— Я не прочь бы с ним познакомиться.
И вот Якоб стоял передо мной собственной персоной. У меня прямо сердце запрыгало от радости.
Зайти в дом Якоб наотрез отказался. Пока я бегал к молодому хозяину отпрашиваться, он ждал меня на улице.
— Ах ты, господи, так он здесь! — воскликнул хозяин. — Мне хочется поглядеть на него. Ты скажи, что я тебя не отпущу, если он сам не попросит.
Этого я, конечно, говорить Якобу не стал. Я просто сказал, что молодой хозяин очень болен и нуждается в утешении. Как ни строг и суров был Якоб, он не мог отказать в просьбе больному.
Молодой хозяин приподнялся на локте и, протягивая Якобу руку, с восхищением посмотрел на него.
— Здорово вы экзамен выдержали, — начал он, — такого у нас на острове еще не бывало, мы прямо гордимся вами, честное слово! А пробсту-то вы как всыпали в газете, совсем приперли к стенке.
Якоб улыбнулся.
— Ну, невелик труд припереть к стене богослова.
— А, так вы, наверное, вольнодумец? — спросил хозяин. — Ведь все умные люди — вольнодумцы. Ну, а если человек, допустим, лежит больной и скоро должен сыграть в ящик, тогда как? Выдержит ли он? Не то чтобы я сам собирался на тот свет — я скоро буду уже на ногах, мне через полгода минет тридцать! А вот если вольнодумец помирает, выдержит ли он характер?
С минуту Якоб, нахмурив брови, обдумывал ответ. До чего же он казался мне умным — умнее всех на свете. Помолчав, он медленно проговорил:
— Еще как выдержит! Настоящему человеку не нужны костыли да подпорки. Кстати, об этом написана превосходная книга, ее автор умер года два тому назад ог чахотки. И сам он храбро встретил смерть.
— От чахотки? — Взгляд молодого хозяина помрачнел. — И он не выздоровел, а как сказал, так и сделал, умер и даже не искал помощи? — Хозяин откинулся на подушку и помолчал. — Непременно достань эту книгу, чертенок, — шепнул он мне.
Романа «Нильс Люне» в библиотеке не оказалось, но книготорговец выдал хозяину книжку на время прямо из магазина. Хозяин жадно прочел ее, но делиться со мной впечатлениями не стал; когда он отдавал мне книгу обратно, вид у него был очень мрачный. Сам я тогда не стал ее читать, меня в то время интересовали вопросы жизни, а не смерти, — да и сейчас я думаю, что смерть — это единственное, о чем нам нет надобности знать. Она сама придет, так или иначе. Молодой хозяин не сумел храбро встретить смерть: полгода спустя, на смертном одре, он послал за пастором. Да и сам Якоб тоже позабыл о своих строгих принципах, когда всего сорока лет от роду пал жертвой той же страшной болезни, которая унесла и автора книги «Нильс Люне», и молодого хозяина. Только в народе можно встретить людей, которые умирают так же просто, как и живут, — точно листья на деревьях. Да, во всяком случае в народе чаще всего...
Мы долго гуляли в этот день с Якобом, дошли до самого Стампена, к югу от нашего городка. Якоб говорил без умолку: он был в восторге от книги Ренана «Жизнь Иисуса» и с увлечением рассказывал мне ее содержание. До чего же приятно было погулять с ним и хоть раз в жизни послушать не о рваных башмаках и любовных похождениях. Я испытывал огромное удовольствие оттого, что все мои старые представления об Иисусе и деве Марии переворачивались вверх дном. Я давно уже перестал верить в небеса, — там, где полагалось быть небесам, оказалось лишь пустое место, и носиться с этой пустотой было довольно затруднительно. А теперь она заполнилась для меня живым осязаемым содержанием.
— Хорошо тебе говорить, — сказал я, — ты-то можешь заниматься всем этим. А тут корпи весь век над старыми башмаками. Хоть бы было с кем словом перекинуться.
— Что ж ты ни разу не заглянул ко мне, когда приходил к родным?
— Ну, я подумал, — что тебе за удовольствие видеть такого неуча, как я.
И вдруг я отлетел на несколько шагов в сторону от сильного толчка, — так Якоб всегда выражал мне свою любовь.
— Нечего жалеть, что ты не учишься. Ты для этого не годишься.
— Почему? — огорченно спросил я. В моих ушах эти слова прозвучали как приговор, как смертный приговор.
— Да просто потому, что экзамены — это не для тебя. Ты слишком глубоко во все вникаешь. А для экзаменов это не нужно,— там не вникать надо, а просто собрать все в памяти. Да и вообще экзамены устарели, в Америке с ними уже давно покончили. Надо только учиться и ко всему присматриваться; так Делал Бенджамин Франклин. А какой это человек, ты бы знал! Кстати, тебе не мешало бы прочесть его автобиографию, но для этого надо изучить английский или немецкий язык
Мы вернулись домой только под вечер, и Якоб отправился в обратный путь, в Нексе, — а ведь он уже прошел утром четыре мили от Нексе до Рэнне и целый день гулял со мной. Он был неутомим во всем, за что ни брался; и в меня встреча с ним тоже вдохнула новые силы. Он мог внушить тебе веру в самого себя, убедить, что у тебя хватит сил преодолеть все препятствия, какие встанут на пути. И при всей своей одаренности он был воплощенная скромность. Он всегда говорил так, словно его собеседник знает ничуть не меньше, чем он сам, и восхищаться людьми стало для него потребностью.
— Ты далеко пойдешь, — не раз повторял он мне. — Из тебя выйдет какой-нибудь философ вроде Платона.
А когда я спросил, кто такой Платон, он вместо ответа схватил меня за руки и, смеясь, потащил за собой.
Я проводил его до Роббедаля. На прощанье он сказал:
— Смотри, читай побольше и вообще работай над собой. В северной Франции есть такая колония, члены которой все делят поровну. И работу они тоже делят между собой, а в свободное время учатся. Мы могли бы уехать туда, как только ты изучишь французский язык. Ты будешь чинить обувь, а я огородничать, идет?
В ожидании денег из Америки от брата Эмиль вернулся в Альминдинген и нанялся лесорубом. Однажды я встретил его на улице. Он загорел, поправился, во всем его облике чувствовалась недюжинная сила, и вообще он стал совсем другим человеком.
— Удирай из мастерской, — сказал он, — я помогу тебе устроиться. Какое может быть сравнение — сидеть, согнувшись в три погибели, над старым сапогом и подбивать его гвоздями или работать в лесу топором. Прямо вся кровь у тебя играет, уж там-то не нужно чуть ли не каждый день принимать слабительное.
Все это звучало очень заманчиво. Работа не удерживала меня, зато удерживало многое другое: во-первых, подписанный контракт, потом — привязанность к молодому хозяину; я никак не мог покинуть его, ему становилось все хуже и хуже, и было ясно, что конец наступит скоро.
Все меньше заказчиков приходило в мастерскую — люди знали, что хозяин при смерти. Теперь мне удавалось читать даже днем, только книгу я прятал под стол — на случай если йеппе, старый хозяин, заглянет в мастерскую. Петер тайком подрабатывал — чинил обувь для старьевщицы, тетки Скоу, а Густав целыми днями разучивал ноты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
И вот Якоб стоял передо мной собственной персоной. У меня прямо сердце запрыгало от радости.
Зайти в дом Якоб наотрез отказался. Пока я бегал к молодому хозяину отпрашиваться, он ждал меня на улице.
— Ах ты, господи, так он здесь! — воскликнул хозяин. — Мне хочется поглядеть на него. Ты скажи, что я тебя не отпущу, если он сам не попросит.
Этого я, конечно, говорить Якобу не стал. Я просто сказал, что молодой хозяин очень болен и нуждается в утешении. Как ни строг и суров был Якоб, он не мог отказать в просьбе больному.
Молодой хозяин приподнялся на локте и, протягивая Якобу руку, с восхищением посмотрел на него.
— Здорово вы экзамен выдержали, — начал он, — такого у нас на острове еще не бывало, мы прямо гордимся вами, честное слово! А пробсту-то вы как всыпали в газете, совсем приперли к стенке.
Якоб улыбнулся.
— Ну, невелик труд припереть к стене богослова.
— А, так вы, наверное, вольнодумец? — спросил хозяин. — Ведь все умные люди — вольнодумцы. Ну, а если человек, допустим, лежит больной и скоро должен сыграть в ящик, тогда как? Выдержит ли он? Не то чтобы я сам собирался на тот свет — я скоро буду уже на ногах, мне через полгода минет тридцать! А вот если вольнодумец помирает, выдержит ли он характер?
С минуту Якоб, нахмурив брови, обдумывал ответ. До чего же он казался мне умным — умнее всех на свете. Помолчав, он медленно проговорил:
— Еще как выдержит! Настоящему человеку не нужны костыли да подпорки. Кстати, об этом написана превосходная книга, ее автор умер года два тому назад ог чахотки. И сам он храбро встретил смерть.
— От чахотки? — Взгляд молодого хозяина помрачнел. — И он не выздоровел, а как сказал, так и сделал, умер и даже не искал помощи? — Хозяин откинулся на подушку и помолчал. — Непременно достань эту книгу, чертенок, — шепнул он мне.
Романа «Нильс Люне» в библиотеке не оказалось, но книготорговец выдал хозяину книжку на время прямо из магазина. Хозяин жадно прочел ее, но делиться со мной впечатлениями не стал; когда он отдавал мне книгу обратно, вид у него был очень мрачный. Сам я тогда не стал ее читать, меня в то время интересовали вопросы жизни, а не смерти, — да и сейчас я думаю, что смерть — это единственное, о чем нам нет надобности знать. Она сама придет, так или иначе. Молодой хозяин не сумел храбро встретить смерть: полгода спустя, на смертном одре, он послал за пастором. Да и сам Якоб тоже позабыл о своих строгих принципах, когда всего сорока лет от роду пал жертвой той же страшной болезни, которая унесла и автора книги «Нильс Люне», и молодого хозяина. Только в народе можно встретить людей, которые умирают так же просто, как и живут, — точно листья на деревьях. Да, во всяком случае в народе чаще всего...
Мы долго гуляли в этот день с Якобом, дошли до самого Стампена, к югу от нашего городка. Якоб говорил без умолку: он был в восторге от книги Ренана «Жизнь Иисуса» и с увлечением рассказывал мне ее содержание. До чего же приятно было погулять с ним и хоть раз в жизни послушать не о рваных башмаках и любовных похождениях. Я испытывал огромное удовольствие оттого, что все мои старые представления об Иисусе и деве Марии переворачивались вверх дном. Я давно уже перестал верить в небеса, — там, где полагалось быть небесам, оказалось лишь пустое место, и носиться с этой пустотой было довольно затруднительно. А теперь она заполнилась для меня живым осязаемым содержанием.
— Хорошо тебе говорить, — сказал я, — ты-то можешь заниматься всем этим. А тут корпи весь век над старыми башмаками. Хоть бы было с кем словом перекинуться.
— Что ж ты ни разу не заглянул ко мне, когда приходил к родным?
— Ну, я подумал, — что тебе за удовольствие видеть такого неуча, как я.
И вдруг я отлетел на несколько шагов в сторону от сильного толчка, — так Якоб всегда выражал мне свою любовь.
— Нечего жалеть, что ты не учишься. Ты для этого не годишься.
— Почему? — огорченно спросил я. В моих ушах эти слова прозвучали как приговор, как смертный приговор.
— Да просто потому, что экзамены — это не для тебя. Ты слишком глубоко во все вникаешь. А для экзаменов это не нужно,— там не вникать надо, а просто собрать все в памяти. Да и вообще экзамены устарели, в Америке с ними уже давно покончили. Надо только учиться и ко всему присматриваться; так Делал Бенджамин Франклин. А какой это человек, ты бы знал! Кстати, тебе не мешало бы прочесть его автобиографию, но для этого надо изучить английский или немецкий язык
Мы вернулись домой только под вечер, и Якоб отправился в обратный путь, в Нексе, — а ведь он уже прошел утром четыре мили от Нексе до Рэнне и целый день гулял со мной. Он был неутомим во всем, за что ни брался; и в меня встреча с ним тоже вдохнула новые силы. Он мог внушить тебе веру в самого себя, убедить, что у тебя хватит сил преодолеть все препятствия, какие встанут на пути. И при всей своей одаренности он был воплощенная скромность. Он всегда говорил так, словно его собеседник знает ничуть не меньше, чем он сам, и восхищаться людьми стало для него потребностью.
— Ты далеко пойдешь, — не раз повторял он мне. — Из тебя выйдет какой-нибудь философ вроде Платона.
А когда я спросил, кто такой Платон, он вместо ответа схватил меня за руки и, смеясь, потащил за собой.
Я проводил его до Роббедаля. На прощанье он сказал:
— Смотри, читай побольше и вообще работай над собой. В северной Франции есть такая колония, члены которой все делят поровну. И работу они тоже делят между собой, а в свободное время учатся. Мы могли бы уехать туда, как только ты изучишь французский язык. Ты будешь чинить обувь, а я огородничать, идет?
В ожидании денег из Америки от брата Эмиль вернулся в Альминдинген и нанялся лесорубом. Однажды я встретил его на улице. Он загорел, поправился, во всем его облике чувствовалась недюжинная сила, и вообще он стал совсем другим человеком.
— Удирай из мастерской, — сказал он, — я помогу тебе устроиться. Какое может быть сравнение — сидеть, согнувшись в три погибели, над старым сапогом и подбивать его гвоздями или работать в лесу топором. Прямо вся кровь у тебя играет, уж там-то не нужно чуть ли не каждый день принимать слабительное.
Все это звучало очень заманчиво. Работа не удерживала меня, зато удерживало многое другое: во-первых, подписанный контракт, потом — привязанность к молодому хозяину; я никак не мог покинуть его, ему становилось все хуже и хуже, и было ясно, что конец наступит скоро.
Все меньше заказчиков приходило в мастерскую — люди знали, что хозяин при смерти. Теперь мне удавалось читать даже днем, только книгу я прятал под стол — на случай если йеппе, старый хозяин, заглянет в мастерскую. Петер тайком подрабатывал — чинил обувь для старьевщицы, тетки Скоу, а Густав целыми днями разучивал ноты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43