А потом? А потом я ничего не сказал, по наивности решив, что на этом разговор окончен; обычный разговор, к которому, как я надеялся, мы сможем не раз вернуться с той же сердечностью и теплотой.
Я совершил ошибку. Как туповатый полисмен, проходящий мимо трупа подозреваемого, я упустил из виду характерную особенность Изабель, которую должен был заметить, размышляя о ее разрыве с Эндрю О’Салливаном или хотя бы вспоминая ту историю с тараканом, утопшем в португальском ресторане.
Изабель не спрашивала, хочу ли я пойти погулять, а требовала, чтобы я пошел.
Каким образом это требование уместилось всего в несколько слов: «Не хочешь выйти прогуляться?»
То, что казалось вопросом о намерениях другого человека, на самом деле было декларацией ее собственных намерений.
Изабель часто произносила фразы, которые следовало развернуть и надуть, как воздушный шар, чтобы понять их смысл. Удивительно, но она не любила просить о чем-то напрямую, предпочитая замаскировать просьбу общими рассуждениями на нужную тему (к примеру: «Прогулки – чудесный способ убить время») или заговорить с одним человеком о том, чего она в действительности хотела от другого («Сара, ты сегодня не собираешься пойти погулять?»).
В следующие выходные мне пришлось отменить встречу с Изабель из-за неожиданно свалившейся на голову работы.
– Значит, в эти выходные мы уже не увидимся, – протянула она, когда я сказал, что не смогу пообедать с ней в субботу.
Не усвоив предыдущий урок, я мог бы и не заметить, что в ее словах скрыто желание услышать: «Да нет, конечно, увидимся. Мы обязательно что-нибудь придумаем», – и мог бы просто ответить: «Ну да, так получается», – в идиотской манере мужчины, который принимает слова за чистую монету, даже когда его любимая говорит, что хотела бы переспать с другим.
– Ты хочешь переспать с Малькольмом? – в изумлении спросил я, услышав это от Изабель. – Он же далеко не красавец.
– Неважно. Все равно хочу. Не похоже, чтобы жена как следует удовлетворяла его.
– А по-моему, как раз похоже, – задумчиво ответил я, невольно вспоминая, как эти двое смотрятся вместе.
Изабель вздохнула. Я уже знал эти вздохи, означающие, что непонятливость некоторых людей решительно ставит Изабель в тупик. Мне опять не удалось правильно расшифровать ее послание. Она не искала мишень для измены, а всего лишь хотела добиться от меня проявления ревности.
Короче говоря, общаясь с Изабель, нужно было держать ухо востро, поскольку ее слова далеко не всегда выражали то, что она чувствовала на самом деле. Она могла сказать: «Извините», – если кто-то наступал ей на туфли, или побормотать: «За столом тесновато, не правда ли?» – если сидящий рядом мужчина упирался локтем в ее ребра. Если собеседник не догадывался, что она имеет в виду, Изабель могла неожиданно вскипеть и взорваться, как паровой котел без предохранительного клапана. Помнится, я минут десять насвистывал какую-то мелодию (кажется, вариацию на тему «Аве Мария»), когда она вдруг захлопнула книгу, которую читала, и воскликнула:
– Не мог бы ты прекратить этот проклятый, мерзкий, глупый… – с такой яростью, что у нее даже перехватило дыхание.
– Ты о чем? – осведомился я.
– О свисте.
– Извини. Он тебе мешал?
Живя с Изабель, приходилось постоянно остерегаться, словно вокруг были натянуты невидимые куски проволоки, о которые можно было споткнуться, затронув какую-то тему, на первый взгляд совершенно невинную и безопасную. Разве я мог, к примеру, предугадать, что такая проволока натянута между стаканами и посудомоечной машиной?
Я считал посудомоечную машину приспособлением, которое освобождает человека от необходимости убирать остатки пищи со столовых приборов, тарелок и чашек, иначе говоря – машиной, которую можно включать, когда душе угодно. А Изабель относилась к этому приспособлению совершенно иначе. В ее квартире была посудомоечная машина, установленная прежним жильцом, и она вызывала у Изабель двойственные чувства. Ей не нравилось, что машина способствует развитию лени, увеличивает расход электроэнергии, а также загрязняет окрестные реки и озера. И хотя Изабель все-таки пользовалась этим устройством, совесть ее была неспокойна.
Когда я что-то пил на кухне, я всегда брал новый стакан, вместо того чтобы ополоснуть старый, а потом ставил его на верхнюю полку посудомоечной машины. Я проделывал это не один месяц (достаточно долго, чтобы листья начали облетать с деревьев), прежде чем услышал от Изабель:
– Ты не понимаешь моих намеков, не так ли?
– Насчет чего?
– Насчет стаканов. Меня бесит эта твоя манера брать новый стакан каждый раз, когда тебе хочется пить. Это расточительно.
– Но ведь моет посуду машина, а не мы. Так какая разница?
– Без этого можно обойтись.
– Что это меняет, если мы все равно запустим машину?
– Ничего не меняет. Можешь считать это моей блажью, но больше не делай так. Извини, но это все-таки моя кухня.
Некоторые аспекты мыслительных процессов Изабель так и остались за пределами моего понимания, и я был вынужден принять грустное решение уважать существующие между нами различия. Почему грустное? Да потому, что человек, самодовольно утверждающий, что он уважает различия, говорит об уважении к тому, чего не может понять, – а это, если быть честным и следовать логике, уважать нельзя, ибо как можно уважать то, о чем ты не имеешь ни малейшего представления?
И даже помимо психологических тонкостей, существовало немало деталей, которые так и остались для меня загадкой: что писала Изабель в своем дневнике, откуда взялось прозвище «Кляча» (как называл ее Крис), почему по четвергам у нее всегда было плохое настроение, как звали бойфренда ее сестры, в какой части штата Аризона родился ее дядя, как сломался ее миксер, нравилась ли ей «Джейн Эйр», ела ли она когда-нибудь икру трески, что думала о людях, которые пользуются энциклопедиями, занималась ли сексом в поезде, интересовалась ли в юности восточными религиями, как относилась к проституции, каких домашних животных предпочитала, кто был ее любимым школьным учителем, считала ли она правильным, чтобы чаевые включали в счет, нравились ли ей складные зонты, какие автомобили она считала лучшими, бывала ли она в Африке, за что больше всего уважала мать, и кое-что еще.
Эти пробелы в моих знаниях являлось следствием прискорбного, но, возможно, вполне естественного процесса. Известно, что в начале всякого знакомства мы активно ищем и получаем новую информацию. Обедая или ужиная, мы расспрашиваем друг друга о семьях, коллегах, работах, детстве, жизненной философии и любовных историях. Но по мере того, как знакомство становится более близким, все это меняется, и отнюдь не к лучшему: близость не способствует долгим и откровенным разговорам, а скорее сводит их на нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57