после первого действия зрители мужского пола отправлялись в темный закоулок по своим надобностям, поэтому при некотором навыке можно было вместе со всеми проскользнуть обратно, если засунуть кепку за пазуху и, как и другие, тщательно оправлять свой костюм. Правда, приходилось пропускать первое действие, зачастую самое интересное. Сначала все шло гладко, но потом контролер, который знал в лицо всех зрителей, приметил меня и перестал пропускать. Но я не отказался от посещения театра — единственного светлого луча в моем безрадостном существовании; Карл Глиструп, которому хозяин поручал в антрактах торговать пирожными, надумал посылать меня в кондитерскую за очередной партией товара. Теперь я мог проходить мимо контролера на законном основании и оставаться до конца спектакля. Но первое действие все равно приходилось пропускать, а отгадывать, чго было раньше, я не умел, — куда легче угадать, что будет дальше и чем кончится пьеса. Скоро меня опять перестали пускать, и тут уж не оставалось ничего другого, как войти в компанию с другими театральными зайцами, которые в складчину покупали один билет. Билет безвозмездно забирал кто-нибудь из нас, за это он был обязан отпереть изнутри дверь, которая вела в подвал театра. Таким образом, мы получали возможность смотреть и первое действие, но это все же стоило денег: каждый «пайщик» вносил десять эре, а раздобыть их было очень трудно.
Незаметно проникнуть из подвала в зрительный зал оказалось делом далеко не легким. Но зато когда проберешься туда, чувствуешь себя, бывало, на седьмом небе. Веселье обычно начиналось еще до поднятия занавеса. На высоте человеческого роста в занавесе было прорезано множество отверстий, оттуда иногда высовывались чьи-то пальцы и веселили зрителей, а то вылезал ярко-красный нос, словно хотел спросить, хорош ли грим. Тогда весь театр разражался хохотом.
Сами пьесы почти всегда оказывались печальными, полными любовных мучений и тоски, как те песенки, которые я пел еще пастушонком. Вообще любовь на сцене изображалась возвышенная, совсем непохожая на ту, что я видел изо дня в день. Девчонки, с которыми водились Эмиль и Петер, ходили в рваных, стоптанных башмаках и ругались сиплыми голосами, если им случалось ждать понапрасну. А здесь, на сцене, печальная дева, тщетно поджидавшая милого, обычно сидя за прялкой, изливала в песне свою тоску так трогательно, что вся публика начинала всхлипывать. На девушке были белые шелковые башмачки, а в волосах золотой обруч, и грудь ее вздымалась и опускалась, словно волна в океане любовной страсти. Странно, бывало, встретить на другой день это неземное существо на >лице в обличий самой обыкновенной женщины с миловидным, но ничем не примечательным лицом, которое она прятала в боа. Таково уж свойство театра: он уносил нас в заоблачный мир, где мы забывали наши унылые, серые будни.
Но вот проходила неделя-другая, труппа уезжала, театр закрывался, и жизнь снова становилась пустой и беспросветной.
Тут на помощь приходили книги. В детстве у меня была такая пора, когда я читал как одержимый, залпом глотая все, что попадалось мне под руку. Теперь я снова пристрастился к чтению, прочитав тайком одну из книг молодого хозяина. Не могу сказать, что я совсем добровольно променял реальную жизнь на книги и замкнулся в себе, — бедность вынудила меня к этому. Чтобы бывать на людях, нужен приличный костюм, не то прослывешь голодранцем, да и без карманных денег не обойтись. Я пытался подработать сверхурочно, но после четырнадцатичасового рабочего дня не очень-то сладко снова возиться со старыми башмаками. Впрочем, денег все равно не хватало.
Ах, деньги, деньги! В детстве у тебя есть хоть пуговицы— отличнейшая ходячая монета, и к тому же она всегда под рукой. Правда, мать, бывало, бранила меня за то, что я вечно теряю пуговицы, но это было не так страшно. А в мире взрослых, в этом малопонятном и неприветливом мире, пуговицы хождения не имеют. Только и слышишь что о деньгах. А деньги у тебя есть? — с этого все начиналось, и этим все кончалось.
Я рассчитывал на чаевые, которые в общей сложности могли составить до пятидесяти эре в неделю; для этого я старался всячески угождать клиентам, оказывая им мелкие услуги, бегал по поручениям и тому подобное. Но борнхольмцы не отличаются особой щедростью. Одни с озабоченным выражением заглядывали в кошелек, потом прятали его в карман и говорили: «Останется за мной до следующего раза». Другие аккуратно давали эре за один ботинок и два эре за два, когда я приносил на дом починенную обувь. Получив впервые одно эре чаевых, я, будто бес меня подтолкнул, с невинным видом заявил: «Простите, у меня нет сдачи». Но меня живо отучили от таких фокусов
В поисках средств я иногда обманывал хозяина: брал в долг то, что он велел мне купить, а деньги оставлял" себе. Но они жгли меня сквозь карман, и я места себе не находил до тех пор, пока не суну их под доску закройного стола. Когда молодой хозяин обнаруживал их, он, весело присвистнув, начинал махать руками, будто он колдун и сам наколдовал эти деньги, и говорил: «А ну-ка, Мартин, полбутылочки портвейна. Да беги так, будто за тобой черти гонятся».
А книги я получал даром. Молодой хозяин пользовался библиотекой Кольберга и проглатывал в неделю несколько романов, которые я выбирал для него по своему вкусу. Мне разрешали самому рыться на полках, и я забирался на самый верх стремянки, рассматривал имена авторов и названия книг, стараясь угадать, какая лучше. До сих пор я обычно выбирал по обложке — молодой хозяин не любил истрепанных книг, а главное— требовал, чтобы книга была увлекательная и как можно толще.
— Видишь ли, в толстых книжках всегда много героев и много действия, вот тебе и кажется, будто ты попал в какой-то другой мир. А куда я пойду с моей ногой? Правда, чертенок?
Однажды я наугад захватил книжку для себя, сунул ее под куртку, а остальные книги прижал к груди поверх этой. Никто ничего не заметил, но одной книги хватило ненадолго, — ведь за вечер я мог прочесть целый роман. К тому же большинство книг мне не нравилось: в них всегда говорилось о любви, — а уж глупей любовных историй ничего не придумаешь, если только их не разыгрывают на сцене. Мне хотелось прочесть такую книгу, где было бы много необыкновенных событий и происшествий.
— А ты брал бы книги про индейцев, — посоветовал мне рассыльный книготорговца. — Там полно всяких приключений.
Так я познакомился с Купером и Марриэтом.
Как-то раз, когда я отдавал книги молодому хозяину, спрятанный мною томик высунулся из-под куртки. Хозяин свистнул и сказал: «Это я возьму», — но ругаться не стал. То была очередная книга Карла Мэя про индейцев. Прочитав ее, он полушутя-полусерьезно заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43