Кликнул своих:
— Идите, ребята, соберем рыбку!..
И собрали пудов этак двадцать. Мой взвод долго будет сыт. И не только один мой взвод.
Утро. К нам на позиции пришел подполковник, наш комполка. Я доложил о положении дел на нашем участке. Он поздоровался за руку не только со мной, но и со всеми солдатами моего взвода. Высокого роста, чернявый, с хорошей выправкой кадровика, в прекрасно подогнанной и опрятной форме, он производит впечатление воина, не ведающего горечи и страха поражения.
— Вчера нам из тыла прислали приемник,— сказал он.— Прекрасная вещь. И пластинки можно проигрывать.
— В подарок получили? — поинтересовался я.
— В подарок,— ответил он.— Хочу передать какому-нибудь взводу. На фронте это особо редкая штука. Что скажете по этому поводу?
— Очень будет здорово, товарищ подполковник.
Он внимательно и долго осматривал наши позиции, минометы, беседовал с солдатами и вдруг, повернувшись ко мне, сказал:
— Давненько мы не брали «языка». Наш полк не брал. Вот я и подумал, кто первым добудет «языка», тому взводу я и передам радиолу.
Сахнов, вытянувшись в струнку, слушал подполковника и незаметно подмигнул мне: «Понимаете, мол, это нам комполка поручает раздобыть «языка»? Соглашайтесь». Я кивнул Сахнову и повернулся к командиру:
— Разрешите, товарищ подполковник, мне с моим взводом отправиться за «языком»?
Командир полка засмеялся:
— Конечно. Потому я и зашел к вам.
Тут же мы решили, что за «языком» отправятся трое: я, Сахнов и ефрейтор Сорокин. Командир полка повел нас к себе в штаб. Это недалеко, за холмом.
Три дня мы готовились, как брать «языка». А «язык» этот, вон он, в двухстах метрах от нас за линией укреплений. Туда нам и следует пробраться, взять в плен одного из немцев, который станет «языком», расскажет о расположении позиций противника, о вооружении, обо всем, что требуется.
— Что, если мы приведем его, а он, сукин сын, ничего не скажет? — засомневался Сахнов.— Бывают же, наверное, такие...
— Это нас не касается,— сказал я.— Наша задача взять его. А заговорить пусть заставят другие.
— Да,— вздохнул Сахнов,— было дело, приходилось красть, а вот людей уворовывать не доводилось, практики нету...
— Никак, жалеешь, что взялся за это?
— Головы не пожалею.
К операции мы подготовились как следует. Иван Сорокин сильный, как буйвол. Он скрутит «языка». Сахнов человек что надо: ловок и ночью видит как днем. Ну, а я... У меня такое чувство, будто развлекаться иду.
С тридцатого на тридцать первое января, в двенадцать ночи, мы ступили на нейтральную полосу. Холод, непроглядная тьма. С трудом различаю белые маскхалаты Сорокина и Сахнова, хотя оба они совсем рядом со мной. Впереди идет Сахнов, потом Иван, я — замыкающий. Сахнов крадется с кошачьей осторожностью. Я удивляюсь: почему этот человек добровольно пошел на такое опасное дело? Что у него за душа и к чему она стремится? Что за сила толкает его на самопожертвование?
Вот и первой линия вражеских оборонительных укреплений. Земляной вал, колючая проволока и бревенчатые заграждения. Сахнов провел нас сквозь них. Дальше мы поползли. Немцы изредка дают пулеметные очереди, пускают осветительные ракеты, которые, повиснув в воздухе, обсыпают снег сверкающими искрами. Сахнов показал мне едва приметный холмик и зашептал в ухо:
— Это огневая точка. Там немцы. Идем на нее.
Жарко. Я задыхаюсь в своей овчинной шубе. Не скинуть ли мне ее ко всем чертям? Пот, стекая со лба, заливает глаза. Горячий пот. И почему все вокруг так горячо? Ползу по снегу, и снег тоже обжигает мне руки, нос, все тело. В бреду я, что ли?
Да, холмик и впрямь немецкая огневая точка. Она уже под носом у нас, метрах в двадцати пяти. Оттуда вылетела ракета. Мы неподвижно распластались на снегу. Под светом ракеты я увидел одного высокого немца. Одет тепло. Он потянулся, зевнул, глядя вверх на сверкающую ракету.
Ракета погасла, и снова воцарилась тьма. Скоро глаз опять привык к темноте, и я увидел немца, который отсюда, снизу, казался огромным. Сахнов шепнул:
— Держите под прицелом дверь блиндажа. Видите ее?
Не вижу. Сахнов весь исстрадался, пока я наконец разглядел дверь. Она вся в земле. Только верхняя часть чуть виднеется.
— Следите,— шепнул он,— как только дверь откроется, дайте автоматную очередь.
Потом Сахнов приник к уху Ивана Сорокина, после чего тот пополз чуть вперед, взяв правее.
Мертвая тишина. Вдалеке грохочет артиллерийская канонада. Чую теплый дух блиндажа. Наверное, огонь развели. Вот и дымком запахло... И, о ужас, захотелось спать. Кусаю язык, чтоб очухаться. До сна ли сейчас!..
Сахнов и Сорокин с двух сторон навалились на немецкого часового. Не раздалось ни звука, и я ничуть не испугался, только спать расхотелось сразу. Они пронесли немца мимо меня. Я вскочил и побежал за ними. Пленника связали, несут его на руках: Сахнов положил себе на плечо голову, Сорокин держит за ноги. Я почувствовал себя совсем лишним, и меня почему-то разобрал смех. Зажал рот, чтоб и впрямь не расхохотаться. Забежал вперед, высматривая наши следы, чтоб хоть этим быть полезным.
Очнулся я от голоса Сахнова:
— Выньте у него из пасти мою рукавицу. Уже добрались.
Я извлек большую стеганую рукавицу Сахнова, которую тот запихал в рот немцу. Сорокин развязал пленному руки и подтолкнул его вперед.
Это уже наши траншеи. Ходами сообщений к нам подбежали Кравцов и Путкарадзе.
— Что, ни с чем?
Сахнов закатился смехом, вздрагивая всем телом. Путкарадзе перецеловал нас и тотчас позвонил из ближайшего окопа командиру полка:
— Двадцать пятый, куда прикажете доставить «языка»?
Кравцов дал немцу водки.
— Пей, голубчик, чтоб в штаны не наложить... Язык у тебя, случаем, не отнялся?
Немец что-то пробурчал. Мы ничего не поняли. Он выпил водку и попросил хлеба.
Прибыл командир полка. Его адъютант нес следом радиолу...
— С ним еще и полсотни пластинок,— сказал подполковник.— Для точности ровно пятьдесят две штуки. Обещанный подарок вашему взводу.
Когда все разошлись, Сахнов попросил:
— Включите-ка этот подарочек, гляньте, работает ли? Пусть красавчик споет нам что-нибудь. Давно я не слыхал хорошей песни.
Я включил радиолу. Полный порядок, штучка что надо.
Вот играет скрипка. А вот под закоптелой бревенчатой крышей землянки вдруг раздался низкий женский голос:
Не брани меня, родная, Что я так его люблю...
Сахнов вскочил.
— Не надо,— сказал он, выключая приемник. Потом закурил и повернулся ко мне: — Интересно, у этого «языка» есть дети?
— Можно спросить.
— А в расход его не пустят, как думаете?
— Ну что ты, Сахнов! Будет жить, зачем же в расход...
Сегодня тридцать первое января. Уже месяц и три дня, как мне девятнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
— Идите, ребята, соберем рыбку!..
И собрали пудов этак двадцать. Мой взвод долго будет сыт. И не только один мой взвод.
Утро. К нам на позиции пришел подполковник, наш комполка. Я доложил о положении дел на нашем участке. Он поздоровался за руку не только со мной, но и со всеми солдатами моего взвода. Высокого роста, чернявый, с хорошей выправкой кадровика, в прекрасно подогнанной и опрятной форме, он производит впечатление воина, не ведающего горечи и страха поражения.
— Вчера нам из тыла прислали приемник,— сказал он.— Прекрасная вещь. И пластинки можно проигрывать.
— В подарок получили? — поинтересовался я.
— В подарок,— ответил он.— Хочу передать какому-нибудь взводу. На фронте это особо редкая штука. Что скажете по этому поводу?
— Очень будет здорово, товарищ подполковник.
Он внимательно и долго осматривал наши позиции, минометы, беседовал с солдатами и вдруг, повернувшись ко мне, сказал:
— Давненько мы не брали «языка». Наш полк не брал. Вот я и подумал, кто первым добудет «языка», тому взводу я и передам радиолу.
Сахнов, вытянувшись в струнку, слушал подполковника и незаметно подмигнул мне: «Понимаете, мол, это нам комполка поручает раздобыть «языка»? Соглашайтесь». Я кивнул Сахнову и повернулся к командиру:
— Разрешите, товарищ подполковник, мне с моим взводом отправиться за «языком»?
Командир полка засмеялся:
— Конечно. Потому я и зашел к вам.
Тут же мы решили, что за «языком» отправятся трое: я, Сахнов и ефрейтор Сорокин. Командир полка повел нас к себе в штаб. Это недалеко, за холмом.
Три дня мы готовились, как брать «языка». А «язык» этот, вон он, в двухстах метрах от нас за линией укреплений. Туда нам и следует пробраться, взять в плен одного из немцев, который станет «языком», расскажет о расположении позиций противника, о вооружении, обо всем, что требуется.
— Что, если мы приведем его, а он, сукин сын, ничего не скажет? — засомневался Сахнов.— Бывают же, наверное, такие...
— Это нас не касается,— сказал я.— Наша задача взять его. А заговорить пусть заставят другие.
— Да,— вздохнул Сахнов,— было дело, приходилось красть, а вот людей уворовывать не доводилось, практики нету...
— Никак, жалеешь, что взялся за это?
— Головы не пожалею.
К операции мы подготовились как следует. Иван Сорокин сильный, как буйвол. Он скрутит «языка». Сахнов человек что надо: ловок и ночью видит как днем. Ну, а я... У меня такое чувство, будто развлекаться иду.
С тридцатого на тридцать первое января, в двенадцать ночи, мы ступили на нейтральную полосу. Холод, непроглядная тьма. С трудом различаю белые маскхалаты Сорокина и Сахнова, хотя оба они совсем рядом со мной. Впереди идет Сахнов, потом Иван, я — замыкающий. Сахнов крадется с кошачьей осторожностью. Я удивляюсь: почему этот человек добровольно пошел на такое опасное дело? Что у него за душа и к чему она стремится? Что за сила толкает его на самопожертвование?
Вот и первой линия вражеских оборонительных укреплений. Земляной вал, колючая проволока и бревенчатые заграждения. Сахнов провел нас сквозь них. Дальше мы поползли. Немцы изредка дают пулеметные очереди, пускают осветительные ракеты, которые, повиснув в воздухе, обсыпают снег сверкающими искрами. Сахнов показал мне едва приметный холмик и зашептал в ухо:
— Это огневая точка. Там немцы. Идем на нее.
Жарко. Я задыхаюсь в своей овчинной шубе. Не скинуть ли мне ее ко всем чертям? Пот, стекая со лба, заливает глаза. Горячий пот. И почему все вокруг так горячо? Ползу по снегу, и снег тоже обжигает мне руки, нос, все тело. В бреду я, что ли?
Да, холмик и впрямь немецкая огневая точка. Она уже под носом у нас, метрах в двадцати пяти. Оттуда вылетела ракета. Мы неподвижно распластались на снегу. Под светом ракеты я увидел одного высокого немца. Одет тепло. Он потянулся, зевнул, глядя вверх на сверкающую ракету.
Ракета погасла, и снова воцарилась тьма. Скоро глаз опять привык к темноте, и я увидел немца, который отсюда, снизу, казался огромным. Сахнов шепнул:
— Держите под прицелом дверь блиндажа. Видите ее?
Не вижу. Сахнов весь исстрадался, пока я наконец разглядел дверь. Она вся в земле. Только верхняя часть чуть виднеется.
— Следите,— шепнул он,— как только дверь откроется, дайте автоматную очередь.
Потом Сахнов приник к уху Ивана Сорокина, после чего тот пополз чуть вперед, взяв правее.
Мертвая тишина. Вдалеке грохочет артиллерийская канонада. Чую теплый дух блиндажа. Наверное, огонь развели. Вот и дымком запахло... И, о ужас, захотелось спать. Кусаю язык, чтоб очухаться. До сна ли сейчас!..
Сахнов и Сорокин с двух сторон навалились на немецкого часового. Не раздалось ни звука, и я ничуть не испугался, только спать расхотелось сразу. Они пронесли немца мимо меня. Я вскочил и побежал за ними. Пленника связали, несут его на руках: Сахнов положил себе на плечо голову, Сорокин держит за ноги. Я почувствовал себя совсем лишним, и меня почему-то разобрал смех. Зажал рот, чтоб и впрямь не расхохотаться. Забежал вперед, высматривая наши следы, чтоб хоть этим быть полезным.
Очнулся я от голоса Сахнова:
— Выньте у него из пасти мою рукавицу. Уже добрались.
Я извлек большую стеганую рукавицу Сахнова, которую тот запихал в рот немцу. Сорокин развязал пленному руки и подтолкнул его вперед.
Это уже наши траншеи. Ходами сообщений к нам подбежали Кравцов и Путкарадзе.
— Что, ни с чем?
Сахнов закатился смехом, вздрагивая всем телом. Путкарадзе перецеловал нас и тотчас позвонил из ближайшего окопа командиру полка:
— Двадцать пятый, куда прикажете доставить «языка»?
Кравцов дал немцу водки.
— Пей, голубчик, чтоб в штаны не наложить... Язык у тебя, случаем, не отнялся?
Немец что-то пробурчал. Мы ничего не поняли. Он выпил водку и попросил хлеба.
Прибыл командир полка. Его адъютант нес следом радиолу...
— С ним еще и полсотни пластинок,— сказал подполковник.— Для точности ровно пятьдесят две штуки. Обещанный подарок вашему взводу.
Когда все разошлись, Сахнов попросил:
— Включите-ка этот подарочек, гляньте, работает ли? Пусть красавчик споет нам что-нибудь. Давно я не слыхал хорошей песни.
Я включил радиолу. Полный порядок, штучка что надо.
Вот играет скрипка. А вот под закоптелой бревенчатой крышей землянки вдруг раздался низкий женский голос:
Не брани меня, родная, Что я так его люблю...
Сахнов вскочил.
— Не надо,— сказал он, выключая приемник. Потом закурил и повернулся ко мне: — Интересно, у этого «языка» есть дети?
— Можно спросить.
— А в расход его не пустят, как думаете?
— Ну что ты, Сахнов! Будет жить, зачем же в расход...
Сегодня тридцать первое января. Уже месяц и три дня, как мне девятнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74