Х. Одена» и тем самым ответить себе на другой вопрос: «Так кто же я?»
Хотя Изабель рассказывала о том, что произошло давным-давно, ее история не выглядела завершенной. Она то и дело умолкала – вовсе не для того, чтобы что-то прожевать, – словно все еще сортировала материал, так и не отшлифованный многочисленными пересказами; ее взгляд затуманивался, как будто она не делилась с посторонним человеком тем, что хорошо знала сама, а спрашивала себя, верна ли ее оценка того или иного эпизода.
– Полагаю, в семье я была любимицей отца, – сказала Изабель после одной из таких пауз. – От него я видела куда больше сочувствия, чем от остальных. У него был довольно-таки суровый отец и взбалмошная мать. Он ее очень любил, но ему приходилось о ней заботиться, успокаивать, когда она выходила из себя. Женившись на моей матери, которая не терпела возражений и всегда считала себя правой, он словно вернулся в ситуацию, знакомую с детства. Только в последнее время я начала понимать, что слишком уж идеализировала его, но при этом мне по-прежнему важно знать, что он думает о моей работе или о людях, с которыми я встречаюсь. Мне нужно его одобрение, его советы – даже по мелочам, вроде того, какие динамики купить или какие книги прочитать. Моя сестра считает, что я балда, но, скорее всего, она просто ревнует. Между прочим, карри фантастическое. А твоя порция в самом деле слишком острая?
В истории, которую рассказывала мне Изабель, важную роль играли такие нюансы, как ритм речи или выбор слов. Постепенно я узнавал, какие выражения она на дух не переносит, чем ее английский отличается от того языка, который мы слышим по радио, и какие слова в ее устах обретают новые значения – обусловленные скорее психологией, чем грамматикой. В английском Изабель злые и жестокие люди становились «олухами», а чаще даже «мартышками» – и это говорило о том, что она склонна великодушно прощать людям их грехи, воспринимая обидчиков как неразумных детей, а не как взрослых, которые творят зло сознательно. Если Изабель поступала неразумно, то обычно называла себя «нонг» (или даже «миссис Нонг») – слово, которое не значилось в словарях, но подразумевало что-то по-детски неуклюжее и нелепое. Некоторые слова она произносила с легким акцентом кокни – глотала буквы и окончания слов, что составляло странный контраст с четким, как у дикторов BBC, произношением слова «перпендикуляр» и употреблением таких сложных терминов, как «экстраполяция».
Через неделю после ужина в индийском ресторане мне представился случай познакомиться с младшей сестрой Изабель, Люси – она принесла обратно какие-то наряды, которые одалживала.
– Поднимайся, шмакодявка, – сказала Изабель в домофон и нажала на кнопку, чтобы открыть дверь.
Мгновением позже высокая молодая женщина вошла в гостиную и обняла сестру с улыбкой, достаточно ослепительной, чтобы рассеять любое предубеждение, которое могло бы возникнуть при слове «шмакодявка».
– Привет, – она протянула руку. – Счастлива с вами познакомиться.
– Не преувеличивай, – осадила ее Изабель, – ты с ним еще двух слов не сказала.
– Но мне и так все ясно. – Взгляд ее серо-зеленых глаз накрепко сцепился с моим.
– Хочешь выпить? – спросила Изабель.
– Благодарю. Джин с тоником будет очень кстати.
– Не говори глупостей. Еще три часа дня, и ты в Хаммерсмите, а не в Голливуде, – как заправская кокни, Изабель опять проглотила букву «е» в слове «Хаммерсмит».
– Ну, тогда стакан «перье».
– Могу предложить только eau du robonet .
– Тогда не беспокойся. А теперь, – повернулась ко мне Люси, – рассказывайте без утайки, чем вы занимаетесь в этой жизни? – И она коснулась моего колена, чтобы усилить эффект от этого вопроса. Как позднее рассказала мне Изабель, Люси особенно часто заглядывала к ней, когда знала, что у сестры в гостях мужчина.
– Что делаю я? – повторила Люси, когда я ответил ей тем же вопросом. – Ха, – рассмеялась она. – Ну, не знаю. Наверное, я студентка.
– Почему наверное, Люси? Ты – студентка, – вмешалась Изабель.
– Ну, это всего лишь мода, – сказала та, покусывая ноготь. – Не такая учеба, как у тебя или у отца с матерью.
– Это неважно, – не отступалась Изабель. – Учеба всегда идет на пользу.
– Наверное, да, – ответила Люси таким тоном, словно прежде эта мысль никогда не приходила ей в голову.
Как объяснила Изабель, Люси страдала от «типичной проблемы сэндвича», будучи зажатой между старшей сестрой и младшим братом. Возможно, именно этим объяснялись некоторые невротические черты ее характера, полагала Изабель. Она чувствовала себя виноватой в том, что была верхней половинкой сэндвича, в котором Люси досталась незавидная роль начинки.
Люси недоставало уверенности в своих умственных способностях. Порой она так боялась, что разговор выйдет за пределы ее понимания, что предпочитала свести его к банальностям, например, дискуссию о политике премьер-министра – к его манере причесываться, обсуждение недавно опубликованного романа – к вопросу о том, сочетается ли цвет суперобложки с цветом глаз автора.
Ее отношение к Изабель колебалось между восхищением и ревностью. Теперь в это верилось с трудом, но в детстве она была тощим и некрасивым ребенком, так что более популярная старшая сестра полностью затмевала ее. Она старалась во всем подражать Изабель и сохранила эту привычку даже в том возрасте, когда место мальчишек заняли мужчины. К несчастью для Изабель, Люси недостаточно было иметь такого же бойфренда, как у нее; зачастую она желала заполучить именно бойфренда сестры, и с двумя мужчинами начала встречаться едва ли не сразу после того, как Изабель ставила точку в их отношениях.
В тех случаях, когда Люси выбирала мужчину не потому, что он был как-то связан с Изабель, она выискивала тех, кто не мог причинить ей ничего, кроме горя. Ее мазохизм заходил значительно дальше эмоционального зуда, который обычно стоит за этим термином, и включал ожоги от сигарет, побои и неспособность выносить даже ту степень доброты, которой довольствуется скотина на ферме. Миссис Роджерс знала, кого за это надо винить.
– Не удивительно, что она стала такой, учитывая, как ты относилась к ней, когда она была ребенком, – твердила она Изабель.
Но кто бы ни был в этом виноват, в характере Люси явно просматривались черты параноика, и Изабель была не в силах помочь ей.
– Ты думаешь, что я не умею работать как следует, – фыркнула она на Изабель в ответ на фразу о том, что трудно сосредоточиться на занятиях, когда на улице такая теплая погода.
– Я этого не говорила, – ответила Изабель. – Я знаю, как усердно ты занимаешься.
– А вот отцу, насколько мне известно, ты сказала другое. Я разговаривала с ним вчера.
– Это ты о чем?
– Ты сказала ему, что я тревожусь из-за экзаменов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Хотя Изабель рассказывала о том, что произошло давным-давно, ее история не выглядела завершенной. Она то и дело умолкала – вовсе не для того, чтобы что-то прожевать, – словно все еще сортировала материал, так и не отшлифованный многочисленными пересказами; ее взгляд затуманивался, как будто она не делилась с посторонним человеком тем, что хорошо знала сама, а спрашивала себя, верна ли ее оценка того или иного эпизода.
– Полагаю, в семье я была любимицей отца, – сказала Изабель после одной из таких пауз. – От него я видела куда больше сочувствия, чем от остальных. У него был довольно-таки суровый отец и взбалмошная мать. Он ее очень любил, но ему приходилось о ней заботиться, успокаивать, когда она выходила из себя. Женившись на моей матери, которая не терпела возражений и всегда считала себя правой, он словно вернулся в ситуацию, знакомую с детства. Только в последнее время я начала понимать, что слишком уж идеализировала его, но при этом мне по-прежнему важно знать, что он думает о моей работе или о людях, с которыми я встречаюсь. Мне нужно его одобрение, его советы – даже по мелочам, вроде того, какие динамики купить или какие книги прочитать. Моя сестра считает, что я балда, но, скорее всего, она просто ревнует. Между прочим, карри фантастическое. А твоя порция в самом деле слишком острая?
В истории, которую рассказывала мне Изабель, важную роль играли такие нюансы, как ритм речи или выбор слов. Постепенно я узнавал, какие выражения она на дух не переносит, чем ее английский отличается от того языка, который мы слышим по радио, и какие слова в ее устах обретают новые значения – обусловленные скорее психологией, чем грамматикой. В английском Изабель злые и жестокие люди становились «олухами», а чаще даже «мартышками» – и это говорило о том, что она склонна великодушно прощать людям их грехи, воспринимая обидчиков как неразумных детей, а не как взрослых, которые творят зло сознательно. Если Изабель поступала неразумно, то обычно называла себя «нонг» (или даже «миссис Нонг») – слово, которое не значилось в словарях, но подразумевало что-то по-детски неуклюжее и нелепое. Некоторые слова она произносила с легким акцентом кокни – глотала буквы и окончания слов, что составляло странный контраст с четким, как у дикторов BBC, произношением слова «перпендикуляр» и употреблением таких сложных терминов, как «экстраполяция».
Через неделю после ужина в индийском ресторане мне представился случай познакомиться с младшей сестрой Изабель, Люси – она принесла обратно какие-то наряды, которые одалживала.
– Поднимайся, шмакодявка, – сказала Изабель в домофон и нажала на кнопку, чтобы открыть дверь.
Мгновением позже высокая молодая женщина вошла в гостиную и обняла сестру с улыбкой, достаточно ослепительной, чтобы рассеять любое предубеждение, которое могло бы возникнуть при слове «шмакодявка».
– Привет, – она протянула руку. – Счастлива с вами познакомиться.
– Не преувеличивай, – осадила ее Изабель, – ты с ним еще двух слов не сказала.
– Но мне и так все ясно. – Взгляд ее серо-зеленых глаз накрепко сцепился с моим.
– Хочешь выпить? – спросила Изабель.
– Благодарю. Джин с тоником будет очень кстати.
– Не говори глупостей. Еще три часа дня, и ты в Хаммерсмите, а не в Голливуде, – как заправская кокни, Изабель опять проглотила букву «е» в слове «Хаммерсмит».
– Ну, тогда стакан «перье».
– Могу предложить только eau du robonet .
– Тогда не беспокойся. А теперь, – повернулась ко мне Люси, – рассказывайте без утайки, чем вы занимаетесь в этой жизни? – И она коснулась моего колена, чтобы усилить эффект от этого вопроса. Как позднее рассказала мне Изабель, Люси особенно часто заглядывала к ней, когда знала, что у сестры в гостях мужчина.
– Что делаю я? – повторила Люси, когда я ответил ей тем же вопросом. – Ха, – рассмеялась она. – Ну, не знаю. Наверное, я студентка.
– Почему наверное, Люси? Ты – студентка, – вмешалась Изабель.
– Ну, это всего лишь мода, – сказала та, покусывая ноготь. – Не такая учеба, как у тебя или у отца с матерью.
– Это неважно, – не отступалась Изабель. – Учеба всегда идет на пользу.
– Наверное, да, – ответила Люси таким тоном, словно прежде эта мысль никогда не приходила ей в голову.
Как объяснила Изабель, Люси страдала от «типичной проблемы сэндвича», будучи зажатой между старшей сестрой и младшим братом. Возможно, именно этим объяснялись некоторые невротические черты ее характера, полагала Изабель. Она чувствовала себя виноватой в том, что была верхней половинкой сэндвича, в котором Люси досталась незавидная роль начинки.
Люси недоставало уверенности в своих умственных способностях. Порой она так боялась, что разговор выйдет за пределы ее понимания, что предпочитала свести его к банальностям, например, дискуссию о политике премьер-министра – к его манере причесываться, обсуждение недавно опубликованного романа – к вопросу о том, сочетается ли цвет суперобложки с цветом глаз автора.
Ее отношение к Изабель колебалось между восхищением и ревностью. Теперь в это верилось с трудом, но в детстве она была тощим и некрасивым ребенком, так что более популярная старшая сестра полностью затмевала ее. Она старалась во всем подражать Изабель и сохранила эту привычку даже в том возрасте, когда место мальчишек заняли мужчины. К несчастью для Изабель, Люси недостаточно было иметь такого же бойфренда, как у нее; зачастую она желала заполучить именно бойфренда сестры, и с двумя мужчинами начала встречаться едва ли не сразу после того, как Изабель ставила точку в их отношениях.
В тех случаях, когда Люси выбирала мужчину не потому, что он был как-то связан с Изабель, она выискивала тех, кто не мог причинить ей ничего, кроме горя. Ее мазохизм заходил значительно дальше эмоционального зуда, который обычно стоит за этим термином, и включал ожоги от сигарет, побои и неспособность выносить даже ту степень доброты, которой довольствуется скотина на ферме. Миссис Роджерс знала, кого за это надо винить.
– Не удивительно, что она стала такой, учитывая, как ты относилась к ней, когда она была ребенком, – твердила она Изабель.
Но кто бы ни был в этом виноват, в характере Люси явно просматривались черты параноика, и Изабель была не в силах помочь ей.
– Ты думаешь, что я не умею работать как следует, – фыркнула она на Изабель в ответ на фразу о том, что трудно сосредоточиться на занятиях, когда на улице такая теплая погода.
– Я этого не говорила, – ответила Изабель. – Я знаю, как усердно ты занимаешься.
– А вот отцу, насколько мне известно, ты сказала другое. Я разговаривала с ним вчера.
– Это ты о чем?
– Ты сказала ему, что я тревожусь из-за экзаменов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57