистым ладаном, мои ноги горели. Интересно, можно ли было считать это душевным переживанием? Возможно. Бартоломе тоже ничего не почувствовал. Он был разочарован, но настроен философски.
– Многие люди обладают способностью чувствовать присутствие духов, – сказал он, – может быть, это особый дар, а может быть – проклятие.
В Гватемале я все еще продолжал беситься, частично из-за новозеландского отделения АПО, частично – из-за того, что отказался от сложных углеводов и алкоголя. У меня снова развилось «куриное бешенство», но мне удалось направить его в нужное русло. Целыми днями я говорил по-испански, а по вечерам смотрел испанское телевидение. Я даже пытался думать по-испански, но в таких случаях мои мысли были бы ограничены сентенциями вроде «Эта муха очень наглая» или «Твой нагуал требует раскаяния», поэтому для внутреннего употребления я решил оставить английский.
Я планировал встретиться с Клэр в Лондоне и вместе отправиться в Испанию, где я, как Хемингуэй, разговаривал бы с тореадорами и владельцами баров и делал бы правильные заказы в ресторанах. После месяца занятий с Бартоломе моих познаний в испанском языке оказалось достаточно для трехчасовой беседы с гватемальской женщиной во время полета в Лос-Анджелес. Даже таможенник сделал мне комплимент.
В Лос-Анджелесе я пересел на самолет до Лондона через Франкфурт, немного выпил и тут же заснул, а проснулся, когда самолет заходил на посадку. У меня заложило уши, и я постарался выровнять давление, выдыхая через зажатый нос. Левое ухо открылось, а правое осталось заложенным. Навсегда.
Приземлившись в Лондоне, я почувствовал, что у меня дрожат колени, цепенеют ноги, а голова словно ушла под воду. К тому моменту, когда я добрался до гостиницы, я не мог стоять. Я попробовал въехать в гостиницу, не вылезая из такси, но даже в тех пабах, куда я часто заглядывал, подобная попытка вызвала бы всеобщее недоумение.
Тогда все опасались тромбоза глубоких вен ног, и сотрудники гостиницы, убежденные, что у меня был «синдром экономического класса», вызвали скорую помощь. Две симпатяшки-медсестры отвезли меня в Паддингтонскую районную больницу. («Австралия? У меня там живет племянница. Там расчудесно!»)
Передо мною было еще где-то четыреста человек, ожидавших приема врача («Приятель, тебе просто повезло. В это время суток здесь всегда гораздо больше народа»), поэтому я тихо улизнул, сел в такси и вернулся в гостиницу.
На следующий день я практически оглох. Ко мне пришел доктор, сделал укол, от которого меня вырвало, и отправил на консультацию к специалисту. Тот предупредил, что у меня может быть опухоль мозга, и записал меня на компьютерную томографию. Также он опасался, что у меня может быть структурная аномалия черепа, из-за которой я никогда больше не смогу летать на самолетах. Я мысленно представил себе запутанный, невероятно дорогой, но очень приятный путь домой в Австралию через Европу, Азию и Тихий океан.
В моем черепе не нашлось никаких особых изменений, не было у меня и опухолей (или «перегибов»), и даже барабанная перепонка не разорвалась. У меня нашли «полную кохлеарную недостаточность» и стопроцентную утрату слуха на правое ухо, примерно десять процентов нормального слуха слева и дикий звон где-то посередине.
Специалист не знал, как сформулировать мой диагноз, и произнес фразу «такое случается».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88