Из госпиталя выписался.
— В какой части был до ранения? — спросил как-то я.
— Чуть правее от вас стояли,— уклончиво ответил
он.
— Воевал?
— Ну а как же?
Небольшого роста, лицо чуть удлиненное, а пальцы на руках тонкие. Ребята подшучивают:
— Ершов, ты, часом, дома не вышивальщицей был?
Ершов только ласково улыбается.
— Может, и стиркой занимался? — не унимаются остряки.
Ершов молчит.
Я заметил, что, когда противник обрушивает на наши позиции сильный огонь, Ершов не теряется. И с минометом управляется, как человек бывалый.
А так — застенчивый и весь какой-то незаметный.
Вечер. В траншее забренчал телефон. Звонок из штаба дивизии:
— Послушайте, товарищ... У вас есть такой рядовой Демьян Ершов?
— Так точно, есть,— отвечаю я.— Рядовой Демьян Ершов сейчас на позиции.
— Немедленно направьте его в штаб.
Я чуть не ляпнул: «А зачем?» Благо вовремя спохватился и сказал:
— Есть: немедленно послать в штаб рядового Демьяна Ершова...
Я отправился в роту и приказал Ершову идти в штаб. Он почему-то вроде погрустнел, погладил горячий ствол миномета. Я спросил:
— Зачем тебя вызывают, Ершов?
Он только плечами пожал в ответ и ушел. Я поставил на его место связиста, а сам остался у рации.
Ершов вернулся на рассвете. Доложил о прибытии и уже хотел было идти, но я остановил его и спросил:
— Зачем же тебя все-таки вызывали, Ершов?
— Да так,— смущенно сказал он,— орден вручили. Меня же ранило на этом фронте...
— Ну что же ты? А ну, расстегни шинель, похвались.
На гимнастерке у него сиял орден Красного Знамени.
— Поздравляю, Ершов.
— Служу Советскому Союзу.
Это был первый орден Красного Знамени в моем взводе.
И бойцы мои теперь частенько похваляются:
— А наш-то взвод краснознаменный!
Сегодня восьмое августа. Через четыре месяца и двадцать дней мне исполнится двадцать лет. Записи мои об орденоносце.
МОЙ НОВЫЙ «язык»
Желтый дождь сеет над рекой.
Осень. Листопад... Река вздулась.
Я жду рассвета. Напротив моего наблюдательного пункта желтая лощина с поваленными деревьями.
Почему молчат гитлеровцы? Тишина только на нашем участке, а справа и слева гул битвы не смолкает.
Меня пугает тишина. Чудится, будто в этой желтой лощине нас подстерегает опасность.
Я приказал своим ребятам открыть огонь по желтой тишине. Ударили минометы. Взорвалась, вспыхнула желтая, с человеческий рост, трава, черные проплешины появились в желтом. Раздался звонок из штаба:
— Что произошло?
— Так, проверочка предположения.
Более часа обстреливаем лощину. Бинокля от глаз не отрываю. Что там есть, в этой лощине? Неужели просто затихли? Но у них все неспроста, даже тишина.
Что-то скатилось по склону лощины. Похоже, человек?
— Огонь!
Над нами закружился немецкий самолет. Наши зенитки открыли огонь. Да, в лощине затаилась опасность.
— Огонь!
«Заговорил» капитан Гопин, потом и другие батареи. Сахнов с двумя бойцами прошел на нейтральную полосу. Это я увидел в бинокль. Куда они ползут? Я спустился с наблюдательного пункта и побежал, чтобы вернуть их обратно. Убьет ведь!..
К нейтральной полосе ведут зигзагообразные траншеи. Мы вырыли их очень глубокими, выше меня (Шура утверждает, что я высокий). Стены укрепили досками, ветками.
Сахнов волоком тащит за собой какого-то фрица.
— Поймали прямо у наших заграждений.
Немец ранен в ногу. В его желтых глазах нет страха, только злая ненависть и досада, будто говорит: «Неужели я в плену?»
Пленного увели в блиндаж. Пришла Шура:
— Помочь ему?
— Это твоя обязанность,— бросил я.
Пленный отказался от перевязки, все только кричал на ломаном русском:
— Убивай меня!.. Смерть!.. Убивай!..
— Шпион? — спросил я его.— Разведчик?
— Лала!.. — закивал он головой.
Я прикрикнул на него и велел перевязать. Он больше не сопротивлялся, но продолжал твердить:
— Убивай меня!.. Убивай...
Сахнов рассвирепел:
— Вы поглядите на него! Тут «языка» добыли, а он разорался: убей да убей...
Дело удачи. Немец с шестью солдатами ночью выбрался на нейтральную полосу в надежде у нас добыть себе «языка», да сам же и попался в ловушку.
— Прошу смерти! — не унимаясь, молил он.
Под конвоем мы повели его к реке. Я шагаю с ним рядом. Он зло поглядывает на меня и что-то все бормочет под нос. Опомниться не успели, вдруг вытащил пистолет— как? откуда? Я едва успел выбить у него из рук оружие. Он взвыл:
— Убивай!.. Смерть!..
Я снова со всей тщательностью обыскал его.
Велел связать. Он заскрежетал зубами. Но делать-то ему нечего. Только знай орет:
— Смерть!.. Смерть!..
— Не спеши! — прикрикнул я.— Ты свое отвоевал, может, еще и поживешь. А вот «новому порядку» вашему, уж точно, скоро каюк, смерть!
Тут наконец подоспела переводчица нашего полка, п я уже мог объясниться, с пленным. Спросил, знает ли
он, что их войска терпят жестокое поражение под Курском. Он отрицательно покачал головой.
— Сказки мне рассказываете! — сказал он.— Мы на это времени не теряем. Немцы — люди дела.
— Вижу,— сказал я.— Люди дела... Так увлеклись своим «делом», что не ощущаете собственной слепоты, вот уж истинно увязли в сказочках Гитлера. Двадцать пятого июля свергнут ваш союзник Муссолини. Это вам тоже неизвестно?
— Ну и что ж? — вскинулся немец, видимо в это поверив.— У нас со дня на день будет новое оружие. За неделю поставим вас на колени, и конец войне.
— Воробью и во сне просо снится!..
Не знаю, как перевела эту армянскую поговорку круглолицая девушка, только, вижу, гитлеровец перекосился от ненависти.
Сахнов — герой дня, взявший «языка», — не без гордости посматривал на свою «добычу». Он весь как-то собрался, подтянулся.
И это меня радует. Сахнов начинает забывать свое горькое прошлое. Он через переводчицу спросил у пленного:
— Вы были под Смоленском, господин немец?
— О да, был. Полстраны нашей истоптал!
— А теперь сам ко мне под каблук попал! — разъярился Сахнов, и всегда доброе лицо его запылало гневом.— Небось это ты и сжег мое село, сукин сын! И зачем только я тебя в живых оставил!..
Он весь посинел от негодования, зло, со свистом сплюнул и ушел. Наверное, на себя не надеялся, боялся, что не удержится и прикончит пленного.
Из штаба армии нам сообщили, что «язык» наш — бывалый разведчик. Сахнова и двух моих бойцов наградили именными ручными часами. Сахнов совсем голову потерял, все бормотал про себя:
— Да ведь эти часы? Это мой первый честный заработок, добытый своим потом. О господи!
Пистолет, отобранный у пленного, я отдал Шуре. Маленький браунинг, со спичечный коробок.
Сегодня шестнадцатое августа. Через четыре месяца и двенадцать дней мне исполнится двадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
— В какой части был до ранения? — спросил как-то я.
— Чуть правее от вас стояли,— уклончиво ответил
он.
— Воевал?
— Ну а как же?
Небольшого роста, лицо чуть удлиненное, а пальцы на руках тонкие. Ребята подшучивают:
— Ершов, ты, часом, дома не вышивальщицей был?
Ершов только ласково улыбается.
— Может, и стиркой занимался? — не унимаются остряки.
Ершов молчит.
Я заметил, что, когда противник обрушивает на наши позиции сильный огонь, Ершов не теряется. И с минометом управляется, как человек бывалый.
А так — застенчивый и весь какой-то незаметный.
Вечер. В траншее забренчал телефон. Звонок из штаба дивизии:
— Послушайте, товарищ... У вас есть такой рядовой Демьян Ершов?
— Так точно, есть,— отвечаю я.— Рядовой Демьян Ершов сейчас на позиции.
— Немедленно направьте его в штаб.
Я чуть не ляпнул: «А зачем?» Благо вовремя спохватился и сказал:
— Есть: немедленно послать в штаб рядового Демьяна Ершова...
Я отправился в роту и приказал Ершову идти в штаб. Он почему-то вроде погрустнел, погладил горячий ствол миномета. Я спросил:
— Зачем тебя вызывают, Ершов?
Он только плечами пожал в ответ и ушел. Я поставил на его место связиста, а сам остался у рации.
Ершов вернулся на рассвете. Доложил о прибытии и уже хотел было идти, но я остановил его и спросил:
— Зачем же тебя все-таки вызывали, Ершов?
— Да так,— смущенно сказал он,— орден вручили. Меня же ранило на этом фронте...
— Ну что же ты? А ну, расстегни шинель, похвались.
На гимнастерке у него сиял орден Красного Знамени.
— Поздравляю, Ершов.
— Служу Советскому Союзу.
Это был первый орден Красного Знамени в моем взводе.
И бойцы мои теперь частенько похваляются:
— А наш-то взвод краснознаменный!
Сегодня восьмое августа. Через четыре месяца и двадцать дней мне исполнится двадцать лет. Записи мои об орденоносце.
МОЙ НОВЫЙ «язык»
Желтый дождь сеет над рекой.
Осень. Листопад... Река вздулась.
Я жду рассвета. Напротив моего наблюдательного пункта желтая лощина с поваленными деревьями.
Почему молчат гитлеровцы? Тишина только на нашем участке, а справа и слева гул битвы не смолкает.
Меня пугает тишина. Чудится, будто в этой желтой лощине нас подстерегает опасность.
Я приказал своим ребятам открыть огонь по желтой тишине. Ударили минометы. Взорвалась, вспыхнула желтая, с человеческий рост, трава, черные проплешины появились в желтом. Раздался звонок из штаба:
— Что произошло?
— Так, проверочка предположения.
Более часа обстреливаем лощину. Бинокля от глаз не отрываю. Что там есть, в этой лощине? Неужели просто затихли? Но у них все неспроста, даже тишина.
Что-то скатилось по склону лощины. Похоже, человек?
— Огонь!
Над нами закружился немецкий самолет. Наши зенитки открыли огонь. Да, в лощине затаилась опасность.
— Огонь!
«Заговорил» капитан Гопин, потом и другие батареи. Сахнов с двумя бойцами прошел на нейтральную полосу. Это я увидел в бинокль. Куда они ползут? Я спустился с наблюдательного пункта и побежал, чтобы вернуть их обратно. Убьет ведь!..
К нейтральной полосе ведут зигзагообразные траншеи. Мы вырыли их очень глубокими, выше меня (Шура утверждает, что я высокий). Стены укрепили досками, ветками.
Сахнов волоком тащит за собой какого-то фрица.
— Поймали прямо у наших заграждений.
Немец ранен в ногу. В его желтых глазах нет страха, только злая ненависть и досада, будто говорит: «Неужели я в плену?»
Пленного увели в блиндаж. Пришла Шура:
— Помочь ему?
— Это твоя обязанность,— бросил я.
Пленный отказался от перевязки, все только кричал на ломаном русском:
— Убивай меня!.. Смерть!.. Убивай!..
— Шпион? — спросил я его.— Разведчик?
— Лала!.. — закивал он головой.
Я прикрикнул на него и велел перевязать. Он больше не сопротивлялся, но продолжал твердить:
— Убивай меня!.. Убивай...
Сахнов рассвирепел:
— Вы поглядите на него! Тут «языка» добыли, а он разорался: убей да убей...
Дело удачи. Немец с шестью солдатами ночью выбрался на нейтральную полосу в надежде у нас добыть себе «языка», да сам же и попался в ловушку.
— Прошу смерти! — не унимаясь, молил он.
Под конвоем мы повели его к реке. Я шагаю с ним рядом. Он зло поглядывает на меня и что-то все бормочет под нос. Опомниться не успели, вдруг вытащил пистолет— как? откуда? Я едва успел выбить у него из рук оружие. Он взвыл:
— Убивай!.. Смерть!..
Я снова со всей тщательностью обыскал его.
Велел связать. Он заскрежетал зубами. Но делать-то ему нечего. Только знай орет:
— Смерть!.. Смерть!..
— Не спеши! — прикрикнул я.— Ты свое отвоевал, может, еще и поживешь. А вот «новому порядку» вашему, уж точно, скоро каюк, смерть!
Тут наконец подоспела переводчица нашего полка, п я уже мог объясниться, с пленным. Спросил, знает ли
он, что их войска терпят жестокое поражение под Курском. Он отрицательно покачал головой.
— Сказки мне рассказываете! — сказал он.— Мы на это времени не теряем. Немцы — люди дела.
— Вижу,— сказал я.— Люди дела... Так увлеклись своим «делом», что не ощущаете собственной слепоты, вот уж истинно увязли в сказочках Гитлера. Двадцать пятого июля свергнут ваш союзник Муссолини. Это вам тоже неизвестно?
— Ну и что ж? — вскинулся немец, видимо в это поверив.— У нас со дня на день будет новое оружие. За неделю поставим вас на колени, и конец войне.
— Воробью и во сне просо снится!..
Не знаю, как перевела эту армянскую поговорку круглолицая девушка, только, вижу, гитлеровец перекосился от ненависти.
Сахнов — герой дня, взявший «языка», — не без гордости посматривал на свою «добычу». Он весь как-то собрался, подтянулся.
И это меня радует. Сахнов начинает забывать свое горькое прошлое. Он через переводчицу спросил у пленного:
— Вы были под Смоленском, господин немец?
— О да, был. Полстраны нашей истоптал!
— А теперь сам ко мне под каблук попал! — разъярился Сахнов, и всегда доброе лицо его запылало гневом.— Небось это ты и сжег мое село, сукин сын! И зачем только я тебя в живых оставил!..
Он весь посинел от негодования, зло, со свистом сплюнул и ушел. Наверное, на себя не надеялся, боялся, что не удержится и прикончит пленного.
Из штаба армии нам сообщили, что «язык» наш — бывалый разведчик. Сахнова и двух моих бойцов наградили именными ручными часами. Сахнов совсем голову потерял, все бормотал про себя:
— Да ведь эти часы? Это мой первый честный заработок, добытый своим потом. О господи!
Пистолет, отобранный у пленного, я отдал Шуре. Маленький браунинг, со спичечный коробок.
Сегодня шестнадцатое августа. Через четыре месяца и двенадцать дней мне исполнится двадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74