Когда хозяин в половине шестого утра стучал палкой в потолок и я ловил нежный розовый свет зари, пробивавшийся сквозь крохотное оконце у самого пола моей чердачной каморки, мне казалось, что я опять в деревне. Мне чудилось нетерпеливое мыкание коров, рвущихся на волю; одеваясь, я воображал, что снова гоню стадо на пастбище, с завтраком под мышкой, обмотав кнут вокруг шеи и накинув толстую куртку на своего любимого теленка, который вечно ходил за мной по пятам, и не иначе как уткнувшись лбом в мое плечо. Если утром, когда я бегал к Перу за молоком, на мостовой еще блестели капли росы, мне казалось, что дождь нарочно прошел ночью, чтобы не портить мне ясный и солнечный день на лугу. Мысленно я видел, как у нас, в Нексе, встает над морем солнце, как оно пробивает брешь в темно-синей гряде облаков, как через эту брешь вырываются потоки огня и на землю падают снопы света.
Но через год эти воспоминания уже изгладились из моей памяти, и одно только купанье как-то связывало меня с природой. Мы долго еще ходили купаться, но в конце сентября так похолодало, что мы вылезали из воды совершенно синие, стуча зубами, натягивали одежду и мчались домой После этого мастерская выглядела не так уж мрачно, здесь было даже уютно, а стены, пусть и грязные, казались надежной защитой от непогоды.
Когда молодой хозяин чувствовал себя лучше, к нему время от времени заходили знакомые поболтать и поделиться новостями. Навещали его все одни и те же люди: Ларсен Деревянная нога, который летом бродил по всей стране со своей шарманкой, сосед пекарь, женатый на сестре старого хозяина, старик портной Бьерреграв и кондитер Стибольт — школьный товарищ молодого хозяина. Стибольт приходил каждый вечер в шесть часов и сидел до половины десятого, пока мы не закрывали мастерскую. Когда молодому хозяину не хотелось разговаривать, он не отрывался от книги, предоставляя посетителям развлекаться как кто хочет; они усаживались, начинали разговаривать вполголоса и изредка украдкой поглядывали на него.
— Все книжки читаешь, Андрее, — скажет, бывало, Бьерреграв.
Но молодой хозяин будто и не слышит.
— Скоро у тебя будет столько ума, сколько вообще может влезть в одну голову, — не унимается Бьерреграв.
Молодой хозяин и на это ни слова.
Тогда они оставляли его в покое и продолжали беседовать между собой, косясь на него краешком глаза. «Вот ведь душа-человек», — говаривал старый Бьерреграв; и это было верно — молодого хозяина и вправду все любили.
Как-то раз он вдруг оторвался от книги и, прижимая ладони к щекам, горевшим лихорадочным румянцем, сказал:
— Чтоб им пусто было, как они здорово закручивают, эти писатели! Вот тут рассказывается про одного парня, как он влюбился в неописуемую красавицу. Она носила бархатку на шее. От этой самой бархатки она и казалась такой дьявольски красивой. Но только он было собрался обнять ее покрепче, у нее голова — раз, и скатилась на пол. Ей, оказывается, когда-то отрубили голову, но из-за этой бархатки она держалась, и ничего видно не было. У бедняги небось мурашки по коже забегали. Не хотел бы я очутиться на его месте! — Молодой хозяин зябко передернул плечами.
— Фу ты, гадость какая, — сплюнул пекарь Йорген. — Фу, гадость.
— Да-с, дядюшка у нас дока по этой части, — лукаво улыбнулся молодой хозяин, — а такого небось не видал, а?
— Еще чего! — Толстый пекарь хлопнул себя по ляжкам и захохотал. — Чего не было, того не было. Нет, нет, нет! Хоть я и не прочь был побаловаться в молодые годы, но от такого — избави бог.
~ А Бьерреграв? — подмигнул молодой хозяин.
— Оставь меня в покое. — Бьерреграв замахал тощими руками. — Я, я...
— Ну, Бьерреграв—он же у нас монах, — ехидно заметил пекарь Йорген. — Он как-то раз собрался съездить на остров Мён, на пикник, да и то морской болезни испугался. Вот вам и все его приключения!
— Ну да, — начал оправдываться Бьерреграв,— я люблю, чтобы все шло тихо, спокойно и ничего не случалось. И без того хватает всяких несчастий. Да и слез немало льется.
— Уж так оно положено, — отозвался пекарь. — Для женщин слезы — первое удовольствие.
— А у нас в Нэрремарке было привидение, так и ходит, бывало, с головой под мышкой, — вмешался подмастерье.
— Надо думать, это какая-нибудь обманутая девушка,— решил Бьерреграв, — великий грех лежит на нас, мужчинах.
— Ну, это вздор! У баб вообще-то головы нет, уж я знаю, — заявил пекарь.
— Вот дядя Йорген вечно ругает женщин, — сказал молодой хозяин, — а сам без них жить не может. Но надо же такое придумать — таскать под мышкой собственную голову. Вдруг она потеряла бы ее — ведь без глаз-то голову не найти. — Молодой хозяин играл словами, как кошка с мышью; никогда нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез.
— Похожий случай был с Мюнхгаузеном. Он, когда его ранило, схватился за волосы и сам себя вынес с поля боя. Ну и фокусы же устраивал этот Мюнхгаузен, я об этом читал в книге. — Бьерреграв конфузливо заморгал, явно опасаясь, что молодой хозяин не поверит в его начитанность.
Но у молодого хозяина начался приступ кашля: слишком оживленная беседа оказалась ему не по силам.
— А, черт подери, вот еще кусочек моего легкого.— Он показал сгусток крови.
— Ты бы попробовал пить льняное масло. — Бьерреграв нерешительно посмотрел на него.
— Нет, ему жениться надо, вот что, — молодцевато сказал Йорген.
Но молодой хозяин молча поплелся в свою каморку и лег на кровать. Все разошлись, и я мог наконец погасить свет и запереть двери.
Молодой хозяин забыл на закройном столе свою книгу. Давно уже я не держал книги в руках, — кажется, я вообще ничего не читал с тех пор, как, еще будучи пастушонком, залпом проглотил «Рокамболя» и «Парижские тайны». Я взял книгу, захватил с собой маленькую лампочку из мастерской и поднялся наверх. Нам не разрешалось зажигать у себя свет, но я догадался поставить свой зеленый сундучок так, что его откинутая крышка загородила низенькое оконце. Чтение, по совести говоря, не очень-то интересовало меня, я просто хотел узнать, приставили голову той даме или нет. Но я увлекся и читал до тех пор, пока не вернулись с гулянки Эмиль и Петер.
Мы, ученики-ремесленники, были народ беспризорный. Никого не интересовало, учат нас ремеслу или нет, да и вообще никто на свете нами не интересовался. Хозяева держали учеников потому, что это была дешевая рабочая сила; по окончании ученья их просто выбрасывали на улицу и брали новых. Подмастерья на нашем острове были не нужны, работы хватало только на трех-четырех. Остальные поступали в почтальоны или чернорабочие, некоторые шли в матросы; изредка какой-нибудь новоиспеченный подмастерье решался на смелый шаг: садился на пароход и уезжал в столицу. «Вот отчаянный», — говорили о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43