Наши воспоминания о детстве отрывочны и служат только одной цели: защитить нас от малоприятных открытий. Мы помним желтый диван в гостиной, но не можем вспомнить пару, которая занималась на нем любовью. Соперничество в семье мучает нас во сне, но наутро этот сон испаряется из нашей памяти, так что мы не можем назвать причину своей тревоги. Незнакомцы для самих себя, мы – ненадежные автобиографы, а уж перед своими биографами ставим и вовсе непосильную задачу. Им предлагается на выбор: или верить тому, что утверждают их герои (возможно, становясь жертвой их фантазий), или сомневаться и толковать факты самостоятельно (рискуя добавить собственные фантазии к уже достаточно замутненной картине).
– Этой ночью я видела очень странный сон, – сказала Изабель однажды утром.
– Какой? – спросил я, помешивая сахар в кофе и надеясь, что ответ будет коротким или речь пойдет обо мне (поскольку мне льстила мысль о том, чтобы сыграть главную роль в чьем-то сне).
– Ты правда хочешь знать?
– Ну конечно.
– Ладно, слушай. Я очутилась в лесу с парнем из школы, которого не видела десять лет; его звали Адам Фонтана. Отец тоже там был и сказал, что они с Адамом лучшие друзья, и с этой минуты он становится членом нашей семьи. Потом мы оказались в надувной лодке – вернее, в корабле на воздушной подушке, с виду похожем на сосиску. Наш корабль, подгоняемый мощным пропеллером, плыл над Ла-Маншем, а мы лежали, стараясь не скатиться с палубы, потому что вода кишела акулами. Я вцепилась в прорезиненную ткань обеими руками, понимая, что от этого зависит моя жизнь, а вот Адам вдруг начал играть на скрипке и его не сдувало. Наконец, мы прибыли на какой-то остров, где встретили Тима Дженкинса, моего босса (ему этот остров и принадлежал), а еще там была угольная шахта, в которой работали сотни туземцев. Все готовились хоронить рабочего, который объелся манго, и Тим сказал, что это доказывает, как по-доброму он относится к людям. Ты меня слушаешь?
– Конечно.
– И только тут я поняла, что рабочий – ты.
– Я?
– Да, но это неважно, потому что Тим повел нас по длинному подземному тоннелю, и вдруг выяснилось, что это вовсе не угольная шахта, а музей, набитый картинами старых мастеров. Но вся штука в том, что это были не настоящие полотна, а жалкие подделки. Все с восторгом смотрели на них, а я только диву давалась – почему никто не бьет тревогу, ведь настоящие картины продали моей матери, чтобы купить этот остров. Тут я проснулась, и голова у меня просто раскалывалась. Ну, что ты думаешь?
Я сознавал, что этот сон – ключ к пониманию характера Изабель, но мне он ни о чем не говорил; я только расстроился, что мне в нем была отведена проходная роль покойника, ставшего жертвой собственного обжорства. Но психоанализ наверняка мог бы многое объяснить.
– Ясное дело, сон о нас и о твоей ревности к женщинам, с которыми я встречаюсь на работе.
– Что?! – воскликнула Изабель, не веря своим ушам.
– Если уж ты спрашиваешь, что я думаю о твоем сне, ты могла бы воспринять ответ повежливее.
– Ну да, только я не ожидала услышать ничего подобного.
– Это ближе к истине, чем любое объяснение, которое ты могла бы придумать.
– Откуда ты знаешь? Ты даже меня не спрашивал.
– Нет, знаю. Во время завтрака я только и делал, что слушал тебя.
– Господи, никогда не слышала, чтобы человек так злился из-за какого-то сна.
И все же, несмотря ни на какие трудности, не стоит оставлять попыток найти психологическим открытиям применение в повседневной жизни; не стоит уподобляться трусливым биографам, которые продолжают писать так, будто сны не влияют на наши отношения и наше самопознание. Минусы использования научных теорий неучеными меркнут перед возможностью узнать, что один человек может разглядеть в другом, скучая за утренним кофе. Как всегда, вопрос не в том, что мы можем узнать о ком-то, а в том, что мы успеем понять, прежде чем зазвонит телефон.
Великие биографы всегда использовали идеи психологии. В свое время они обратили внимание на гуморальную теорию Гиппократа, назвавшего четыре телесные жидкости, соотношением которых определяется характер человека. Главенство крови означает, что человек – сангвиник, черной желчи – меланхолик, желтой желчи – холерик, а слизи – что флегматик. Когда биограф семнадцатого века Джон Обри писал о жизни Гоббса, он отметил, что этот человек был «сангвино-меланхоликом – самое причудливое сочетание, по мнению психологов». Отдавая дань мудрости астрологии, Обри писал, что Уильяма Маршалла «сделало заикой совокупное воздействие Льва и Меркурия».
Я не видел смысла избегать подобных прецедентов, особенно после того, как Дивина, однажды обвинившая меня в том, что я зациклен на своей персоне, спросила, не могу ли я оставить у себя две коробки книг, которые она хранила в моей квартире. Как выяснилось, этими сокровищами были труды по ортодоксальной и современной психологии.
Фолиант, который сразу попался мне на глаза, имел длинное название: «Что ты можешь сказать о человеке по его почерку?»
Я мог сказать, что Изабель гостит у друзей в Дорсете, что на окнах в спальне и в столовой стоят горшки с геранью, что погода стоит теплая, что они взяли напрокат велосипеды, и она собирается снова сесть на диету, как только вернется. В конце можно было разобрать слово «Целую» и уверения, что мы скоро увидимся. Особой смысловой нагрузки открытка не несла (тем более, что, по словам Изабель, она отправила точно такие же всем своим знакомым). Но каким бы банальным ни было ее содержание, если верить автору книги «Что ты можешь сказать о человеке по его почерку», эта открытка таила в себе ключ к личности Изабель.
Наука графология утверждает, что черты характера человека проявляются в том, как он перечеркивает свои «t » и загибает или не загибает «r ». Наклоненные вперед буквы выдают интерес к другим людям, прямые – характер отшельника; строчки, загибающиеся вверх, свидетельствуют об оптимизме, вниз – о физической слабости и об унынии. Убористый почерк – признак прагматизма и логического мышления, а буквы, украшенные завитушками, говорят о позерстве и склонности к театральным эффектам.
Воскресное утро, проведенное в компании этой книги и открытки из Дорсета, открыло мне первые вершины графологии. Я узнал, что размашистые петли в букве «l » свидетельствовали о том, что для Изабель характерен достаточно высокий уровень эмоционального накала. Тем, кто готов пренебрежительно хмыкнуть, скажу, что книга «Что ты можешь сказать о человеке по его почерку» не обманывала: Изабель и правда была весьма отзывчивым человеком.
Я заметил это, когда нам принесли два заказанных салата, в которых, по доброй англо-саксонской традиции, явно не хватало соуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Этой ночью я видела очень странный сон, – сказала Изабель однажды утром.
– Какой? – спросил я, помешивая сахар в кофе и надеясь, что ответ будет коротким или речь пойдет обо мне (поскольку мне льстила мысль о том, чтобы сыграть главную роль в чьем-то сне).
– Ты правда хочешь знать?
– Ну конечно.
– Ладно, слушай. Я очутилась в лесу с парнем из школы, которого не видела десять лет; его звали Адам Фонтана. Отец тоже там был и сказал, что они с Адамом лучшие друзья, и с этой минуты он становится членом нашей семьи. Потом мы оказались в надувной лодке – вернее, в корабле на воздушной подушке, с виду похожем на сосиску. Наш корабль, подгоняемый мощным пропеллером, плыл над Ла-Маншем, а мы лежали, стараясь не скатиться с палубы, потому что вода кишела акулами. Я вцепилась в прорезиненную ткань обеими руками, понимая, что от этого зависит моя жизнь, а вот Адам вдруг начал играть на скрипке и его не сдувало. Наконец, мы прибыли на какой-то остров, где встретили Тима Дженкинса, моего босса (ему этот остров и принадлежал), а еще там была угольная шахта, в которой работали сотни туземцев. Все готовились хоронить рабочего, который объелся манго, и Тим сказал, что это доказывает, как по-доброму он относится к людям. Ты меня слушаешь?
– Конечно.
– И только тут я поняла, что рабочий – ты.
– Я?
– Да, но это неважно, потому что Тим повел нас по длинному подземному тоннелю, и вдруг выяснилось, что это вовсе не угольная шахта, а музей, набитый картинами старых мастеров. Но вся штука в том, что это были не настоящие полотна, а жалкие подделки. Все с восторгом смотрели на них, а я только диву давалась – почему никто не бьет тревогу, ведь настоящие картины продали моей матери, чтобы купить этот остров. Тут я проснулась, и голова у меня просто раскалывалась. Ну, что ты думаешь?
Я сознавал, что этот сон – ключ к пониманию характера Изабель, но мне он ни о чем не говорил; я только расстроился, что мне в нем была отведена проходная роль покойника, ставшего жертвой собственного обжорства. Но психоанализ наверняка мог бы многое объяснить.
– Ясное дело, сон о нас и о твоей ревности к женщинам, с которыми я встречаюсь на работе.
– Что?! – воскликнула Изабель, не веря своим ушам.
– Если уж ты спрашиваешь, что я думаю о твоем сне, ты могла бы воспринять ответ повежливее.
– Ну да, только я не ожидала услышать ничего подобного.
– Это ближе к истине, чем любое объяснение, которое ты могла бы придумать.
– Откуда ты знаешь? Ты даже меня не спрашивал.
– Нет, знаю. Во время завтрака я только и делал, что слушал тебя.
– Господи, никогда не слышала, чтобы человек так злился из-за какого-то сна.
И все же, несмотря ни на какие трудности, не стоит оставлять попыток найти психологическим открытиям применение в повседневной жизни; не стоит уподобляться трусливым биографам, которые продолжают писать так, будто сны не влияют на наши отношения и наше самопознание. Минусы использования научных теорий неучеными меркнут перед возможностью узнать, что один человек может разглядеть в другом, скучая за утренним кофе. Как всегда, вопрос не в том, что мы можем узнать о ком-то, а в том, что мы успеем понять, прежде чем зазвонит телефон.
Великие биографы всегда использовали идеи психологии. В свое время они обратили внимание на гуморальную теорию Гиппократа, назвавшего четыре телесные жидкости, соотношением которых определяется характер человека. Главенство крови означает, что человек – сангвиник, черной желчи – меланхолик, желтой желчи – холерик, а слизи – что флегматик. Когда биограф семнадцатого века Джон Обри писал о жизни Гоббса, он отметил, что этот человек был «сангвино-меланхоликом – самое причудливое сочетание, по мнению психологов». Отдавая дань мудрости астрологии, Обри писал, что Уильяма Маршалла «сделало заикой совокупное воздействие Льва и Меркурия».
Я не видел смысла избегать подобных прецедентов, особенно после того, как Дивина, однажды обвинившая меня в том, что я зациклен на своей персоне, спросила, не могу ли я оставить у себя две коробки книг, которые она хранила в моей квартире. Как выяснилось, этими сокровищами были труды по ортодоксальной и современной психологии.
Фолиант, который сразу попался мне на глаза, имел длинное название: «Что ты можешь сказать о человеке по его почерку?»
Я мог сказать, что Изабель гостит у друзей в Дорсете, что на окнах в спальне и в столовой стоят горшки с геранью, что погода стоит теплая, что они взяли напрокат велосипеды, и она собирается снова сесть на диету, как только вернется. В конце можно было разобрать слово «Целую» и уверения, что мы скоро увидимся. Особой смысловой нагрузки открытка не несла (тем более, что, по словам Изабель, она отправила точно такие же всем своим знакомым). Но каким бы банальным ни было ее содержание, если верить автору книги «Что ты можешь сказать о человеке по его почерку», эта открытка таила в себе ключ к личности Изабель.
Наука графология утверждает, что черты характера человека проявляются в том, как он перечеркивает свои «t » и загибает или не загибает «r ». Наклоненные вперед буквы выдают интерес к другим людям, прямые – характер отшельника; строчки, загибающиеся вверх, свидетельствуют об оптимизме, вниз – о физической слабости и об унынии. Убористый почерк – признак прагматизма и логического мышления, а буквы, украшенные завитушками, говорят о позерстве и склонности к театральным эффектам.
Воскресное утро, проведенное в компании этой книги и открытки из Дорсета, открыло мне первые вершины графологии. Я узнал, что размашистые петли в букве «l » свидетельствовали о том, что для Изабель характерен достаточно высокий уровень эмоционального накала. Тем, кто готов пренебрежительно хмыкнуть, скажу, что книга «Что ты можешь сказать о человеке по его почерку» не обманывала: Изабель и правда была весьма отзывчивым человеком.
Я заметил это, когда нам принесли два заказанных салата, в которых, по доброй англо-саксонской традиции, явно не хватало соуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57